Как я любил тебя?..

Как тебя покорить? Как тебя покорить, не знаю я. Не проходит без этой мысли дня, Не проходит и дня. Как тебя покорить? Укажи мне какой нибудь намек. Близок я или так же всё далёк? Или очень далёк…

      Раскладывать продукты по полкам, лишь для самого себя понятным образом — это своеобразная терапия. Успокаивает и приносит ощущение уюта, которого, не смотря на приближающийся Новый год, откровенно говоря не хватает. Олег шуршит пакетами и за этим шумом, погружённый в свои мысли, не замечает ничего. Вот уже на протяжении месяца он ломает себе голову, подрываясь в четыре утра, с одной лишь мыслью: что ещё мне нужно сделать? «Посещение магазина», как бы глупо и топорно это не звучало, не дало никаких плодов, более того, скорее усугубило их мнимое «взаимопонимание». «Взаимопонимание» — Волков саркастично, чуть более раздражённо чем обычно, фыркает. От этого взаимопонимания у них только «взаимо», то есть номинально вместе пытаются прийти к пониманию, но на деле... На деле ничего у них не получается, да и не пытается это хоть кто-то поправить. Олег всегда понимал его. Был в принципе единственным человеком на этой земле, способным понять его сбивчивый лепет, полный безумных идей и часто бредней, при том и неоднократно гениальных, пусть и своеобразных, мыслей и образов. Теперь уже не понимает вовсе, не может вникнуть в его отношение к нему. Просто не получается. Олег Волков всегда был хорошим аналитиком. Это помогало на различных миссиях, что в армии, что на контрактах, и в жизни был с этого прок. Анализируя, подмечая самые мелкие детали он мог за раз выяснить, что человек хочет, узнать его намерения и много чего ещё. Раньше он, к примеру, узнавал, что подарить Серёже на Новый год за добрые полгода, если не раньше, ведь внимательно наблюдая за тем на что парень больше всего обращал внимание и как реагировал на это, он мог сделать выводы и в итоге, почти всегда (исключение было всего пару раз, когда оказывалось, что Серёжа хочет не какую-то особую вещь, а его самого) попадал в точку. Серёжа был как на ладони: такой крохотный, зашуганный, еле продравший глаза лисёнок... Но нынешний Сергей Разумовский совершенно не подходит для аналитики. Нахохлившимся «орлом» стал он и отныне просто не мог поместиться у Олега в руках... Вырос и улетел. Но это если говорить «громкими» аллегориями. На деле всё куда менее пафосно и громко, скорее тягостно грустно и тоскливо. Может быть он в действительности совершил тогда ошибку? Ушёл, не сумев толком попрощаться ведь прощаться не умел, лишь поставил перед фактом и сбежал, ссылаясь на скорое прибытие поезда. Тогда такое решение казалось для него единственно правильным — лучшее его будущее. Нет, всё же это не то время, когда всё полетело в ад со скоростью света. Первый шаг — возможно, но точно не полный крах их отношений. Ведь, пару месяцев спустя, они вновь встретились и в каждую увольнительную Олег приезжал к нему, извинялся за каждое даже минутное опоздание, ведь знал из писем насколько оно тяготило Серёжу. Он молчал, словно пытаясь замять и даже забыть о его службе, просто радовался, что Олег рядом и «всё хорошо». Возможно, уже тогда ему было плохо, но он ничего не говорил. А Олег и не спрашивал, ему на службе, со всеми своими проблемами, было не до Серёжи, хоть он этого и не признавал, пытаясь как и прежде вести себя. Уже тогда пошли ростки раздора... Всё точно стало плохо тогда, когда он уехал на контракт. Тоже казалось перспективным, к тому же именно в то время Серёжа стал работать над ВМесте и им обоим нужны были деньги. «ведь не гению Разумовскому, человеку ума, а не силы, на работах батрачить, так?» И он вновь уехал не спросив, став мнимым героем для Серёжи. «Мнимым» — потому, что не спросил, а «героем» — потому, что пытался спасать. В жаркой Сирии он провёл многие месяцы и всё то время «не получал» от Серёжи писем. Вновь было не до того и единственное, что ему оставалось так это писать романтичные письма, которые раньше всё время писал сам Серёжа, вверяя надежду о скором возвращении. Но парень не отвечал и Олег не знал доходят ли эти его «романтичные порывы» до любимого. Но закрывал глаза и думал, что он просто обиделся на него, по детски надулся и нахохлился; тем не менее, продолжает читать письма и всё же ждёт его возвращения. Лишь по возвращению, когда Разумовский влепил ему обжигающее яркую пощёчину, не дав даже переступить порог огромной башни, ударив прямо так перед людьми — на улице, он узнал о том, что на его имя вот как полгода пришла похоронка... Окончательно мир рухнул когда он узнал о том, что из-за этой чёртовой бумажки Разумовский пару месяцев, в истерии и полной агонии, пролежал в психушке. От воспоминаний лишь хуже: правая щека словно вновь алеет и тукает от боли, больше психологической, чем физической. Его и так насквозь простреливали и жгли, подрывали; в общем с физической болью «знаком не по наслышке». Но от той пощёчины была боль «душевная», на контрактах она совершенно не страдала, а теперь вот — приплыли. После этого Волков был настолько «погружён» во всё где есть что-то от Серёжи, что кажется начал этим его смущать. Он-то хотел понять как подойти к Серёже вновь: знал, что внутри он остался всё тем же — он любил и любит всё того же лисёнка, но снаружи, словно слоями, на него накладывались маски и уже к этим маскам у мужчины не было совершенно никаких подступов. На Серёжи было столько слоёв напыщенной штукатурки, под которой он прятал истинную свою сущность, которая, как казалось Олегу, ещё была жива, хоть и порядочно задавленна. Самим же Серёжей вдавленна в самые дальние уголки его, бесконечно огромной, как считал Олег, души. — блять... — он, словно укрытый какой-то напускной дымкой, неосторожно надавливает на свеже-поставленный синяк, умудрился поставить аккурат на месте шрама от пулевого, на левом бедре, от чего шипяще материться. Его появление ещё одно напоминание того, насколько они отделились друг от друга. У Серёжи всегда было красивое тело. Такое красивое, что Олегу изредка казалось, что его нарисовал так обожаемый Разумовским Боттичелли, слишком сильно Серёжа походил на одну из харит с картины. И он всегда любил показывать эту свою природную красоту Олегу. Спину, усыпанную словно созвездием, россыпью родинок и ярких веснушек; белые и чистые ручки, словно одетые в перчатки, гладкие и ровные будто из фарфора; вздымающаяся, стоило Волкову «на подольше» задержать взгляд, грудь с розоватыми, вечно припухшими, сосками; трогательно дрожащие, искусанные и вечно сухие, но не менее жаркие, губы; пылающие и отдающие огненным пожаром, которые не затушишь и водой, волосы — длинные, красивые, вечно кудрявые после душа и как-то по-детски трогательные, когда закрывали собою Серёже весь обзор... Он показывал всё и никогда не стеснялся его. Кого-кого, но только не Олега. А теперь — закрылся от него, прикрыл свою совершенную наготу, посчитав её чем-то низким и неприличным. И ведь Волков видел — всё там также. Может веснушек и поубавилось, созвездия превратилось в редкие и мелкие звёздочки, что всё ещё располагались скопом на спине и плечах; может волосы, казавшиеся вечным пожаром, и сгорели, стали видны тонкие серебристые ниточки; может белые ручки перестали быть столь чистыми и светлыми, стали серо-синими, с явно проявляющимися венками... Но трогательно дрожащие, вечно искусанные губы всё также аллели на его лице — Серёжа в своих привычках непреклонен. А ещё, то от чего Волков и «пострадал», его грудь... Стоило ему «задержать взгляд на подольше» как его грудь заходила ходуном — и вновь из-за него. Он ещё способен вызывать в нём какие-то эмоции, хоть сам Серёжа и отказывается это принимать. Олег знает: в нём ничего не поменялось. Он всё такой же: что внутри, что снаружи. Нежный, яростный, трогательный, любящий, красивый, а главное... Главное — любимый. Олег продолжает любить его не смотря ни на что. Пусть Серёжа в это явно не верит, Волков не слепой — видит это, но Олег в «своих привычках» тоже непреклонен.

***

— Серёжа?.. — Олег осторожно и теперь ещё более учтиво, приоткрыл дверь в комнату парня. Если уж ему так не комфортно в его обществе — лучше не провоцировать это чувство. Он, конечно, не смирился с этим, как бы эгоистично это не звучало, но всё же знает Разумовского — насильным примирением по отношению к нему ничего не решишь. Надо осторожнее... Мягче, так сказать. В комнате парня как-то по странному морозно, по ногам проходится чем-то холодным, словно здесь открыты окна, а на улице дует ледяной ветер. Но, нет, в комнате окна не то что закрыты — они зашторены, да и на улице всего -3, а ветра никакого, в целом привычного для Питера, и в помине нет. Разумовский убежал куда-то и вновь странно, что Олег этого не услышал. От этой комнаты до кухни не такое уж и большое расстояние, да и Серёжа, вечно любящий собирать своими ногами все углы и неаккуратно разложенные вещи, ходит далеко не как мышка. Да и раньше он предупреждал, даже когда уходил по работе... В груди на секунду кольнуло: ну, вот — обидел? Теперь будет до самого вечера в «молчанку» играть, а всего-то один неосторожный взгляд и пару ненужных для ситуации слов... Сложно, очень сложно. Хотя, — думает Олег, встряхнув головой, чуть отогнав гнусные мысли от себя и сделав пару шагов вглубь комнаты — Серёжу вечно окружают странности. И его, по инерции, вместе с ним. Волков хочет уже уходить, хотел всё же переговорить с парнем насчёт Нового года, но похоже ему это больше не светит; как вдруг резкий порыв ветра настежь открывает окно и ворвавшийся в комнату холод хозяйничает по ней, качая тяжёлые шторы из стороны в сторону, и сбивая со стола бумаги. Мужчина в одно движение захлопывает окно и поправляет шторы, ставшие вмиг холодными и будто заледеневшими. Он наклоняется под стол в поисках бумаг и ручек, сбитых ветром, но подняв один лист а4 замирает на месте и просто садится на пол, смотря заворожено на бумагу. В его руках — Серёжино письмо к деду Морозу. Точно Серёжино: Олег помнит этот скачущий, вечно неровный и спешащий почерк. Раньше, стоило только познакомиться, когда он просил списать, чуть ли не по буквам учил этот своеобразный «Разумовский алфавит». А теперь его легче воспринимать, чем свой собственный. Может, кто-то, увидя это письмо, посмеялся бы с Сергея и с того «какой он ребёнок». Олега это никак не напрягает. Он знает, что Серёжа тот ещё ребёнок, но конкретно этот поступок не расценивает как «детский». Новый год — он для всех, а писать письмо — это традиция. Его, наличие этого письма и тот факт, что Разумовский о нём ничего не сказал, скорее... Ну, не огорчает, может разочаровывает? Если он пишет письмо — значит что-то хочет. Может парень написал его «смеха ради», но Олег, на самом деле, догадывается, что для Разумовского, не смотря на года и все его изменения, Новый год — практически главный праздник в жизни. Главнее даже дня рождения. Просто потому, что когда-то — это был их праздник. И Серёжа всё ещё об этом помнит, Волков уверен. Просто раньше он просил это метафорическое «что-то» без письма, напрямую — у Олега, ну или он сам понимал, там как посмотреть, а теперь или «боится» у него что-то попросить, или не хочет, чтобы Волков что-то дарил ему в принципе. Да и что обычный наёмник, так особо и не разбогатевший на своей «работе», может подарить миллиардеру? Олег глазами проходится по тексту и заметив своё имя вновь замирает, вчитываясь. Интересно, что Серёжа пишет про него? Обычно его имя было как-то по особенному выделено, Разумовский несомненно любовно обводил его, что-то подрисовывал... ...Но вообще не так давно ко мне вернулся Олег — Волков вновь не прогадал, имя действительно «выделено». Аккурат на месте его имени размазана клякса от чернил. Видно, что её отчаянно пытались оттереть, но в итоге помарка стала лишь больше. Как...иронично — подмечает Волков и продолжает читать дальше. Выглядит он всё также, ведёт себя также, но мне кажется, что это иллюзия и притворство. — мужчина, сам того не осознавая, перечитывает последние слова снова и снова, до того момента пока они просто не начинают разноситься в голове уже без его желания. Иллюзия, притворство... Это так его поведение выглядит со стороны Серёжи? Искусственно и не искренне? Олег в момент вспоминает всё своё поведение. Нет, он знает, что делал всё абсолютно от чистого сердца. Да, возможно действительно брал какие-то свои старые повадки, но, честно говоря, без этой «помощи» вдвойне сложно вспомнить как нужно любить Серёжу. В конце-концов, они провели долгое время порознь и Олег несколько подзабыл на чём в принципе строились их отношения, от того и пытался вспомнить все знаки внимания, все действия и слова; в общем всё то, что он делал по отношению к Разумовскому и от чего тот был счастлив. Только Серёжа всё же не перестаёт носить пресловутые «маски» на своём лице даже в обычной жизни, всегда оставаясь ко всему будто безучастным, и потому теперь Волкову приходилось «играть» едва ли не в шараду, чтобы понять любит ли парень что-то, нравится ему это, комфортно ли, или уже нет. Ведь он, по своему обыкновению, этой информацией делиться не желал и молчал, тем временем тая на него обиду, ещё сильнее подпитывая её «неправильным» повелением мужчины. Волков обернулся и горестно вздохнув продолжил читать. Он словно до сих пор там в Сирии, я совсем не чувствую его рядом и не могу принять все эти его «милости» и «тактичности» — Олег резко встал, практически вскочил на ноги и, уронив письмо, закрыл глаза рукой. Вновь, как и за завтраком, когда сдерживался, чтобы «по-мужски» не вдарить кулаком по столу, надавил на глаза, на этот раз так сильно, что по темноте разошлись круги. Нет-нет, он просто не может читать дальше... Если прочтёт — точно врежет. По своей голове или по столу, однозначно получив или сотрясение, или сломанный стол, мужчина пока не решил. Просто сделать вид, что не читал, — решает он — забыть и уйти. ...хотел проснуться и чтобы всё было как раньше. Чтобы чувствовать, что меня кто-то любит и я нужен, почувствовать, что меня никто и никогда не бросал. И видя взгляды, слушая голоса, не анализировать их, а сразу знать, что говорят от чистого сердца и не врут... — Олег не стал читать то, что Серёжа писал про него конкретно, закрыл на это глаза потому, что было сложно, на самом деле осознать то, что все его догадки насчёт поведения парня оправдались, а также, что все его «милости и тактичности» были для Серёжи... По сути-то бессмысленны?; и сразу перешёл к «желанию». «Раньше» эхом раздаётся в голове и Олег гулко сглатывает. Когда-то давно казалось, что достать Серёже, хотя бы, подделку «Рождения Венеры» с рынка — сложное задание, особенно для мелкого детдомовского пацана. Когда-то давно казалось, что купить Серёже хороший ноутбук — сложное задание, особенно для бедного, находящегося на грани отчисления, студента. Сейчас же Олег понимает — всё то он мог и может выполнить за пару дней. Накопить деньги, сбегать по магазинам, купить, подарить... Как вернуть Серёже прекрасное и загадочное, так любимое им, «раньше» — Олег не знает. И впервые в жизни он не уверен в том, что это в принципе возможно.

***

Массивная коробка в руках была тяжёлой и тащить её, особенно на верхние этажи башни, довольно дискомфортно. К тому же тащить нужно было предельно осторожно, ведь её содержимое было максимально хрупкое и от одного неосторожного движения могло разбиться. Но, по правде говоря, Олег сейчас был счастливее любого человека на этой планете, потому такие мелочные детали, как тяжесть коробки его не волновали. Такие простые радости гражданской жизни открывались для него с новой стороны и от того он был похож на ребёнка: со всего удивлялся и радовался вновь чувствовать то, что раньше было обыденностью. Пару часов назад мужчина был в смятении из-за прочтения письма, его напускной настрой на некоторое время «сдулся» под натиском «Серёжиной правды» и осознанием собственной, однобокой, бесполезности. Но позже Олег смог решить всё в свою пользу: теперь он знает, что хочет Серёжа по-настоящему, разве не прекрасно? Пусть это было что-то метафорическое и не осязаемое, тем не менее у него, как прежде, появилась наводка на «новогодний» подарок. А с наводкой — по давно проложенному им же пути. Возможно, его поведение покажется несколько нелогичным и даже странным, особенно после такого письма, но Волков не может по другому — ему нужно, жизненно необходимо, чтобы Серёжа увидел, или хотя бы обратил на него внимание. Большего ему и не надо — мимолётный взгляд, пару слов... Ведь и сам Разумовский мечтает о нём, только о другом, о том, что был раньше. А вот Олегу без разницы на раньше и сейчас, но если Серёжа не может увидеть их «схожесть», — как бы топорно это не звучало — он, хотя бы, постарается её показать. Мужчина аккуратно, но с характерным грохотом, ставит коробку на пол и облегченно выдыхает. Олег встречается взглядом с Разумовским, на самом деле, лишь притворяющимся и будто выжидающим чего-то (или кого-то?); упорно работающим. Ноутбук лежит у него на бёдрах, — видимо спина затекла и он перебрался на диван, — в миг понимает Олег; он в лёгком халате — явно после душа, волосы сухие, но, по обыкновению, вьются к концам; рядом раскрытая и уже съеденная наполовину пачка чипсов, а общий его вид... В целом — уставший. Оно и понятно — пару часов к ряду бегать почти по всей башне, решая задачи, которые, по хорошему, должны решать его замы (но к концу года у всех мозги как варенное оливье), напрягая мозги — это довольно тяжкое занятие. И сейчас, не смотря на довольно поздний час, — Олег невольно смотрит на ручные часы и замечает время: 20:35 — работа носится за Разумовским и будет с ним ещё до полуночи — минимум, а вообще где-то до четырёх-пяти утра. Парень замечает пришедшего и обращает внимание преимущественно на коробку, вопросительно изогнув бровь, похрустывая снэком. — Что это? — тон, как и прежде, холодный, но теперь более уставший, от чего Олегу становится даже как-то жалко. Жаль, помочь в этих дедлайнах он не может — максимум может отправить его спать, чтобы он не умер в буквальном смысле на столе от переработки, но если он так сделает, даже намёком спросит «не пора ли спать», как тот заверещит, возмутиться (довольно картинно на самом деле) и отобьётся от всякой помощи, под эгидой «мне ничего, и не от кого, не нужно». Олег пробовал и после той «буйной» реакции больше пытаться не стал, хотя, изредка, проходясь от комнаты до кухни, причитал, видя, что Разумовский сидит за ноутбуком часа в три ночи. Но что «гению-миллиардеру» до «бухтения» когда-то лучшего друга? — Игрушки, — спокойно произносит Волков и раскрывает коробку, вновь смотря на содержимое с улыбкой. Как-никак воспоминания хорошие, пусть и наполовину забытые — Из детдома забрал. Ещё сохранились, представляешь... Он вытаскивает чуть пыльную, но главное целую, стеклянную игрушку зайца — ту самую, со времён СССР. Она всё также, словно новая, блестит и чуть переливается; ниточка всё также крепкая и не истлела за все эти года — её спокойно можно вещать на ёлку. Серёжа по напускному скептически смотрит на игрушки, — всё же именно он не хотел ничего украшать, а тут Волков со своими детдомовскими игрушками — однако Олег замечает как тот начинает ёрзать, а в его глазах, кажется, загорается еле уловимый огонёк.

***

«План» Олега, кажется, начал работать. Стоило начать ему развешивать по жилой зоне различную, уже отдельно купленную по пути, мишуру и вешать на любые острые углы и подобие «крючков» ёлочные игрушки, как, неожиданно, — Хотя, ладно. На то он и рассчитывал — не встретил сопротивление со стороны Серёжи и наоборот, получил некий интерес и вечные переглядки, которые мужчина чувствовал спиной. Разумовский, и до того особо-то не работающий, сейчас вовсе забыл о своих обязанностях и откровенно «филонил», увлечённо наблюдая за тем как Волков украшает помещение. Олег тем временем, в тихую ликовал над тем, что смог хоть как-то обратить внимание Серёжи на себя. И главное, что внимание без презрения или чего-то подобного, чем было наполнено их общение последние пару месяцев после пощёчины, а такое — заинтересованное и, на самом деле, очень приятное... — Хочешь помочь? — тон у Волкова максимально дружеский и приветливый (главное искренний) и вовсе не выражающий какого-то негатива или претензии. Он озвучивает очевидное, решаясь на это лишь после двадцатого (или тридцатого) точного взгляда парня на игрушки, но, судя по лицу Разумовского, это будто что-то «невероятное» и к нему не относящееся. — Я работаю, — вновь холодно произнёс он и уткнулся в ноутбук, тщетно пытаясь разглядеть там хоть какие-то ошибки из-за которых программа не хотела работать. Он продолжал делать вид, что ему ничего не интересно и даже противно, нахохлившись грозным птенцом, хотя именно сейчас Олег осознавал насколько Серёжа играл, нацепив на себя нелепую и почти сломанную маску. Но у мужчины оставался ещё один «туз в рукаве», тот самый последний, удачливый, шанс, который точно поможет. Вновь незначительная деталь, как писал Серёжа в письме, решающая в их жизнях так много... Да, смешно признать, но, кажется, Олег вспоминает как было раньше — глупо, нелепо... Теперь он чувствует тоже самое, только от этого не неловко, а тепло и приятно... От осознания этого он, улыбнувшись, проходит широкой походкой до коробки и достаёт от туда длинную гирлянду. Тоже купил по пути — выбрал самую яркую, самую красивую и поистине лучшую, что была в магазине. Олег всегда знал, что ему нравиться больше всего из украшений. И как и предполагалось в «новогодних традициях» Серёжа себе не изменяет. Волков с теплотой вспоминает, как под Новый год в детдоме, в первый год их знакомства, он застал парня одного в небольшой каморке, где стояла маленькая ёлочка, украшенная лично мальчиком; он сидел перед ёлкой, свет от гирлянд красиво подсвечивал его лицо, и неотрывно смотрел на так ярко сверкающие огоньки... Они завораживали его не меньше картин Боттичелли и были несомненно ближе, чем картины художника. Возможно именно тогда у них и зародилась эта негласная «традиция Нового года» как самого главного праздника в году. Серёжа в момент вскинул голову. — Куда повесить? — спрашивает, а у самого улыбка не может сойти с лица. Невозможно без улыбки смотреть на то как Серёжа, позабыв про всё своё величие, всё своё горестное «раньше», отдаётся наконец моменту и практически летит с дивана, путаясь в ногах, с огромными, раскрытыми, горящими глазами смотря на гирлянду. — В... В комнату! — вскрикивает он, схватившись за украшения, по-детски трогательно сжав его в руках, словно Олег вот-вот его отберёт — Над кроватью! Олег лишь спокойно кивает и пока Серёжа тянет гирлянду на себя, на всех порах убегая в комнату, держит её кончик и едва-едва успевает за шустрым парнем.

***

— Готово! — Волков отходит от кровати и победно включает гирлянду. Комната погружается в тёплый свет, смесь красного, белого и жёлтого, постепенно вытесняя не комфортную тень, создавая отдалённо похожее на уют ощущение. Становится в миг словно в действительности чуть более тепло, чем раньше и от это не может не радовать. Серёжа смотрит широко раскрытыми глазами, словно загипнотизированный. Олег наблюдает за ним также неотрывно от того не упускает момента, когда уголки рта парня чуть приподнялись в самом мелком подобии улыбки. Эта улыбка почти не улыбка, так, лишь её подобие, но спустя столько лет, когда Серёжа просто не мог улыбнуться, когда ничего не могло порадовать — всё лишь раздражало, или, того хуже, погружало в тоску; эта улыбка — самая яркая на свете и самая лучшая, потому, что искренняя; потому, что Серёжина — такая желанная и родная, приятная и добрая... — Принеси... Ноутбук, — произносит он даже не смотря в сторону Олега. Он лишь спокойно прикрывает глаза и садится на кровать, наблюдая за тем как мигают огоньки. Волков же, смотря на Серёжу, окончательно понимает: нет, не поменялся. Остался точно таким же ребёнком, сидящим в тёмной каморке, огромными, синими глазами, смотрящий на горящую гирлянду... Тут же Олег чуть хмурится, смотря прямо на огоньки. Создаётся ощущение, что он жмурился из-за света, но на самом деле из-за довольно тревожных мыслей, которые постепенно, волей-неволей, заполняют голову и не смотря на тёплый свет, погружают во тьму. Пару часов, максимум день, и это пройдёт, — думает мужчина и его словно окунают в огромный сугроб. Колючки холода больно царапаются, а дыхание перехватывается и будто сжимается морозными лапами. Да, верно — такое состояние Серёжи не вечно. Оно пройдёт — Серёжа не может радоваться 24/7 лишь из-за одной гирлянды. Пройдёт время, может ему хватит и ночи, он вернётся в прежнее, меланхоличное и отстранённое, состояние. Олег может напомнить ему о любимом «раньше»: завалить воспоминаниями, вести себя в точности как прежде, но вернуть?.. Вернуть то, чего нет уже так давно, то от чего есть мутные и почти что неверные воспоминания? Волков горестно и тяжко вздыхает и перед выходом из комнаты смотрит на ещё пока счастливого Серёжу. Мужчина думает, что по возвращению с ноутбуком всё же поговорит с парнем. Думает, что расскажет о том, что «любил, любит и будет любить». Думает, что наконец скажет Серёже, что пора отказаться от прошлого и жить настоящим... Когда мужчина возвращается в комнату с ноутбуком и чашкой чая он застаёт спящего, уставшего Серёжу, который заснул опираясь на стену, на которой продолжала сиять гирлянда...

***

— С Новым годом?.. — не смело спрашивает Волков, присаживаясь за стол, попутно ставя шампанское, тут же открывая его. Время едва ли дошло до десяти вечера, но за панорамными окнами офиса уже сверкают россыпью фейерверков, больно ударяя по ушам, но красиво переливаясь в глазах. Олег провёл эту последнюю неделю странно и словно в каком-то непонятном помутнении. После того, как они «вместе» украсили жилую зону Серёжа стал относиться к нему чуть более терпимо, (как мало стоит заработать его доверие.. карандаши, гирлянды — и он «полюбит» тебя. хотя, нет, сложнее удержать это доверие, ведь оно такое хрупкое..) тем не менее о «таянии ледников» не шло и речи — слишком рано, слишком резко и быстро... И конечно за всю неделю у Олега так и не получилось склонить его хотя бы к подобию разговора. То он зарывался в дедлайнах, пытаясь успеть всё и сразу, то отключался в любом уголке офиса (кажется в четверг вечером он нашёл его спящим в серверной, там было тепло и уютно, от того Разумовский преспокойно заснул прямо близь проводов) или был настолько уставшим, что Олег жалел его и откладывал разговор «на завтра». Только это «завтра» было тоже метафоричным и очень неточным, от того сейчас, за два часа до Нового года, Серёжа ещё даже не знал о том, что Олег уже давно в курсе его письма и желаний, которые мужчина как раз таки и хотел обсудить. Конечно, несомненным плюсом являлся тот факт, что Серёжа в принципе сейчас сидел здесь. Ведь по его виду — последнее, чего бы он хотел под конец года, так это громкий и помпезный праздник. Но, по правде говоря, делать «помпезно» и «громко» Олег и вовсе не хотел, потому преспокойно, вновь не встречая сопротивления (и от того втайне радуясь), наготовил «Серёжиного-любимого» и сейчас был в хрупком подобии спокойствия. Видя то, что Серёжа не выражает какого-то негатива (от чего-то даже не выглядит уставшим, скорее скучающим) Волков в момент становится чуть более наблюдательным и будто аккуратным, скорее даже контролирующим, хоть и понимает, что конкретно в этот момент должен быть максимально искренним и простым, чтобы точно донести весь ворох своих мыслей и переживаний. Серёжа кивает на поздравления мужчины и наконец отвлекается от созерцания фейерверков, тут же заприметив бутылку шампанского. Выражение лица его, до того выражающее спокойствие с уклоном в лёгкую скуку и тоску, преобразуется до весёлого и несколько игривого, но без перебора — всё чётко и без особо «лишних» эмоций и телодвижений. Олег считает, что должен быть искренним и простым для Серёжи, тогда как он сам максимально натянут, как струна, и в любую минуту, от даже самого мелкого давления, готов порваться и лопнуть. «Контроль, которому следовало бы позавидовать, только не в этой ситуации.» Парень «на отвались», даже не смотря в ту сторону, берёт бутылку и довольно аккуратно наливает напиток себе, и, что самое главное, Олегу в рядом стоящий бокал. От этого мимолётного и очень быстрого момента Олег улыбается. Да, их жизнь — скопление мелких, незначительных деталей, в масштабе ни на что не влияющих, а в частности решающие почти всё. — С наступающим, — произносит он после и протягивает Волкову второй бокал. На секунду Олег касается как и прежде тёплых и мягких «перчаток», которые остаётся также светлыми и мягкими, как бархат. Мужчина, несколько неловко, принимает бокал и тут же чокается с Серёжей, после чего отпивает «золотой» напиток крупными глотками. Бурлящее чувство вмиг заполняет горло и дорожкой опускается ниже, вызывая пьянящее ощущение почти сразу, но пока лишь очень мимолётное и размытое. Тишина, возникшая после мнимых «поздравлений», была поистине неловкой и сильно давила на мозги, при том, Олег точно видел, чувствовали это оба. Он невольно кашлянул, больше из-за накопившихся нервов, чем из надобности, тем самым обратив внимание Разумовского на себя. Парень посмотрел на него словно сам чего-то ожидал, но не мог сказать, впрочем как и всегда; взгляд точный и даже менее холодный и скучающий, чем раньше, скорее, как и у Волкова, беспокойный и ожидающий чего-то, кажется, уже неминуемого. — Серёж, — Волков зачем-то зовёт его по имени, сам не понимает этот свой глупый поступок, Разумовский и так смотрит на него в упор уже пару минут. — Давай поговорим?.. Последнее сказано больше вопросом, без особой конкретики и брошено Олегом скорее в «порыве», впрочем, так как и нужно. — О чём? — он знает о чём «друг» хочет поговорить, но всё равно спрашивает. Нервничает, причём сильно — тут же наливает себе ещё шампанского и почти залпом выпивает, чуть щуря глаза. — О нас, — просто и в лоб. Волкову тоже неспокойно, но к алкоголю он более не притрагивается: надо быть в здравом уме, чтобы всё рассудить. Потому, что именно сейчас если, вдруг, не получится из-за таких «мелочей» как опьянение, смущение и стыд, поговорить, они точно никогда больше не смогут вернуться к этому разговору. «Рухнут мосты» и всё станет лишь хуже... Серёжа долго молчит, сминая, после и вовсе начав её раздирать, салфетку и покусывая щеку изнутри настолько сильно и остервенело, что вскоре почти раздирает её. Вкус крови мешается с шампанским и не сказать, что это «сочетание» такое уж эстетичное, как казалось. — Хочешь поговорить?.. — бросает он грустно и тихо, еле заметно, усмехнувшись. Сергей поправляет волосы и громко кашляет, после выпрямившись как струна и вновь (что-ж такое!) смотрит ледяными глазами, пронзая насквозь — Говори, если хочешь. Я слушаю. Олег мнётся с пару секунд, а после, тяжко вздохнув, всё же выдаёт свой «секрет». — Серёжа, я всё знаю, — на усмехающийся, но уже чуть более удивлённый, взгляд Разумовского он продолжает — ... Про письмо и про то, что ты «желаешь». Серёжу словно холодной водой обливают, в момент парень из «спокойного» и «самоуверенного» превращается в такого растерянного и забитого; словно зверьком он смотрит на Волкова, поджимая руки к груди и, кажется, начав дышать через раз. — Ха... Ха, просто прекрасно, — словно в бреду шепчет он, зарываясь рукой в собственные волосы, закрываясь ими от взгляда Олега. — Ну раз ты об этом, — он делает особый упор на свои слова и даже поднимает голову, смотрит обиженно и отстранённо, поджимая уже искусанные губы — то слушай... Волков чуть склоняет голову, готовясь не то к тому, что сейчас будет успокаивать парня, не то к тому, что сейчас будет отбиваться от него. Решит по ситуации, в общем-то. —... Мне кажется, что ты всё там же, — начинает он тут же посмотрев в окна. Там бушует вьюга, правда, её время от времени затмевают красивые фейерверки. Раньше Серёжа не любил их из-за шума, но сейчас, похоже, он сделает что угодно, лишь бы не смотреть на Олега — Остался в Сирии, погиб там. А я сижу с плодом своего воображения и всё ещё схожу с ума. Я всё ещё в психушке и просто думаю, что «со мной всё нормально». Потому, что мой мозг запомнил героя, а создать его не может... — Я сам давно уже не чувствую себя героем, — вмешивается мужчина, прерывая. Серёжа переводит на него уставший взгляд и ждёт «продолжения» и хоть какого-то объяснения. — Да и для тебя теперь не герой. Не защитил когда нужно было, сам сделал тебе больно просто по своей «хотелке». Я — виноват, — он говорит это с доброй улыбкой на лице и Серёжа с этого давится непонятными чувствами: словно вместо ярости его давит что-то другое, знакомое, но такое давно забытое. — Не герой... Я знаю это, Серёж, причём очень давно. Разумовский хлопает глазами с пару секунд, а после чуть наклоняется ближе к Олегу и шепчет, наконец смотря точно в глаза. — Тогда почему ты притворяешься словно всё также? Словно ты не уходил, не бросал, — говорит быстро, едва отличимым шёпотом — Как будто мне не приходила грёбанная похоронка на твоё имя. Ты хоть понимаешь, что я чувствовал когда увидел её? — голос резко будто ломается и он довольно громко вскрикивает; эхом раздаётся по всей жилой зоне — Я сходил с ума! Я умер с тобой вместе, а потом ты вернулся! Почему ты делаешь вид, словно ничего не произошло!? Словно я не был в психушке, а ты не был на войне. Почему!? — Потому, что не хотел тебя расстраивать, — Олег выдыхает это в порыве тирады Разумовского, от того он замечает это лишь спустя время. — Что? — голос уже осип и он больше хрипит, чем говорит. Даже во тьме Волков видит как по щекам парня течёт тонкие дорожки слёз, блистая от нового раската фейерверка. — Я всегда понимал, что тебе нужен был тот Олег, — он вновь улыбается, но теперь Серёже почти физически больно смотреть на эту улыбку — Который целовал тебя нежно и аккуратно, который был тактичен и интересовался всем тобой — с ног до головы, который почти боготворил тебя... — Волков замолкает и тяжело вздыхает, сложив руки и уткнувшись в них лбом — Ты теперь считаешь, что я не такой. Вот я и старался напомнить тебе того Олега, что был раньше. Видимо, получилось у меня крайне хреново, раз ты даже теперь смущаешься от меня и закрываешься. Серёжа резко сел на своё место и продолжал молчать, смотря на Олега. В голове туманно начали сходится некоторые детали, но пока довольно мутно. — Но я всё ещё... Я всё ещё люблю тебя, — таких слов от Олега парень явно не ожидал. Вот так несколько лет жить с пониманием того, что «всё кончено» и их отношения — вовсе не отношения, лишь обманка, а в итоге получить... Такое. — Да, возможно для тебя я другой, но я люблю тебя также. Всегда любил, всегда думал о тебе. Просто... Так получилось, что в какой-то момент я забыл о том, что не один и что у меня всё это время был ты. — он помолчал с пару секунд, а после совсем тихо прибавил — Простишь меня?.. Серёжа вдруг почувствовал как изнутри что-то резко сжалось, почти до ощутимой боли, а после также быстро расправилось, подарив такое желанное облегчение. — Олег... — он встал из-за стола, мужчина, словно по инерции, встал вместе с ним. Серёжа держался из последних сил и от огромной истерики его отделял, кажется, один лишь шаг. — Я... Боже, я так виноват перед тобой... Парень громко, оглушительно громко, шмыгнул и почти упал на Волкова. Тот, быстро сориентировавшись, обнял его, так крепко как только мог, и стал успокаивающее поглаживать по голове — дальше просто не мог, без Серёжиного разрешения это казалось слишком кощунственным и пошлым. — Какой же я дурак! — заливаясь слезами почти выстонал он хватаясь за кофту мужчины. — Ну, не без этого... — тихонько протянул Волков, погладив рукой по голове, будто расчёсывая спутанные пряди. — Олег! — Серёжа отстранился, от шутки, брошенной явно вовремя, стало чуточку легче, Олег отлично умеет разряжать ситуацию; хотел было съязвить, ответить доброй колкостью, но посмотрев в лицо мужчины шмыгнул носом и округлив глаза, ошарашенно почти прошептал — Олег... У тебя слёзы... Волков неверяще потрогал лицо руками и действительно увидел капельки слёз. Он смотрел на чуть мокрые руки и не мог понять: неужели это правда? Он — плачет? — Я с тобой с ума сойду... — произнёс он тыльной стороной ладони стерев остатки слез с лица. Жест, по мнению Серёжи, был очень милым и поистине героическим. — Разве не уже?.. — со смешком выдавил Серёжа посмотрев на Олега. Волкова словно током шибануло: Разумовский вновь смотрел любовно, спокойно и нежно... Не как пресловутое «раньше», ведь этот взгляд всегда был с ним и не только в прошлом; а как он умеет! Всегда умел и наконец вновь показал это... Олег смотрел на Серёжу также как и всегда, но похоже именно сейчас парень осознал этот взгляд. Добрый, мягкий, спокойный и... Любящий больше всего на свете. — Можно... Поцеловать тебя? — с небольшой паузой, всё ещё держа парня «в руках» спросил Волков, предусмотрительно чуть наклонившись к Серёже. Разумовский опустил голову, с пару секунд раздумывая, а после неуверенно кивнул. Мужчина аккуратно, почти невесомо, тянет его за подбородок и для начала лишь смотрит в глаза. Серёжа подавляет в себе желание отвести взгляд, он рвано вздыхает и смотрит на Олега уже спокойно, понимая, что он ничего плохого ему не сделает. Олег наклоняется чуть ближе, к самим губам, и чуть надавив на подбородок, заставив приоткрыть рот, нежно касается. Это происходит слишком быстро, чтобы понять и ощутить до конца. От того Серёжа, когда Волков как-то виновато отстраняется и тупит взгляд в пол, смотрит не веря, что это вновь происходит. Он дрожащими пальцами дотрагивается до своих губ и будто чувствует на них до сих пор это мимолётное, но такое нужное, касание. И сам уже не может сдержаться, потому резким движением почти накидывается на Волкова, целуя по настоящему и как-то своеобразно яростно, придерживая и чуть поглаживая мужчину по линии челюсти. — Мало... — шепчет Разумовский, едва отстранившись от чужих губ, кажется и сам до конца не понимая, что говорит и творит. — Что? — голос у Олега с хрипотцой и в глазах непонятная, сладостная дымка, но даже на самый тихий шёпот Серёжи он всё равно откликается. Серёжа прикусывает губу, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться от того насколько Олег чуток. — Целуй... — произносит и сам тянет Волкова за плечо, наклоняя ближе и выдыхая в самые губы — Прошу, целуй, не останавливайся... Волков слушается и вновь прикасается также нежно, но с большим напором, инициативой. Он осторожно, насколько это возможно, поднимает их обоих с пола и придерживая Серёжу за талию продолжает, еле уловимо поглаживая по плечу, успокаивая. Разумовский путается в ногах и почти падает, но держится, хватаясь за Олегову водолазку. Отстранившись они оба тяжело дышат и с минуту, а может и того больше, смотрят друг на друга. Простой, спокойный и приятный взгляд, которого все эти годы, то из-за спешки, то из-за ещё чего-то, так не хватало. В конце концов Олег берёт Серёжины ладони в свои и заботливо целует давно знакомые и родные руки. Серёже от чего-то кажется, что с каждым поцелуем его кожа оживает: становится более розовой, ровной и превращается в мягкий бархат.

***

Олег кладёт его на кровать аккуратно, пытаясь не особо сильно наваливаться сверху, он проводит рукой от лица до шеи и остановившись чуть ниже, начинает поглаживать ключицы прямо сквозь свитер. Серёжа млеет от тонкости и точности и только и может, что не ровно, часто прерываясь, сжимать Олега за плечи и бока, изредка, стоит мужчине отстраниться, притянуть обратно, вовлечь в очередной поцелуй. Потому, что сам оголодал от этого, пусть и кажется это до сих пор занятием довольно смущающим, только всё равно нужным и желанным. — Хочешь дальше? — спрашивает, шепча на ухо, заставив невольно вздрогнуть. Олег ждёт ответа: судя по взгляду готов хоть часами ждать, лишь бы получить ответ. Просто потому, что без него слишком грязно и не правильно, особенно после стольких лет разлуки. Когда они вообще последний раз целовались? А занимались сексом? Привычки, кажется, давно забыты. Но, — думает Олег, — тело всегда запоминает, то, что было приятно. Серёжа кивает и чуть жмурит глаза, на секунду вовсе их закрыв, словно готовясь к чему-то худшему или даже не приятному. Волков, видя это, почти сразу реагирует, чувствует себя, смотря на такого парня, очень уж странно, потому нежно целует в висок и спрашивает вновь: — Уверен? — Д-да... — заплетающимся языком отвечает Разумовский, повернув голову в сторону окна. Он глубоко вздыхает всего пару раз, но этого хватает для полного осознания ситуации и... Вообще всего. После этого он, неожиданно для Олега, тянет того за шею, уже более уверенно и настырно, целуя. Волков больше ничего не говорит, будто боясь спугнуть, и лишь попутно целуя, осторожно тянет Серёжин свитер, снимая его, тут же кинув куда-то под кровать. Мужчина садится на колени между ног парня и смотрит на него пару секунд; тот успевает чуть смутиться от такого взгляда, но стоит Олегу поцеловать его куда-то ниже ключиц, а также дорожкой пробежаться пальцами по худым бокам, сжимая и еле ощутимо поглаживая, как он начинает таять и отдаётся моменту, теперь окончательно расслабившись и доверившись. Серёжа почти вскрикивает когда Олег, кажется, неожиданно для них обоих, касается рукой чужого паха, чуть сжимая его. Тут же на лице вспыхивает яркий пожар, который, как бы Разумовский не старался, не скрыть, закрывшись руками или зарывшись в подушку. Олег по-доброму выдыхает-смеётся и думает, что парнишка очень смешно и мило смущается — давно он не видел этого, от того и кажется очень красивым и самым дорогим... А не прогадал! — думает, почти восклицает внутри Волков, сцеловывая веснушки на животе и плечах Серёжи — Веснушки остались на тех же местах. Вот, — он ведёт пальцем едва-едва надавливая, заставив Сергея мимолетно засмеяться от своеобразной «щекотки» — «скопление» во впадинке тазовых костей, совсем-совсем близко к лобку. Вот, — ведёт выше, почти дорожкой, от того Серёжа чуть трясется, но скорее в предвкушении — над левым соском — тоже небольшое скопление веснушек. И все всё также яркие, не смотря на то, что на солнце Серёжа (в силу местоположения и своей загруженности) бывает редко.

***

Кожа на груди чуть припухает от частных поцелуев и совсем мимолётных укусов, скорее даже просто щипаний. Серёжа запрокидывает голову и до белых костяшек сжимает простыню. Много всего и сменяется «картинками» быстро, но при этом разливается будто патокой по всему совместному времяпровождению. Разумовский начинает откровенно ёрзать ногами по кровати, в один сплошной ком сминая и одеяло, и простыню; когда Олег надавливает чуточку сильнее, начав двигаться пальцами несколько размашисто, тем не менее не оставляя попыток выравнять ритм. Он утыкается в сгиб согнутой руки и шмыгает носом, коснувшись ногой бёдра Олега. Тот лишь приободряющее тянет «ш-ш-ш», успокаивая, попутно поглаживая Серёжу по ноге, поднимаясь выше, к бёдрам. Мужчина видит, как тому неловко, до сих пор неловко, хотя они уже всё обговорили и вроде как приняли. Но не может человек за пару минут, часов, даже дней и лет, поменятся на корню. Волков наклоняется ближе и целует прямо в скрывающую глаза руку, ставя ярко-алеющий засос прямо на костяшке. — Всё хорошо, Серёж, это не стыдно, — он специально ждёт пока парень неуверенно уберёт руку с лица, смотря на Олега доверяюще и понимающе. — Не надо сдерживать эти эмоции И он слушает эти слова, гулко сглатывает и ухватившись за Олегову холку, потянув на себя всё же коротко стонет, не в полный голос, а будто на пробу. Волков улыбается и целуется куда-то в щеку, напоследок тихо шепнув «молодец», после чего добавляет ещё смазки, как-то умело не замазав простынь при этом, и убирает пальцы, напоследок, будто «случайно», задев чужой стоящий член. Он пододвигается ближе, подтянув Разумовского за собой и, предусмотрительно, подложив небольшую подушечку куда-то ему под поясницу, притягивает к себе аккуратно, пока лишь мелко толкнувшись внутрь парня. Серёжа устаивается поудобнее: чуть съезжает с подушки, и приблизившись, скрещивает ноги у Олега на пояснице, почти ровной струной вытянув ступни. Волков делает неуверенный толчок и входит на пару сантиметров, в момент потянув руки парня на себя, перецеловывая, кажется, каждый пальчик. Серёжа гулко хватает ртом воздух пару раз и всё же уловив какое-никакое спокойствие и равновесие чуть прикрывает глаза, начав более спокойно дышать через нос. Сосчитав это как хороший знак, Олег опускает руки парня обратно «в его распоряжение» и входит до конца, попутно сделав несколько размашистых и глубоких (из-за довольно большого количества смазки) движения. Он вздыхает и собравшись с мыслями продолжает движения, которые для Серёжи отдаются слишком большой волной чего-то будто неизведанного и забытого, но несомненно приятного. Для них двоих этот процесс всегда был сакральным, интимным в смысле единения лишь для них, и закрытым, нежным и очень осторожным. Долгое время это было в принципе забыто, что у Олега, что у Серёжи не было ничего с кем-то другим, потому, что казалось чем то неправильным и слишком открытым, громким и вычурным, не иначе как пошлым, беззубым. А сейчас, спустя столько времени, ощущение всё те же — тела, ласки и желания те же, но вот реакция на всё это, из-за долгого отсутствия, совершенно другая. Более голодная, ненасытная, желанная и, в хорошем смысле, яростно-нежная.

***

— С Новым годом?.. — Олег звонко смеётся и проводит рукой по мягким, почти пушистым, волосам парня, убрав мешающую прядь подальше от глаз. За окном дует вьюга, часы бьют первый час ночи, а в питерской ночи где-то отдалённо ещё раздаются взрывы фейерверков и хлопушек. Серёжа чуть сбивает подушку и гладит мужчину по руке, смотря уставшим, но довольным и действительно счастливым взглядом. Он готов был бы признаться Олегу в любви тысячу раз, на самых разных языках мира, показать жестами, показать как сильно он любит его и как ценит его ответную, всеобъемлющую, любовь. Но Серёжа знает, что Олег это давно понял — ещё раньше него и в отличии от парня никогда не сомневался не в своей любви, не в его любви. Как первый раз поклялся любить, защищать, ценить, когда-то давно в детдоме, так и «исполняет» — он никогда не предавал на самом деле, никогда не кидал на произвол судьбы, никогда не отказывался. А самое главное — никогда не сомневался. Он чувствует сильную вину перед мужчиной, но стоит посмотреть в глаза, как она проходит. Не обижается даже сейчас, даже тогда, когда он ударил его, когда почти прогнал, когда назвал предателем и лжецом... И от этого сердце пропускает кульбит и словно замирает на секунду, а может и минуту, и остановившись во всём этом потоке Разумовский понимает всё и одновременно ни-че-го. Эта «серьёзность» наконец уходит, как и тяжёлый, долгий год, и вместе с новым днём, новым утром и Новым годом, приходит та глупость и та детская беспечность, которой всегда, по хорошему, не хватало. — С новым счастьем... — произносит, не в праве сказать больше ничего: Олег поймёт и без его слов, он в принципе понимает его лучше самого парня. Серёжа утыкается куда-то в грудь Олега и вздохнув наконец не рвано, а ровно и спокойно, понимая, что он в безопасности, понимая, что теперь они наконец рядом и вновь вместе, вздыхает влюблённо, как годы назад, и закрыв глаза почти сразу засыпает лучшим сном за последнее время...