И жили они долго и счастливо? Или...

POV Махмуд

Как только хрупкая фигурка Анны скрылась за углом, кажется, само время вновь запустило свой ход. Стоило мне выйти на свет из своего небольшого укрытия, как все собравшиеся в один миг склонили головы в почтении. Все. Кроме Хошьяр. Она стояла ко мне спиной, а Ага не успел подать приветственный возглас, оповещающий о моём присутствии. — Тебе ли судить о чужих пороках Хошьяр? — спросил я, стараясь не дать эмоциям взять верх над собой. Стоило моему голосу наполнить стены гарема, как Хошьяр, едва передвигая ноги, развернулась ко мне лицом и, не глядя мне в глаза, поклонилась. — Мой повелитель… — Ты называешь Анну столь бранными словами, которые даже произносить вслух совестно! — Я лишь… Впервые за много лет я поймал себя на чувстве отвращения к этой с виду прекрасной по своему лику женщине. Я не узнавал некогда гордую и статную женщину в той, что стояла сейчас передо мной. — Тебе ли рассуждать о том, что может и что должна делать свободная женщина, коей является Анна? В один миг Хошьяр дерзко вздёрнула голову и взглянула мне в глаза. Её чёрные как сама ночь глаза были наполнены ненавистью, злобой и завистью — искренне, не скрыто. Но стоило ей на короткое мгновение отвести взгляд в сторону, как я увидел, что вся краска гнева спала с её лица и на место непонятно откуда взявшейся храбрости и браваде встал ужас. Я знал, что заставило её так резко измениться в лице. Она увидела нашего сына. И его крохотное личико, исказившееся недовольством. Я заметил, как сын поменялся в лице ещё в начале услышанного разговора Хошьяр и Анны. Его ещё совсем детское личико омрачилось ужасом, стоило ему услышать, что именно его мать посмела говорить об Анне. Несмотря на то, что, вероятно, смысл многих слов в связи с его возрастом ему был непонятен, он прекрасно осознавал, что его мать переходила черту. А уж когда он увидел, как Хошьяр замахнулась на Анну, и с какой силой сын сжал мою ладонь в панике, говорило мне о том, что он всё понимал. — Сын будет жить в отдельных покоях до моего распоряжения! — произнёс я твёрдо. — Но Султан… — Замолчи! — прорычал я, отмахиваясь от её протянутой руки. — Скажи спасибо, что я не выгоняю тебя из дворца! Уведите! — приказал я стоявшему рядом Аге. Ага тут же встал рядом с Хошьяр, и они покинули гарем, не произнеся ни слова. — Предупреждаю сразу. Если кто-то ещё посмеет попрекнуть Анну её возвращением во дворец, её положением, если кто-то соберётся устраивать ей козни во дворце или кому-то захочется пообсуждать наши с ней взаимоотношения, то знайте, что разговор с этим человеком будет коротким! Анна всегда будет желанным гостем во дворце! Таково моё слово! Анна пробудет во дворце столько, сколько посчитает нужным! Хоть до конца своих дней! Все услышали? — заявил я как можно твёрдо. — И передайте мои слова всем во дворце! Все собравшиеся молчаливо опустили головы в знак согласия. Повернувшись лицом к детям, я увидел на их лицах радостные улыбки. Глаза наследников горели теплотой. Кроме Абдулхамида, который не мог скрыть боли в своём взгляде и некого замешательства. — Сынок, — прошептал я как можно тише, присев перед малышом на корточки, чтобы оказаться с ним на одном уровне и увидеть его глаза. — Я должен был… — Я знаю, Повелитель, — произнёс он твёрдо, но в голосе отчётливо слышалась боль. — Я попрошу прощения у Анны за слова матери. Я лишь улыбнулся, слыша столь мудрые слова от сына, но мне не хотелось бы, чтобы он нёс бремя ошибок других людей, даже своей матери. Не сейчас. Не в столь юном возрасте. Его время придёт, и он должен будет водрузить на свои плечи бремя власти. Пусть это произойдёт, возможно, нескоро, но всё же. А сейчас я надеялся сделать жизнь его и других наследников и наследниц как можно более беззаботной. — Сначала поговорю с Анной я сам, а потом уже ты. В любом случае, ты не должен брать на себя ответственность за ошибки своей матери. Ты ещё слишком мал для этого, сын мой. — Повелитель, вы же убедите Анну поужинать с нами? — поинтересовался Абдулмеджид. И стоило мне посмотреть на Салиху и Гюльфидан, как я увидел в их глазах ту же просьбу. — Я сделаю всё возможное. Идите в мои покои, — произнёс я как можно спокойнее. Хотя что-то внутри меня подсказывало, что убедить Анну просто поужинать с нами будет уж очень непростой задачей. Когда я вошёл в комнату Анны, я увидел её стоящей спиной ко мне и всматривающейся куда-то в пейзаж за окном. Кажется, она даже не услышала слов Амбера о моём присутствии: стоило ему произнести моё имя, она даже не шелохнулась, а так и продолжала стоять неподвижно. — Амбер, выйди… — сказал я как можно сдержаннее, хотя внутри меня начала зреть паника. С непониманием и болью Амбер взглянул на меня, но не посмел противиться приказу и покинул покои Голубки, оставив нас наедине. Борясь с непонятно откуда взявшимся ощущением страха, я сделал несколько бесшумных шагов в сторону Анны, и когда между нами осталось расстояние буквально в один шаг, то её взгляд заставил меня остановиться. Уставшие, совершенно пустые и безжизненные глаза, отразившиеся в окне, пробрали меня до костей. Никогда прежде я не видел подобного. А ведь я наблюдал многое: первый взгляд младенца на этот мир, глаза уставших от этой жизни стариков, делавших свой последний вздох и готовившихся в следующую секунду принять смерть. Я видел взгляды предателей и изменников перед казнью. Но глаза Анны… Я словно в одно мгновение окунулся в бездушные северные льды, о которых не единожды читал в энциклопедиях. От некогда искрящихся радостью глаз веяло пронизывающими ветрами горести и обиды. Ветрами тяжёлыми и, казалось, бесконечными. Моя всегда дружелюбная Голубка враз обернулась в воинствующую орлицу, в одиночестве бороздившую бескрайние просторы собственной жизни. Ни одна слезинка даже не посмела сорваться с бесконечно длинных ресниц цвета влажного песка. И от этого, как ни странно, мне становилось ещё тяжелее. Одному Аллаху известно, сколько слёз Анна успела пролить за всё то время, пока меня не было рядом, и, вероятно, даже у такого бесконечного ресурса, как женские слёзы, наступал предел. А это говорило лишь о том, что Анна находилась на краю. И понимание того, что именно мой народ, моя семья нанесла ей, вполне вероятно, завершающий удар, после которого встать становилось почти невозможно, приносило мне ужасную боль. Когда я услышал последнюю фразу Хошьяр, меня словно прибило к полу многотонной тяжестью. Никогда в жизни я не мог подумать, что Хошьяр — мать будущего султана — посмеет извергнуть подобное.   И единственное, что мне оставалось — это надеяться, что Анна примет мои извинения за столь низкое поведение Хошьяр. Мне потребовалось собрать всё своё мужество, чтобы посметь сделать последний шаг, разделяющий нас с Анной, и как можно нежнее коснуться её плеч. И вот стоило лишь немного притронуться к Учительнице, как она немного вздрогнула, прикрыла глаза и вновь их открыла через несколько мгновений. Анна словно очнулась. — Т-ш-ш, это всего лишь я, — прошептал я, мягко поглаживая её по тонким плечам и длинным рукам, холод от которых я чувствовал, кажется, через ткань её траурного платья. Но, кажется, она и не думала бояться. Просто взгляд её проникновенных глаз обрёл некую осмысленность, и теперь она смотрела не в пугающую пустоту, а мне в глаза в отражении стекла. Анна медленно развернулась в моих руках и, несколько стыдливо пряча глаза, присела в едва заметном реверансе. Глубже присесть она не могла лишь из-за моих объятий. — Прошу прощения, я не слышала, как вы вошли, Повелитель, — произнесла она извиняющимся тоном. Помотав головой и пальцами слегка приподняв её лицо, коснувшись её мягкого подбородка, я заставил посмотреть Анну мне в глаза. Если раньше в подобных ситуациях я мог увидеть, как дрожат её губы, как она отводит или опускает глаза в надежде скрыть от меня срывающиеся с её ресниц слёзы, то теперь на подобное не было даже и намёка. В её глазах виднелась лишь адская усталость и бесконечная боль. — Я приношу тебе свои извинения за слова Хошьяр. Она не смела… — Не нужно… — ответила она, едва касаясь моей груди своими изящными длинными пальцами. — Это её право… — тут она замолкла, взглянув на меня. — А откуда вы… — Я слышал ваш разговор… На секунду в голубых глазах цвета неба отразилось непонимание, но затем… смирение. — Может, мне действительно не стоило приезжать… — вдруг произнесла Анна. — Ты думаешь, я позволю тебе уехать? — срывается ответный вопрос с моих уст, а объятия, в которых до сих пор находилась Анна, словно подсознательно стали сильнее. — Так будет лучше. Не будет пересудов, косых взглядов, неловких ситуаций… — не смотря мне в глаза, произнесла она извиняющимся тоном. В какой-то момент я даже успел поймать липкое и неприятное ощущение дежавю. Что-то в её словах и интонации было схоже с тем разговором, который произошёл между нами в тот день, когда она изъявила желание покинуть дворец и уехать в Россию. Но теперь я был намерен искоренить все свои ошибки и тем самым не дать судьбе вновь повторить ранее проигранный сценарий. — Я не хочу, чтобы ты уезжала… — Вы, пожалуй, единственный человек, кому по душе моё присутствие здесь… — Поверь мне, я далеко не единственный, — ответил я, мягко поглаживая её по прохладному лицу цвета белоснежной акации. — Амбер Ага с самого утра носится как умалишённый с мыслями, как ещё порадовать свою любимую Голубку. Дети словно ожили, когда узнали, что ты возвращаешься… Джеври Калфа тоже рада твоему возвращению. И я… — произнёс я как можно нежнее, беря её хрупкие, но такие нежные ручки в свои и начиная согревать их своим тёплым дыханием. Я совершал подобный жест в отношении женщины от силы пару раз. Пожалуй, я согревал так руки Салихе, когда той было не больше четырёх лет, а может, и того меньше. Больше подобных моментов и не вспоминалось. И вот теперь Анна. Маленькая, хрупкая Голубка потрясающей красоты и силы духа заставила согревать свои ладони теплотой дыхания самого Султана. Чувствовал ли я себя униженно, делая это для обычной русской учительницы? Нисколько. Мне хотелось верить, что даруемая мной теплота доберётся до самого девичьего сердца и позволит ему хоть немного оттаять от перенесённых горестей. Сжав её две тонкие руки в одной своей руке, я прижал их к своему сердцу. — Мне как Повелителю стыдно за поведение Хошьяр, как бы там ни было, она не смела говорить тех слов. Ты верно сказала, что ей следовало стыдиться подобного поведения и слов. Как Султан я могу лишь надеяться, что ты сможешь простить подобное невежество моего народа. А как мужчина, который бесконечно любит такую сильную, но в тоже время и беззащитную Голубку, я хочу верить, что подобный инцидент не заставит его любимую покинуть его. Потому что Махмуд более не представляет своих дней без Анны. Я не знаю, почему именно эти слова сорвались с моих уст. Почему я захотел назвать себя просто Махмудом, а не Султаном? Почему с каждым произнесённым словом моё сердце начинало биться всё сильнее? Но тем не менее в моей метавшейся душе наступал благостный покой. Даже дети не смели называть меня просто по имени, но Анне… видит Аллах, я хотел дать ей подобную вольность. Я всеми силами желал, чтобы моя любимая Голубка почувствовала себя как дома. Я не желал, чтобы рядом со мной она ощущала себя неловко. Хотел, чтобы она видела во мне не только Султана, как того, разумеется, требовали и правила, и протокол, но и просто мужчину. Свободного мужчину. Её мужчину. Я не отрывал своих глаз от её пусть поникшего, но продолжающего оставаться проникновенным взгляда в надежде, что истинный смысл сказанного озарит ее взгляд и я увижу хоть малейший огонёк жизни в тёмно-синем океане её глаз. — Я прошу тебя, не уезжай вновь… — прошептал я, беря её маленькое личико в свои ладони.   — Вы же понимаете, что это не изменится? Отношение других людей ко мне всегда будет таким… — ответила она размеренным голосом, словно произносила прописную истину. — Я не хочу доставлять вам и детям излишних хлопот. Не хочу, чтобы жители дворца бросали на меня или вас косые взгляды. Это ни к чему. Моё присутствие здесь будет лишним поводом для слухов и сплетен. А я этого не хочу. Уж лучше уехать куда-нибудь в Россию или в Европу, туда, где моё присутствие не причиняло бы никому излишних неудобств... — Не смей так считать! — заявил я как можно твёрже. — Твоё присутствие здесь — радость для детей и меня. Я говорил тебе, что никто и ничто никогда не посмеет сказать тебе против слово, если ты захочешь быть здесь. Я хочу, чтобы этот дворец ты тоже считала своим… — произнёс я как можно нежнее, касаясь её хрупкого лица. — Домом… Едва ощутимо я коснулся мягких губ Анны своими. В немой мольбе, чтобы этот поцелуй склонил чашу весов к тому, чтобы она решила не покидать этот дворец. Тонкие женственные пальчики медленно коснулись моей груди. Анна не отталкивала меня. Мы оба, кажется, замерли в этом моменте, полного единения. И единственное, что мне оставалось — это положить свою руку на её ладошку и легонько сжать её. Я наделся, что этот с виду незатейливый жест позволит ей ощутить поддержку с моей стороны. Покажет ей, что она не одна. — Пойдём со мной… — прошептал я, соприкоснувшись с ней лбами, стоило нам прервать поцелуй. — Куда? — спросила она также тихо, при этом не скрывая своего замешательства. — Я говорил тебе, что не только я рад твоему возвращению, — ответил я, убирая за ухо маленькую выбившуюся из пучка прядь белокурых волос. — Не думаю, что это… Тут я заставил её замолчать, коснувшись пальцами мягких губ Анны. — Пожалуйста, — произнёс я совершенно искренне. — Развеешься. И дети очень хотят увидеть свою любимую учительницу. Никакого праздника. Просто приятный ужин. В глазах цвета небесной глади на секунду отразилось замешательство, но через пару мгновений я понял, что Анна сдалась. — Хорошо. А я наконец-то выдохнул с облегчением, на секунду коснувшись виска Анны губами в надежде, что это успокоит её.