Скрипка

Счастлив дом, где пенье скрипки наставляет нас на путь.

И вселяет в нас надежду; остальное — как-нибудь.

Счастлив инструмент, прижатый к угловатому плечу,

По чьему благословению я по небу лечу.

Счастлив тот, чей путь недолог, пальцы злы, смычок остер,

Музыкант, соорудивший из души моей костер.

А душа, уж это точно, ежели обожжена,

Справедливей, милосерднее и праведней она.

«Музыкант играл на скрипке…», Б. Окуджава

– Интересно, вспомню ли я… – Флетчер стоял посреди медкабинета в накинутом на плечи белом врачебном халате и с сосредоточенным видом листал старенький потрёпанный учебник в ветхой обложке. – Ага, угу… ну, теория да… а вот практика… – Ты просто свинтус, братец, что все эти годы возил эту книжку с собой, а мне ни разу ноты не показал, – Рассел миролюбиво наблюдал за братом, удобно устроившись на пару с Эдом на кушетке (которая для старших вообще была излюбленным местом в этой комнате – они на неё попадали по разным поводам раз в пять чаще других). – Он что, твои мысли читать должен разве? – усмехнулся Ал, усевшийся на стол рядом со своим лучшим другом и теперь с интересом перебиравший уже знакомые ему партитуры. – А что, разве нет? Эд вон твои читает! – Читаю, – подтвердил Эдвард, болтая ногами и с улыбкой глядя на младших. – Вот например, сейчас Ал думает… что хорошо бы позавтракать уже нормально и пообниматься со мной! – Ах, господин Эдвард, вы просто Калиостро нашего времени! – Альфонс выронил листок и, кривляясь, жеманно всплеснул руками. – Было невозможно угадать, о чём я думаю двадцать четыре на семь! Ну и что, что мы двадцать один год вместе живём, подумаешь, вообще ни о чём… – Вот видишь, Ал, какой я у тебя умный и чуткий! – Эд трясся от беззвучного смеха. – Ой, братец, я в тебе никогда не сомневался!.. Флетчер, ау, ты здесь? – А, что? – младший Трингам вскинул голову. – Да, я туточки… а что ноты не показывал, это ты, Рассел, не обижайся, но зачем тебе самоучитель по смычковой технике и испанские танцы для скрипки и фортепиано?.. – Обожаю эти испанские танцы, к слову, – Ал мечтательно вздохнул. – Сарасате гений – только вот играть я их никогда не мог: нельзя же играть то, где партия твоего инструмента не основная… – Ну, я тебе не обещаю, что я их сходу вспомню, – хмыкнул Флетчер, откладывая ноты в сторону и вновь с нежностью косясь на скрипку, расстаться с которой сегодня было выше его сил (почему она и перекочевала временно в Штаб, на работу). – Столько лет прошло, я уже и играть разучился… ой, доброе утро, Рой… то есть, здравия желаю, господин фюрер! – Ну то-то же, – проворчал Мустанг, действительно заглянувший в медкабинет, задавшись вопросом, где в десять утра пропадает его молодёжь. Впрочем, взгляд его тут же упал на Флетчера – и он против воли широко заулыбался. – Флетчер, то есть тьфу, майор Трингам-младший, вы откуда такой венок раздобыли? – Да вот эти вот товарищи подарили, господин фюрер, – тот, покраснев, махнул рукой на друзей и брата. – А-а, чудно… вам очень идёт. В принципе, я ничего против не имею, чтобы вы не в форме сегодня ходили. Только поздравлять я вас пока не буду – подождёте немного. У нас тут есть неотложные вопросы к вашей компании, – Мустанг явно важничал и строил из себя делового и деловитого начальника. – Спасибо, – Флетчер наклонил голову под тяжёлые вздохи своих. – А что не поздравляете, так ничего, я вообще не рассчитывал, что кто-то кроме моих помнит… – А я не свой? – Рой даже обиделся. – Свой, свой, но… В конечном счёте разговор зашёл за документацию и бюрократическую волокиту из-за договоров с Драхмой и коренными племенами Севера, которые нужно было подписать именно сегодня и именно в присутствии всех четверых парней. Эд закатывал глаза, Ал вздыхал, Рассел ворчал под нос. Флетчер, которому в определённый момент наскучило выслушивать пространные разглагольствования фюрера о деталях договоров, тихонько отошёл в сторону, поближе к тому краю стола, где лежала скрипка. Всё равно от него пользы особо никакой, там преимущественно Эд заправляет, Ал корректирует, а Рассел выносит вердикт. А он сам… Флетчер снова воровато покосился на скрипку и смычок. Руки сами потянулись к инструменту, пальцы уже в воздухе сгибались в привычном жесте, правая нога сама отставилась в сторону – как будто так и надо… Мустанг поперхнулся на полуслове и вытаращился за спины своих старших «сыновей» на младшего. Эд, Ал и Рассел как по команде повернулись и потрясённо выдохнули. У Рассела так и вовсе поплыло перед глазами, но пока он ещё крепко стоял на ногах и думал, как справиться со шквалом умиления, восторга и гордости. Ну чёрт возьми, кто же так делает? Разучился он, конечно! Флетчер без особых усилий, с улыбкой, свидетельствовавшей о том, что прежде всего он сам получает огромное удовольствие, водил смычком по струнам. Вроде незамысловатая мелодия, но такая уютная и знакомая. И сразу снова праздниками повеяло, только на этот раз запахи были не при чём (чего праздничного в запахе спирта и валерьянки?), «при чём» были звуки – на то оно и «We wish you a Merry Christmas». Когда последняя нота затихла где-то под потолком, комнату наполнили бурные аплодисменты. – Ну дела, Флетчер! – Эд что только не приплясывал. – Талантище! – А я и не знал, что ты тоже играешь! – Мустанг поражённо качал головой. – Да на чём – на скрипке… да ещё как! Рассказать команде – не поверят, мол, боссы у нас целый квартет… – Говорил я тебе, Авиценна, что ты был бы великолепен со скрипкой в руках! – Альфонс широко улыбался, отбивая ладони. – Да ну что вы, это из простенького совсем, ничего особенного… – Флетчер, пунцовый как рак, застенчиво моргал. Его блуждающий радостный взгляд вдруг остановился на лице Рассела – и если бы можно было покраснеть ещё сильнее и радостнее, он бы это сделал. Потому что Рассел молчал, но в его глазах читался такой же, если не больший, восторг, как тогда, когда маленький Флетчер продемонстрировал ему, на какую красоту способна ботаническая алхимия. – Предлагаю после работы пойти на наше место! – нахально вдруг вмешался Эдвард, который уже перестал хлопать и просто махал левой рукой – малость переборщил, аплодисменты с автопротезом – это не так просто. – Мы как раз там маленько подприбрались с Алом! И пусть Флетчер там устроит!.. – Ваше место? – фюрер в недоумении приподнял брови. – Это ещё где? Чего я о вас четверых не знаю? – Вот блин, братик, надо было тебе палиться… – Ал страдальчески поморщился. – Вот-вот, – поддержал его Рассел, проигравший Флетчеру в гляделки и теперь опустивший глаза, дабы проморгаться (ещё прослезиться не хватало, он всё-таки медленно, но верно превращается в сентиментальную жижу). – Та-ак… – Рой с подозрением сощурился. – А с этого места давай-ка, Стальной, поподробнее… Эд прикусил губу. Но было уже поздно. Ал и Рассел косились на него с лёгким укором. Мустанг гипнотизировал, опасно сощурившись. И только Флетчер не обращал на самого старшего друга из своей компании ни малейшего внимания – он с трепетом и искренним восхищением нежно оглядывал свою скрипку взглядом, легонько касался пальцами струн и вообще, казалось, пребывал в абсолютной блаженной эйфории – чего за главным врачом всея Аместриса (пусть и самым молодым в истории) давно не замечали. – Ну-у… понимаете ли…

***

– Мне до сих пор не верится, что вы вчетвером по вечерам торчали в заброшенном концертном зале на краю города, – проворчал фюрер, примостившись на более-менее внушавшем ему доверие (то есть на таком, из которого не торчала обивка и гвозди) кресле. – Нет, это же надо… Как вы вообще до этого додумались? Сегодня он решил распустить свою команду пораньше (всё равно выходной) и отправился с тяжело вздыхающей молодёжью на «их место» – то есть, действительно на самую окраину Централа, где неожиданно оказалось большое заброшенное здание, видимо, служившее в лучшие времена Домом культуры. Сейчас же оно пустовало – окна были изнутри заклеены картоном, кое-где по углам летали клубы пыли и валялись ошмётки какого-то мусора, не то штукатурки, не то облезшей краски. Но в том самом концертном зале, куда привели главу Аместриса братья, было действительно вполне симпатично. Заметно, что сюда изредка наведывались. Здесь было более-менее чисто, удивительно тепло и даже уютно: когда Рассел щёлкнул выключателем, неярким тёплым светом загорелись несколько больших ламп под самым потолком. И всё-таки место было странное. Ряды кресел, когда-то мягких и обтянутых, по всей видимости, кожей, ныне расползшейся, светлый паркет, отполированный тысячами шагов и покрытый одновременно с этим тысячами царапин от каблуков… и сцена. Настоящая сцена – с тяжёлыми бархатными портьерами пыльно-бордового цвета, с облетевшей позолотой каких-то старых фюрерских вензелей (похоже, Кинг Брэдли это местечко любил – или любили его, теперь уже никто не расскажет) на портьерах и на задрапированной серым тюлем стене… наконец, с фортепиано в углу. Причём, судя по тому, что Альфонс довольно по-хозяйски направился к этому фортепиано, без особого труда шагнув из зала на сцену (сцена была не слишком высокой, а для рослого младшего Элрика так вообще не сцена, а ступенечка какая-то), инструмент был явно настроен и окружён заботой со стороны своего нынешнего «хозяина». А в другом углу стоял стол с двумя гитарами, на который старшие – Эд и Рассел – бросили по какому-то особо глубокому и многозначительному взгляду. Впрочем, Мустангу и без того было ясно, что своеобразные музыкальные вечера для этих оболтусов здесь вряд ли были редкостью. Мальчишки, что с них взять. Дома неинтересно, да и Эдвард по пути угрюмо сообщил, что дома места для фортепиано нет, а Алу надо где-то играть, потому что Эду это нравится. Альфонс на это замечание тактично промолчал, но смерил брата довольно многозначительным взглядом – после чего перебранку Элрики продолжили уже в молчании, мысленно, пока Рассел и Флетчер объясняли фюреру, что такого притягательного для них четверых было в этом богом (и людьми – район-то был опустевший, вокруг стояли дома аварийного состояния) забытом месте. – Как-то летом мы с Расселом лазали по крышам от нечего делать, пока Ал и Флетчер укоризненно выжигали нас взглядами с дороги, – Эд пожал плечами. – А потом я на спор сиганул с соседнего здания на это – и провалился внутрь, потому что крыша была проржавевшая и прогнившая… – И как только кости себе не переломал, – буркнул Ал, усевшись на стул перед фортепиано и аккуратно потрогав некоторые клавиши пальцами. Они издали негромкий приятный звук, и младший Элрик едва заметно улыбнулся – всё было в порядке. – А я-то как удивился, – согласился с ним Флетчер, запрыгивая на сцену (ему, в отличие от его лучшего друга, приходилось прикладывать кое-какие усилия) и подходя поближе, чтобы тоже взглянуть, в порядке ли инструмент. Свою скрипку в футляре он при этом бережно, как маленького ребёнка, держал обеими руками. Но в целом выглядел очень миролюбиво и растроганно – настроение у младшего Трингама после целого дня поздравлений было лирическое. Особенно после поздравления от разрыдавшегося Армстронга, который почти переломал ему все рёбра… – Ну, Эд тогда своё получил, – хмыкнул Рассел, усаживаясь с краю сцены, чтобы ему было видно и младших, и фюрера. – Флетчер ему такую головомойку устроил – врагу не пожелаешь… – Справедливости ради, ты тоже своё получил, – Эдвард развёл руками, тоже взобравшись на сцену – только напротив друга – и болтая теперь ногами. – Хотя я не жалуюсь. Заслужено было. – А мы с Алом незаслужено и не ругаемся, – хихикнул Флетчер, вытаскивая скрипку из футляра. – Это только вы на пустом месте повод поругаться придумываете. А мы – мы только по делу! Зато уж если ругаемся… – Так у всех уши вянут! – со смехом поддержал его Альфонс, зажав две крайние клавиши. Звук получился резкий и издевательский. – И в кого вы такие пошли, не понимаю! – Эд закатил глаза, старательно пряча улыбку. – Даже не знаю, полковник. Поинтересуйтесь у майора, – Рой ехидно ухмыльнулся. – У меня? – Рассел, изображая из себя святую простоту, схватился за сердце и часто-часто заморгал. – Вот честное алхимическое, господин фюрер, – я в душе не е**, в кого это мой брат периодически такая язва… – Э, не матерись при детях! – Да нет тут уже детей, даже Флетчеру уже восемнадцать! – А Алу двадцать один, но это не значит, что при нём надо материться! – Харе из себя поборника морали строить! – При начальстве никому материться нельзя! – вмешался в эту перепалку и совсем развеселившийся фюрер. Тут уж оба старших синхронно закатили глаза. – Ой, тоже мне начальство нашлось… – То есть, вам сам фюрер не начальство?! – Пф… – Флетчер – что насчёт опуса 21? – едва слышно, так, чтобы понял только лучший друг, спросил Альфонс, не обращая внимания на ссору, грозящую перерасти в потасовку – Мустанг ведь обычно только строил из себя серьёзного взрослого, на деле же он был ничем не лучше Эда и Рассела… – Номер два, Хабанера? – Флетчер заговорщицки заулыбался. – А что – давай! Ал вдруг с силой ударил по клавишам, пробежался по ним пальцами и с ехидной ухмылкой поднял глаза на Флетчера. Тот, довольный как удав, быстро отставил ногу, вскинул голову, неуловимым движением уложил скрипку, которую всё это время держал чуть позади себя, чтобы не привлекать особого внимания к ней, на плечо – и сходу пошёл выделывать смычком такие пируэты, что обернувшиеся Эд и Рассел только рты пооткрывали. А Рой даже привстал с кресла. Завораживающе. Мягко говоря. Эдвард не мог оторвать глаз от пальцев Альфонса, Рассел – от ладоней Флетчера. Вообще младшие выглядели сейчас бесподобно. Весёлые, разрумянившиеся, с растрёпанными золотыми волосами, тёмными у Ала, светлыми у Флетчера, с лукавыми похожими улыбками, с горящими радостью глазами, карими у Элрика, синими у Трингама, увлечённые музыкой, понимающие друг друга с одного взгляда – не зря лучшие друзья, – они так игриво и просто обращались со своими инструментами, что хотелось пуститься в пляс. Не зря их обоих считали юными гениями. Только считали в алхимии и медицине – а оказывалось, что есть ещё и музыка. Мелодия кружилась, подпрыгивала и опускалась, как шарик-попрыгунчик. Флетчер зажал верхний лад, Ал ударил по крайним клавишам. Быстрее, медленнее, громче, тише, веселее, задумчивее. Старшие как будто и дышать забыли – только один раз переглянулись с понимающими взглядами: «Ошизеть у меня брат гений…» Мустанг просто потрясённо молчал. Ему было нечего сказать. Он думал, что уже ко всему привык. Но молодёжь не переставала его удивлять. Последний сильный аккорд – и бурные аплодисменты, отражавшиеся от стен эхом так, что можно было подумать, что они не в маленьком пустынном концертном зале, а где-то на грандиозной премьере во время зрительского аншлага. Не слушая похвал, Флетчер крикнул лучшему другу: – Ал, давай восьмой! – Понял! Альфонс снова пробежался пальцами по бело-чёрным клавишам, Флетчер поднял смычок. Шум, который умудрились поднять вскочившие на ноги Эд и Рассел, моментально улёгся – и понеслась новая мелодия, ещё веселее прежней. Мустанг в какой-то момент заметил за собой, что притоптывает каблуками бойкий ритм. Эд и Рассел с трудом удерживались от смеха – до того заразительное веселье читалось на лицах их братьев. Ещё, ещё, быстрее, звонче – и вот! – Братец, а можно ту, которую ты тогда последней играл? – перекрикнул аплодисменты Эда (очень звонкие от металла) Рассел. – Такую… тоже Сарасате – но совсем бойкая, такая!.. – Цапатеадо! – хором выдали Ал и Флетчер, переглянувшись. – Давай! – Готов! Это была она, и Рассел опять, как несколько лет назад, боролся с желанием расплакаться и одновременно пойти вприсядку; Эдвард чуть не подпрыгивал. Флетчер дробно выстукивал ритм каблуком по полу, его кисть парила над скрипкой; Альфонс лихо тряхнул головой, чтобы откинуть распустившиеся волосы на спину, его пальцы вырисовывали какой-то узор на оживших клавишах. Ещё, ещё, выше, и там замереть, и вниз, и снова вверх!.. – Зар-разы мелкие! – Эд хлопнул себя по коленке и бросился обнимать и тискать Ала. – Два Моцарта! – Рассел тоже метнулся в глубь сцены – и уже через секунду Флетчер со смехом отбивался от слишком уж жарких объятий. – Ай-яй, Рассел, придушишь… – Не придушу! – Ну не меня, так скрипку пожалей! – Эд, мои рёбра!.. – Отстань! – Да как я отстану, когда они хрустят от твоих стальных пальцев?! – Молчать! Мустанг тоже отбивал ладони, всё ещё не находя слов, чтобы описать свои эмоции, как вдруг краем глаза заметил какое-то движение рядом с собой. Движение – в пустующем зале?.. В заброшенном здании за несколько километров от центра? Километрах в пяти от ближайших жилых домов?.. Фюрер круто развернулся, на ходу натягивая перчатки с преобразовательным кругом, скрестил руки и, грозно сверкнув глазами (ему осточертело подвергать своих «детей» опасности, и теперь он был полон решимости защитить их любой ценой), крикнул: – Стоять! Ни с места! Хорошо, что он не успел щёлкнуть пальцами – от малейшей искры зал вспыхнул бы, как щепка, ведь всё здесь было старое и сухое и отлично бы занялось. Да и к тому же… для таких крайних мер всё-таки не было основания. Перед изумлённым до глубины души Роем стояла, испуганно подняв руки, маленькая худенькая старушка в чёрном тонком пальто. Вернее, она могла показаться старушкой на первый взгляд – когда Мустанг немного пригляделся, то понял, что стоящей перед ним женщине наверняка нет ещё и пятидесяти. Просто преждевременные морщины, сеткой покрывшие лицо и выхваченные светом лампы, да грустные глаза, взгляд которых выдавал человека, повидавшего много горя, очень старили её. – И… извините, – робко пробормотала она, отчаянно моргая. – Я просто услышала музыку… и решила подойти поближе… мне показалось… – Как вы здесь оказались? Кто вы такая? Что вам нужно? – фюрер, немного успокоившись, но всё ещё не опуская рук и не разжимая скрещенных на всякий случай пальцев, с подозрением сощурился. Внешность бывает обманчива. А он, опять же, слишком много рисковал жизнями тех, кто сейчас был за его спиной. – … мне показалось… – женщина даже вздрогнула, плотно сжав побелевшие губы. Казалось, она вот-вот заплачет. Ситуация накалялась – и Мустанг уже готов был грозно повысить голос, как вдруг Флетчер, притихший было вместе со своими друзьями и братом, ахнул и во весь голос выдал: – Госпожа Бугмен, это вы?! Женщина уронила руки и часто-часто заморгала. – … Альфонс, Эдвард?! – Я-я-я?! – во весь голос изумились Элрики, переглянувшись. – Н-нет… они… – женщина дрожащей рукой указала на Рассела и Флетчера. В повисшей тишине Эдвард медленно повернулся к ошарашенному Расселу, упёр руки в боки и, немного помолчав, грозно процедил: – Ты что, опять это сделал?!