Как я любил тебя?..

Я запомнил сон, где мы вдвоем Пытали день, морили ночь Пускали кровь своей мечте Она не сохла на ноже

      Из широких панорамных окон виден заснеженный Петербург. Под самый Новый год, в северную столицу пришёл долгожданный снег и заполнил собою все дороги, площади и дома, вызвав ссоры и аварии, а также искреннюю детскую радость. Последняя, кажется, перекрикивала вообще все недовольства и шумы города, струясь почти из каждого двора, даруя приятное ощущение праздника для всех горожан. Серёжа отстранёно и будто безучастно смотрит вниз, держа в руках кружку с уже, на деле-то, остывшим кофе. Ему было морозно стоять так перед окнами в одном лишь лёгком халате, но надеть что-то более тёплое он словно не хотел. Или попросту не мог оторваться от «созерцания» снежного города. На самом деле, странное ощущение, схожее с ленью и тоской одновременно, буквально не позволяло ему дойти до гардероба и взять хотя бы тёплый свитер. Он, честно говоря, всерьёз думал идти на планёрку в таком вот, домашнем, виде... До Нового года остаётся около недели, а новогоднего настроения, как водится... Не водится вовсе. Если раньше стоило перевернуть календарь и увидеть там месяц декабрь, как он нёсся по магазинам, в поисках подарков или гулял по городу, тщетно пытаясь насладиться этим коротким моментом заснеженного Питера, то теперь, за неделю до Нового года, ни в одном помещении офиса не стояло ёлки. Даже мишуры на стенах, приклеенной нелепой изолентой, не было. И всё это не из-за того, что офис очень серьёзный и «нам не до праздника, у нас дедлайны горят», что в целом являлось правдой, но не причиной этой серости в преддверии праздника. Ведь сроки не мешали обычно очень активному, когда дело касалось праздников, Сергею украшать свою жилую зону. Даже во время бета-тестирования ВМесте он умудрялся поставить ёлочку на стол, который при этом до потолка был заполнен разного вида бумагами и, в особенности, банками из под энергетиков. Но теперь и жилое крыло башни было пустым, ни намёка на приближающийся Новый год. Лишь «суровые офисные будни». Что уж говорить, если даже у Марго была выключена функция «напоминание» на пункт украшения — настолько всё было плохо, что парень не хотел слышать про Новый год вообще ничего и не от кого. И вот так он проводит уже второй год с подряд. Сергей знает весь сценарий того, что будет делать тридцать первого и первого. Работать, до того момента пока глаза уже не начнут слипаться, а за окном будут разрываться фейерверки; смотреть видео с лисами, просто потому, что это единственное, чем он может успокоиться в эту ночь, и есть чипсы — и так все зимние выходные. Обычно он даже не выходит из башни и так и сидит в доме, лишь изредка смотря в окна, когда особенно сильно расходится снежная буря. И ему даже не хочется выбежать на улицу и покидаться снежками в прохожих, по-детски нелепо, но весело. Не хочется. Почти. Сколько бы Разумовский не придумывал различных отговорок («нет, Марго, отмени новогоднюю вечеринку» «давайте без корпоратива? я просто отпущу вас пораньше, а вы уж сами отметите»), а все они не являлись причиной, по которой от Нового года его, практически, тошнило. Олег. Вот та «причина» из-за которой он не мог праздновать больше ничего. Ведь после его возвращения все праздники стали танцами на костях. Буквально или фигурально он пока не решил. Может раньше, уже после детдома, когда они были относительно «взрослыми», во времена студенчества, праздники были такими желанными из-за того, что именно тогда домой из армии возвращался Волков и подхватив на руки своего забитого учёбой «друга» утаскивал на улицу, в самый снежный буран, после чего они гуляли по холодному городу буквально до посинения. До того момента, когда рыжий пожар на голове Серого не «затухал», покрываясь инеем, а острый Волчий нос не становился ярко-малинового оттенка. Денег на кафе тогда не было, от того они искали развлечения для себя на улице. И ведь находили. Убегая от грозных и голодных собак, охранявших дворы, куда они залезали, дабы чуть-чуть погреться; прячась за гаражами, как раз там, где стоят голые деревья и больно бьют по лицу; целуясь настолько сильно и долго, словно пытаясь восполнить месяцы отсутствия этих поцелуев. Потому Серёжа с замиранием сердца ждал этого треклятого теперь 31-го. И главным подарком всегда были не безделушки, которые по своему обыкновению дарили у них в универе, и еда, а именно ОН. Олег был главным подарком, тем самым, который замечаешь под ёлкой уже часов в десять и слёзно ждёшь двенадцати, дабы открыть его; был украшением, самым ярким и дорогим, что есть на ёлки, самым необычным... Да всем он был. Целым миром! Несоразмерно огромным и столь же мелким, проникающим во всё, где было хоть что-то от Разумовского. Интересуется компьютерами? Волкову срочно нужно узнать как там всё устроено! Живопись разжигает огонь в его сердце? Волков прочтёт кучу буклетов из Эрмитажа, лишь бы понять стиль каждого из авторов здешних картин! Такие беспечные, сейчас кажущиеся глупыми, чувства. Но они интересовались и интересовали друг друга сильнее всего на свете, не замечая ни косых взглядов, не мерзких шёпотков... Лишь лица друг друга: столь родные, столь добрые и приятные. После событий, произошедших полгода назад, Волков перестал быть для Серёжи хоть чем-то. Вот так резко: подарок оказался пустой коробкой, набитой ватой, а игрушка слетела с еловой ветки, с громким треском, разбившись о каменный пол. Пускай он всё также интересуется им и участвует везде, находясь рядом почти всё время, возможно даже больше и активнее чем раньше — это не то. Не те «глупости», которыми они горели почти с год назад. Всё стало глупым, но при этом донельзя серьёзным, всё начало восприниматься слишком прямо и без шуток, всё стало слишком тяжёлым, таким, что каждому из них было, кажется, тяжко видеть друг друга с утра. Пускай они теперь и спали на разных кроватях, а видеть свои разбитые, замученные, лица по утру стало до боли неприятно.

***

Сергей проходит в кухню, из которой уже от сюда пахнет явно «вкусным и сытным завтраком». Он не особо привередлив в еде, правда, сейчас запах яичницы чувствуется слишком сладким, скорее даже приторным, и поистине противным. — Доброе утро, — голос мягкий, спокойный, кажется, что такой же как раньше. Но он лишь притворяется и от прошлого там ничего особо-то не осталось — Серёжа знает это и понимает как никто другой. Может лишь осколочная пыль, оболочка, за которой чужая, пугающая своей могильной холодностью, пустота. Он ничего не говорит, выражая «приветствие» лишь скромным кивком головы, после чего садится за стол, с громким стуком по стеклянной поверхности стола, поставив кружку с кофе. Волков быстро ставит перед ним тарелку с яичницей и шепчет что-то на вроде «приятного аппетита». От этой «заботы» Серёжу тошнит в два раза больше. Он словно не может её ощущать. Сколько бы её не было, а почувствовать не может никак. Или она просто стала другой Это случилось почти два года назад. Похоронка, по своему обыкновению, пришла без предупреждения, в закрытом конверте, абсолютно без подписей, чем то, в целом, схожей с письмами, которые отправлял ему Волков. И она, всей своей безликостью, ударила так больно, куда-то ниже ключиц, что Серёжа в действительности упал на пол. Его дыхание тогда сбилось и он не мог вздохнуть вовсе. Поперёк горла встало что-то большое и загородило весь проход к воздуху. Как ему позже объясняли высокие тётечки в беленьких халатиках — это была сильная паническая атака. Настолько сильная, что половину того вечера он просто не помнит — так его организм «защищает» от этих страшных воспоминаний. А может и таблетки, которыми его в ту ночь забили под завязку, «помогли», доведя до амнезии. Он не помнит кто, уже чуть позже, вызвал ему скорую, второй раз за неделю, но вполне отчётливо помнит свои зубы, сжимающиеся до хруста и держащие уголок одеяла, в тщетной попытке не зарыдать. Помнит свой вой, который слышала, кажется, вся больница, заунывный и горестный, словно у умирающего зверя, а после и оглушительно громкий смех, который отбивался от стен больницы и так глушил уши, что не возможно было услышать ничего кроме этого истерического припадка. Тогда он сходил с ума. И много кто сомневался, что он в принципе вернётся из этого состояния обратно, так и застряв в своём горестном безумии. Потому, что это казалось нереальным. Выйти из такого безумия в состояние, которое хоть как-то будет отвечать плашке «нормально», сложно и практически невозможно. Но вот он вернулся. На злобу всем и себе в первую очередь. Правда здоровее, от месяца проведённого в психбольнице, гор жёлтых статей о «сумасшедшем гении», он не стал. А сейчас вновь видит причину не только отсутствия новогоднего настроения, но и того, из-за кого всё это приключилось. Таблетки, успокоительное, капельницы... И всё из-за одной «глупости». Поистине «мелочь», которая следует за ним тяжкой тёмной тенью, так и норовя укрыть под собой, показушно защитить, на деле лишь отыграть роль. Сменить очередную маску, став тем, кем давно уже не является. Что самое «забавное» он наконец видит его реального, не галлюцинацию, что посещали его ранее, целовали в макушку с парой седых прядок, шепча «всё будет хорошо», а реальный Волков, живой и настоящий. Похоронка, которая до сей поры лежит где-то в глубине башни, «усмехается» на это, понимая своё бесполезное существование. Живой ведь, не трупом сидит перед ним, не в белых одеждах в цинковом гробу. А вот такой: весь в тёмном, словно явился на чьи-то похороны, обросший, чуть более широкий в плечах чем раньше, с, пусть и потухшими, но всё ещё живыми, глазами. — Я тут подумал, — голос вырывает из недобрых мыслей и размышлений почти за шкирку, резко и не очень приятно. Серёжа вскидывает головой, рыжие пряди из чёлки затмевают весь обзор и он видит лишь сквозь рыжую пелену и то, пятнами, однако смотрит точно на Олега. Тот несколько смущается от такого жеста, может взгляд ему уже стал малоприятен?, отводит глаза, потирая пальцами переносицу, с силой, до красна, надавливая, продолжая уже чуть тише и аккуратнее, явно подбирая слова. — Скоро Новый год. Надо бы закупить продуктов. — Мы можем сделать доставку, — чётко и без лишних приукрас, возможно даже слишком резко и неожиданно, судя по реакции мужчины. Тем не менее так Разумовский и хотел. Всегда хотел отвечать вот так: спокойно, точно и лишь сейчас «научился». Правда, научился отвечать совсем не тому. — Просто... Это ведь традиция закупаться перед Новым годом, — пояснил Волков, чуть вскинув руками. Серёжа пристально смотрел за его движениями и словами, чтобы вновь убедить себя в том, насколько он изменился. Странная уже привычка, которую он выработал не сам и остановить её теперь тоже не мог. Она просто есть как данность. Да, решил он, движения определённо другие — ... Как когда мы в универе, на последние деньги, покупали продукты, — слова бьют поддых и до того уверенный и напыщенный Разумовский пропускает ловкий удар. Безразличная маска в момент «трескается» и осколками сыплется на лицо, разрезая его мелкими, белёсыми царапинами. Такая острая и мгновенная боль. — Ты тогда ещё схватился за эти консервированные ананасы, и мы не смогли купить мясо, но зато сидели до двух ночи, ели ананасы из банки... Серёжа просто не может понять: Волков говорит об этом так... Спокойно и легко? О таких сакральных, для него, воспоминаниях, которые, словно фотоплёнка, сменялись в голове пока он был в психушке. Такие воспоминания, которые были столь личными, пусть Олег и был в них, но они всё равно были его. Потому, что мужчина тогда, как раз, кажется, после этого Нового года, отказался от этих воспоминаний, вверяя их, со всей тяжестью, в руки Разумовского. Смотри-ка, — скребет что-то внутри — Не уж-то это для него ещё что-то значит, раз говорит так уверенно и любовно? Мир теряет в чёткости, а через мгновение начинает и вовсе «плясать» белыми мушками перед глазами. Знакомое по боли чувство, как после приёма ненавистных таблеток в психушке. Тоже ощущение потерянности и скрытой, но абсолютной, паники. — Ладно, — сглатывая, проглатывая половину звуков, произносит он и схватив кружку с, видимо, водой, естественно не смотря никуда кроме как под ноги, убегает прочь. Просто хоть куда-нибудь лишь бы подальше от этого всего. Вновь убегая... И кто это ещё из них от проблем стремглав несётся?

***

Магазин, как прежде, украшен вычурно и ярко. Небольшие белые ёлочки с ярко-красными и золотыми игрушками, украшали подоконники, меж товарных рядов стояли небольшие фигурки деда Мороза, явно для продажи, с полок свисала серебристая мишура. Но, если быть честным и отбросить «внешнюю грусть», от этого украшения как-то вроде и тепло в душе. Не пробуждает каких-то особых эмоций, не напоминает о детстве или, на крайняк, студенчестве, но греет своим спокойствием, хоть люди здесь носятся от полки до полки, в панике скупая последнюю баночку горошка. Серёжа в смятении стоял у полок с конфетами и разглядывал очередную пачку. «Ромашка... Ромашка...» — крутилось в голове. Не мог Олег других конфет купить? Сдалась ему эта «Ромашка»... —...и кто её только есть будет, — устало сквозь зубы процедил парень и обернулся, пытаясь высмотреть в этих продуктовых лабиринтах друга. Вскоре, он заметил его. Почти в детском восторге, бегал Волков с тележкой, выбирая и проверяя все продукты чётко по списку. Кажется, он был... Счастлив? О, да он действительно счастлив. На лице довольная улыбка, он хватает и рассматривает продукты в ярких упаковках так, словно видит их впервые. Поистине как ребёнок Чего и стоило ожидать — с эхом раздаётся в голове быстрой молнией и Серёжа даже не до конца понимает эту свою мысль. Есть у него такие мысли, которые проскакивают на доли секунды и после исчезают в небытие. Но после психбольницы это кажется наименьшей побочкой. Но он ведь лишь недавно вернулся... — вот этот голос он слышит вполне отчётливо, мысль заседает в голове и занимает собою всё внимание. Кажется, отдалённо думает Разумовский, это совесть. Или милосердие, или эмпатия или... Или ещё какое-то «ванильное» чувство. — вернулся... — одними губами шепчет Сергей, почти кидая упаковку конфет на полку, смотря на Олега. «А как он вообще ушёл?» — Серёжа делает пару неуверенных шагов к Олегу, кажется, даже сбив кого-то или что-то по дороге. Нет, правда: как? Как смог бросить, при том любя, как говорил, больше жизни? Как мог скрыться на столько, что ему пришла похоронка? Может... Может заслуженно он тогда влепил ему пощёчину, когда он вернулся? Он был таким довольным, счастливым... Прямо как сейчас. — Эй! — крикнули в ответ, кажись, он сбил чью-то тележку... В бок тут же ударило резкой болью, но что ему боль? В мятой, выцветшей и чуть дырявой, одежде, с парой сумок на плечах. Весь загорелый, а глазки всё бегали-бегали, видать интересно было посмотреть на то, что смог сделать Разумовский пока его не было. И как же его лицо изменилось когда он ударил его! Явно не ожидал. От кого угодно, но только не от него. Наверное тогда его голубые глаза и стали вдруг серыми и блёклыми? — М-м-м? Взял конфеты? — Олег сказал это с беспечной улыбочкой, смотря на список. Он был спокоен и непонимающим взглядом смотрел на Разумовского, что как-то странно дышал, словно пробежал кросс, и глядел точно в глаза, не отводя взгляда ни на сантиметр вправо или лево. — Я... Да, нашёл, — невпопад ответил он, смотря в тележку, заполненную почти до половины. — И где? Серёжа вздохнул и, видимо, ожидая какого-то подвоха, осмотрел Волкова с головы до ног, пытаясь подметить что-то новое. — Мне тут позвонили. Сказали, что нужна помощь там, на работе, и я... Мне надо поехать, помочь, — продолжал Разумовский, для наглядности, достав телефон и проводя им перед лицом Олега. — А, да, конечно, езжай, — быстро, но чуть более грустно, протянул Олег, уставшим и несколько горестным взглядом смотря в тележку. Улыбка, до того так ярко сияющая на его лице, вмиг потухла и на её месте вновь появилась холодное безразличие. «Опять в ту же точку» — думает Серёжа, чертыхаясь про себя и ища глазами выход. Он не думает о том, что и сам уже который раз сбегает, возвращаясь в ту же точку.

***

Разумовский хлюпает носом и смотрит как его отражение расплывается кругами по поверхности воды. Шум, стоящий в ванне из-за наливающийся ванны, глушил мысли и это скорее помогало, чем мешало. Не было тех мыслей, что давили на него весь путь до башни, что своей унылостью доводили до истеричных смешков. Но теперь вот: хлюпает носом, а по щекам тонкой струйкой, пока еле заметной, стекают стеклянные, горькие слезы. Давно такого не было. Серёжа всегда «был и будет тряпкой», но последний год он почти не плакал. Считал уже, что просто выплакал всё, что можно в психбольнице и, чуть позже, заперевшись в башне. Как оказалось, не всё. Эта улыбка, расслабленный голос и взгляд, точные и несомненно нежные движения... Всё это он видел слишком далеко от себя, хоть раньше всё это было в почти интимной к нему близости. Улыбкой он делился с ним через поцелуй; голосом и взглядом, мимолётной фразой и самым быстрым взором, успокаивал когда требовалось; нежными движениями приводил к экстазу. Всё это определённо было раньше, при том в достатке. Но разве сейчас это есть в нём? Улыбка, взгляд, голос, движения... Не уж-то всё такая искусно созданная маска, не имеющая ничего общего с реальностью? Неужели можно сделать её настолько похожей на то, что было раньше? И всё это так быстро сгорело, стоило Разумовскому мимолётно «прикоснуться» Просто сказал пару слов как он самолично натянул на Волкова маску безразличия. Может... Это ему и нужно? Не «чувственный», «тактичный», «нежный» и «любимый», а такой — холодный, грозный и, на самом деле, уже мёртвый. Серёжа опускается в горячую ванную и чуть жмурится когда пар от неё достигает его холодного лица. Ему не хочется согреться, он просто случайно выкрутил кран на горячую воду и, погрузившись в раздумья, особо не следил за ним. Теперь он смотрит как его бледное, местами даже серое, тело постепенно наливается цветом, становясь чуть более розовым, словно оживая, пробуждаясь ото сна. Парень запрокидывает голову и спустя пару секунд, забвено прикусив губу, ведёт рукой по шее. Растирая горячую воду по шее, мелко царапая её, он проводит рукой дальше по ключицам, очерчивая их острый контур. Пытается гладить мягко, но получается не очень: руки то и дело дрожат, надавливая в некоторых местах, практически оставляя синяки. «Нет», — решает он резко открыв глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Получается с трудом — «Мёртвый, холодный, грозный не нужен... Он и сам такой» Накатывает грустью и он снова вскидывает голову, больно ударяясь о саму ванную, и смотрит в светлый и яркий потолок, тщетно пытаясь вновь не заплакать. На щеках и так чуть подсохшие тонкие дорожки, ему бы не хотелось их «восстанавливать»... Не станет от этого легче — так он считает. Пару секунд спустя раздаётся щелчок открывающийся двери, который набатом ударяет по голове, и «кто-то» заходит в ванную уверенными и тяжёлыми шагами, часто шаркая ногами. Сергей непроизвольно дёргается и вода, качнувшись, «выходит из берегов», грубыми лужицами капая на пол. Парень, сам того не осознавая, изворачивается прямо в воде и как бы «прикрывает» рукой свой живот и то, что ниже его. Он и сам не понимает этих своих действий и прошлый он усмехнулся бы с такого (кого ты стесняешься? Олега?), но сейчас по-иному он просто не может. Страшно и действительно стеснительно. Олег заходит в ванную с грустно-задумчивым выражением лица, смотря себе под ноги и только подходя к раковине замечает лежащего в ванной Разумовского. Он смотрит завороженно и, в то же время, словно испуганно. За долю секунды его выражение лица изменяется до ошалевше-удивлённого. — Я... — его голос слишком хриплый, возможно, так из-за резких перепадов температур: с морозной улицы в горячую ванную. Он сглатывает и таки опускает взгляд ниже лица Разумовского, явно замечая его позу и то... Что он «прикрывает» — П-прости!.. Уже ухожу! Он тут же поворачивается, врезается в каменную раковину, самый острый её угол, явно ставя себе синяк; матерится от того сквозь зубы, почти не слышно, шипяще, и быстро убегает из ванной, громко хлопнув дверью напоследок. Так громко и сильно, что побелка, кажется, посыпалась с потолка. Серёжа, не понимая этих быстро сменяющихся действий, садится в ванной и с пару минут смотрит на дверь, словно ожидая, что она раскроется от одного его взгляда. Вскоре в голове неприятным роем начинают жужжать и шептать голоса, подпитываясь от каждого его, пусть даже мимолётного, сомнения. Даже смотреть на тебя не стал — «шепчет» самый громкий голос, мерзко скребя душу — Противно. Тело, голос, статус... Да ты весь противен.

***

Серёжа смотрит на блистер таблеток недоверчиво и оценивающе. Он помнит, что эти таблетки очень эффективны и избавляют от таких «тревожных шёпотков», но они также имеют и ряд побочек, которые вовсе не являются чем то приятным. Помутнение рассудка, сонливость, истерия — это ещё самые безобидные. Сомнение, правда, проходит стоит новому голосу повторить слова предыдущих, только с ещё бóльшим упором и скрежетом. Эта странное чувство, словно кто-то в действительности скребется там внутри его буквально убивает — слишком сильная боль, накатывающая волнами и растекающаясь по всему телу от головы до пят. Парень хватает упаковку, с силой давит на неё до побелевших подушечек пальцев и получает три заветных, ровных и белых, кругляшка, которые он тут же запивает водой особо не раздумывая. Побочка — не побочка... Уже всё равно, лишь бы избавиться от назойливых голосов. Разумовский падает на кровать почти камнем и гулко выдыхает. Его чумная голова и прежде была заполнена разного рода мыслями, от которых не скрыться даже во сне, но после лечения их стало в разы больше, и они, к тому же, были «настроены агрессивно». Сергей сомневался в своей вменяемости и сдавая анализы ожидал узнать о каком-то своём страшном диагнозе, но такового у парня не оказалось. Эти мысли были просто мыслями и ни чем более. Правда, меньше доставать они его от этого не стали. А с приходом Волкова «охват» и вовсе приобрёл максимальные значения. Столько мыслей крутило из-за него одного, что казалось, что кроме них в голове вовсе пусто. Раньше они не тяготили его, наоборот, были отдушиной, приятной и желанной, а теперь эти мысли заполнили всю голову и так давят на мозги, что всё перед глазами буквально плывёт и плавится под натиском. «Раньше»...Слишком много этих пресловутых «раньше» в его жизни! «Раньше любил.» «Раньше заботился.» «Раньше любовался.» — и так по кругу, день за днём. Слишком, кажется, сильно он погрузился в это сказочное и беззаботное прошлое, позабыв про все его минусы. Кажется, что сейчас намного хуже и проблемы прошлых лет просто мелочны. Сергей поворачивает голову и смотрит в широкие, полу-заштореные, окна. За ними хлопьями, ровной стеной, не сбиваемой ветром, падает снежок. — Красиво... — шепчет он, прикрыв глаза. Мысли постепенно в действительности отступают, а голова заполняется знакомой дымкой, собственно той самой побочкой. Ах, да — думает он сев на кровать, поправляя спутанные волосы. После ванны они особенно кудрявые и сейчас смотрятся нелепо, обычно-то он их выпрямляет, но вместе с тем довольно мило. — Раньше был Новый год Серёжа знает, что теперь все его праздники — не праздники вовсе. Ни праздничного настроения, ни радости от выходных — ничего не трогает его сердце, не заставляет как прежде носится по дому или магазинам в экстазе, поздравляя даже прохожих с наступающим праздником. Из некоторых он, казалось, «вырос» и их, мол, праздновать уже не солидно, а некоторые не может отмечать из-за своего состояния, не позволяющего радоваться даже на собственном дне рождения. Но, если быть честным, хочется как в детстве, наплевав на все правила, собственный возраст и состояние, написать письмо Деду Морозу, продумывая каждую деталь и желание за месяц, а то и за два, отдать его воспитательницам и в канун праздника получить... Сладкий подарок. Да, что ещё можно ожидать от детдома без особого финансирования? Хорошо, что сейчас там, вроде как, на праздник дети в действительности получают свои подарки. Он теперь за этим лично следит, кажется, на недели даже отправляли какие-то самые смешные и трогательные письма. Он ещё так радовался, когда читал их... Было весело увидеть детский, неаккуратный и нелепый, почерк и их искренние желания. Хочется также что-то написать... «А что, собственно, останавливает?» Мысль настолько простая и уверенная, что Разумовский даже не понимает почему думал иначе. Ну да, действительно ведь, написать письмо Деду Морозу когда тебе почти тридцать... Разве есть в этом что-то зазорное? К тому же, решает он следом, можно и не отправлять это письмо «волшебнику» на Великий Устюг — так, написать, чтобы хоть чуть-чуть повысить своё настроение, посмеяться с детской беспечности, и вернуть тот самый трепет, с которым замирало его сердце в детстве и студенчестве. Ведь это тоже традиция, а если у него нет ёлки и праздничного стола, то пусть будет хотя бы это. Парень проходит всю свою комнату и дойдя до небольшого письменного стола достаёт из него чистый лист, буравя его взглядом. Деду Морозу пишут, чтобы получить какие-то подарки, но что попросить ему? У него и так есть вся желанная техника, о которой грезит каждый школьник (он читал их письма, от того и помнит «примеры подарков»), деньги и даже любимая картина в оригинале — в детстве, держа в руках пресловутый подарок с кислым апельсином, о таком он не мог даже мечтать. Неожиданно в голову приходит подобие своего желания и Разумовский хватается за чёрную ручку, начав писать резким, слегка скачущим почерком. «Дорогой Дедушка Мороз... Мы давно не списывались и я уже, честно говоря, забыл какого это писать тебе, прося о чём-то... Во взрослой жизни привычнее решать проблемы самостоятельно, а не писать доброму волшебнику. Странно, наверное, «в моём то возрасте» писать тебе письмо, перетягивая внимания на себя и забирая «место» какого-то ребёнка в твоём списке. Но мне кажется, что без тебя и новогоднего чуда просто не справиться. Знаешь, у меня всё хорошо. Я наконец вырос, стал тем кем хотел. Даже выкупил картину Боттичелли, представляешь! Я так мечтал увидеть её в живую, а теперь она висит в моём офисе... Фантастика. Но вообще не так давно ко мне вернулся Олег» — рука дрогнула, поставив грубую чёрную кляксу как раз на имени друга. Серёжа пальцем стёр её, тихо прошипел сквозь зубы что-то на вроде «чёрт», но пересилив себя продолжил писать — «в общем-то... Всё сильно поменялось. Я не отрицаю — я тоже поменялся, но вот что случилось с Олегом я не понимаю вовсе. Выглядит он всё также, ведёт себя также, но мне кажется, что это иллюзия и притворство. Я очень хорошо чувствую людей! И сейчас знаю, что в нём что-то поменялось, что-то вроде незначительное и мелкое, но то без чего он — не он.» — он неожиданно для себя обернулся, словно опасаясь того, что Волков вновь застанет его врасплох. Но дверь в его комнату была наглухо закрыта им самим вот уже с час — «Я не понимаю, что делать. Он словно до сих пор там в Сирии, я совсем не чувствую его рядом и не могу принять все эти его «милости» и «тактичности». Он, конечно, старается быть прежним, но у него не получается. Он это понимает — я знаю. Вижу его взгляды просто и они... Они очень грустные. Его глаза теперь стали такими серыми, а ведь раньше они были такими яркими!.. Я» — на бумагу упала капля влаги и парень в момент осознал, что уже плачет от того, чего ещё даже не написал. Стоило лишь подумать и его вновь бросило в слёзы — «... Я скучаю по нему. Очень-очень сильно. По тому какими мы были, каким он был... Я ведь так радовался когда мы стали встречаться, потом когда проводили вместе всё время. Даже Новый год — это был наш праздник, единственно родной и счастливый! А сейчас, даже стыдно тебе о таком писать, Новый год ничего толком не значит. Смену календаря — не более. Ладно, нажаловался тебе тут, ты всё же волшебник, а не психолог. Меня немного понесло, прости.» — он усмехается от этого и уже более весёлым утирает слёзы рукой. Действительно стало полегче. — «Хотел вот вспомнить какого это — писать тебе письма... Раз уж такое дело, могу я попросить о чём-то? Конечно, этого не случится ведь даже если бы ты в действительности был — такое невозможно исполнить взмахом посоха или палочки. Но... Я, в общем-то, хотел проснуться и чтобы всё было как раньше. Чтобы чувствовать, что меня кто-то любит и я нужен, почувствовать, что меня никто и никогда не бросал. И видя взгляды, слушая голоса, не анализировать их, а сразу знать, что говорят от чистого сердца и не врут... Пожалуй, детские мечты на вроде крылатого пони не такие невозможные на фоне этого, да? Хотел бы и я получить такого пегаса и с его помощью исправить всё, что меня тревожит. В любом случае, спасибо. Мне стало легче и пусть моё желание в этом году не исполнится я постараюсь не унывать! Правда постараюсь...» — последнее Сергей подписал уже порядочно дрожащими руками. Да и эти «высокие» слова про то, что он «постарается» и «не будет унывать» — совершенно точно не правда. Эти обещания даются который год подряд и ещё ни разу он их не исполнил... Грустно вздохнув парень взял получившееся письмо в руки и посмотрел на, местами заляпанный чернилами, текст. Неожиданно в кармане брюк завибрировал телефон и он, недовольно цыкнув, вытащил его, отложив письмо на край стола, собираясь, видимо, спрятать его в ящике, чтобы никто точно не смог его найти. — Да? — уставши протянул он и посмотрел на наручные часы. Четыре часа дня... Это сколько они провели в магазине, а после он пролежал в ванной, что время близится к вечеру? — Что именно? А. Почему не оповестил Марго? Нет, она ничего не говорила... Странно, сотрудник клятвенно уверяет, что сообщил Марго о проблеме, но Серёжа совсем не помнит, чтобы она хоть что-то говорила. Ну нет — думает он и сильнее сжимает зубы от смеси злости и отчаяния — Неужели Олег опять её отключил, чтобы я «отдохнул»? Он невольно переводит взгляд на датчик голосового помощника: тот горит красным. Значит, включена... Не услышал? Из странных раздумий его вырывает сотрудник, жалобным голосом произнося: «Сергей Викторович?.. Так вы придёте?» — Д-да, — хрипло произносит он отходя от стола, совершенно позабыв о письме и о том, что хотел его спрятать от лишних глаз — Пару минут и приду. Он быстрым шагом проходит до двери, попутно сбросив вызов, и с гулким щелчком отворяет дверь. Телефон вновь начинает вибрировать и он чертыхаясь пробегает сквозь проход, на ходу взяв трубку. Он совсем позабыл о том, какой сейчас месяц и, соответственно, о всех дедлайнах, что сейчас просто сыпались на него как снег за окном. Парень убегает на нижние этажи башни помогать своим сотрудникам и пытаться собрать их в это время, когда уже никто не хочет работать. Дверь в его комнату остаётся настежь открытой.