Так себе Хайд

Начинается всё обыденно и скучно. Очередная скучная школа, очередные идиоты-хулиганы, покусившиеся на её грушу для битья, по какому-то недоразумению зовущуюся братом, очередная остроумная месть и очередное исключение. Суд, конечно, не очередной, а первый – её первое уголовное дело в убогие пятнадцать лет! Позор! Теперь все будут думать что она «поздний цветочек» и жалеть за спиной! – и только одно это ненадолго разбавляет монотонность будней. Уэнсдей разрисовывает день заседания в календаре пираньями и ставит свои новые судебные бумаги в рамочку, Вещь помогает забить гвоздь в старый гроб дяди Фестера и послушно выравнивает прямоугольник из дерева согласно её командам до идеального перекошенного состояния. Уэнсдей довольна, Пагсли бесится и хочет так же, старшие гордятся. Всё как обычно. Потом становится интереснее. Родители, сетуя на слишком малое количество школ в округе, их раздражающую узость взглядов и необоснованную боязнь судимостей, вдруг предлагают академию Невермор. Уэнсдей впервые слышит о семейной альма-матер, скептично наблюдает за «а помнишь…»-разговором, похожим на приступ внезапного слабоумия, и вдруг с удивлением понимает, что заинтригована. - Далеко от нас, конечно, да ещё и интернат. И учат исключительно изгоев, а они, как всем давно известно, слишком скучные жертвы для насилия. Увы… Но зато, моя ядовитая змейка, они хотя бы по достоинству оценят твой ужасный искромётный юмор! - И директор – моя давняя знакомая. Договоримся, - величаво добавляет мама, ненадолго переключаясь из режима влюблённого воркования в режим адекватного Аддамса. – Там прекрасные пейзажи, хороший климат и чудная энергетика. Многие по-настоящему раскрываются в стенах этого замка, развивают в себе новые умения... Тебе пойдёт на пользу Невермор. Что-то настораживает Уэнсдей, и это даже не причисление Аддамсов к изгоям, о которых она слышит тоже впервые. Да, семья у них своеобразна и заметно отличается от трусливых идиотов-соседей, они редко находят общий язык и с трудом переносят общество друг друга, но всё же… они, к сожалению, такие же люди. А в академии этой и оборотни с вампирами, и выползшие из древнегреческих мифов горгоны с сиренами, и вроде как даже маги. Уэнсдей привычно читает между строк, с пониманием относится к надежде на её согласие тоже закончить эту почти семейную академию и спотыкается об материнскую уверенность, с которой та вещает о раскрытии с развитием. Словно знает стопроцентно точно: Уэнсдей выяснит о себе кое-что новое, если туда поедет. Что-то, чего не расскажут родители, чему не научат нигде больше. Очевидно, после такого она не может не согласиться: любопытно же теперь, что там от неё скрыли! Переговоры с директрисой мать проводит в тот же вечер, надолго зависнув с трубкой у уха и болтая обо всём подряд кроме её учёбы. Уэнсдей бы уже давно скрутила телефонный провод в подходящий жгут и со знанием дела повесилась на нём, но её благоразумно приковали к пыточному креслу и заставили Вещь придушить до мух перед глазами. Наивные. Думали, отделаются лишь массажем и приятной асфиксией… пусть знают, что младшая Аддамс остаётся расслабляться под чужими пальцами и кандалами только потому, что Пагсли и того не достаётся, а она любит над ним позлорадствовать. В академии введена форма, полосатая как завещали классические тюремные робы, но не монохромная, а отвратительно цветная. От одного слова «синий» начинает зудеть кожа, Уэнсдей ёрзает, устраивается неудобнее в кресле, вынужденно чешет лопатку об металлический шип в спинке и ей же вдавливает пальцы Вещи в собственную шею, чтобы сжал покрепче. Лишь вопрос времени, когда директор согласится на отдельный серо-чёрный комплект формы для неё, так что пока можно расслабиться и отдохнуть в этом прекрасном дискомфорте, предоставив дела матери. Решающим доводом для Уимс становятся именно оценки, как бы ни было банально. Учиться в школе очень просто и неинтересно, её постоянно принимают за пай-девочку, что совершенно выводит из себя, но Уэнсдей терпеливо носит образ отличника из-за лёгкости, с которой он позволяет дурить старших. Аддамс слишком любит этот миг, когда учителя наконец осознают, как долго их водили за нос и как сильно исказил её характер этот ворох глупых необоснованных ожиданий, навязанных клишированным стереотипным обществом: грохот сломанных шаблонов, звон разлетевшихся вдребезги представлений о мире, даже забавный треньк лопнувшего терпения (если Аддамс имеет дело с кем-то неустойчивым психически, а это происходит достаточно часто)… о, для неё это благозвучнее даже любимой партии на виолончели. Она почти зависима от этого прекрасного букета разочарований. Пагсли оставляют дома в надежде, что он успеет разнести хотя бы половину заднего двора своими бомбами, и тот не придётся перекапывать вручную для нового могильника. Попрощались они неожиданно тепло: Уэнсдей изящно унизила его, а Пагсли до хруста сдавил рукопожатие. Растёт, поганец, скоро будет не так просто завалить его в нокаут. Добираются спокойно, если не считать родителей, взявших за цель залить слюнями не только лица друг друга, но и половину автосалона. Даже самоубившиеся об их лобовое стекло птицы не отвлекают мерзкую парочку друг от друга. Очевидно, они просто глушат набегающую тоску. Благо Уэнсдей ещё до отъезда распихала во все щели машины несколько дюжин пакетов ЛСД, чтобы родители смогли взбодриться, когда их остановят (а их точно остановят) патрульные. Они ведь так любят разыгрывать этих идиотов-инспекторов… Невермор… не впечатляет. Вернее даже – разочаровывает, поскольку Уэнсдей ждала куда большей мрачности и запущенности описанного родителями большого замка сложной архитектуры. Ладно хоть прекрасная гроза слегка сглаживает впечатление. Директриса тоже не похожа на того, кто может сдерживать в рамках условного приличия достаточно большую академию, полную разнообразных фриков, но Мортиша говорит с ней почти уважительно, припоминает юношеское противостояние двух школьных лидеров и тонко намекает, что конкретно это место у Ларисы отбивать не стала бы даже за достойную награду. Правильно, ведь образовательная сфера – пытка не для всех. Уимс хищно улыбается и наконец ведёт их в общежитие Офелии. Соседку можно описать тремя в плохом смысле ужасными словами: сахарная, радужная, шумная. У Уэнсдей сводит зубы от очевидной приторности её характера, глохнут от восторженного писка привычные к людским крикам уши и рябит в глазах от тысяч разных ярких цветов, что натянула на одну себя Инид Синклер. Ещё больше их вокруг: в спальне, где будто взорвали колерованную бомбу, во дворе-пентаграмме, усыпанном школьниками в той самой синей форме, от которой зудят лопатки и ноют под плотью кости, в пятнистом осеннем лесу вокруг Невермора. Одна она – монохромная константа пустившейся в тартарары жизни, брошена в столь отвратительном месте своей же семьёй, подумать только! Правда, даже в этом бедламе находится место маленьким радостям: у школьной королевы-сирены стандартный набор сложного юношеского характера, но иногда в этой тонне болезненной нужды самоутвердиться просыпается неожиданно хорошее чувство юмора. С Бьянкой интересно посоревноваться: она хотя бы понимает прелесть их борьбы и тоже получает от неё удовольствие, с азартом сражаясь за первенство и не желая сдаваться так просто. Цены б ей не было, если бы не приплетала сюда мальчишку-художника, имени которого Аддамс даже не пытается запомнить. Знает только, что он хорошо рисует и умеет оживлять свои каракули, а ещё раньше встречался с Барклей. Что, впрочем, совершенно не важно – это не её дело, даже если этот недалёкий вдруг решил, что она в нём заинтересована. Нет конечно, не в нём а в его чудном умении в два счёта разозлить сиреночку, чтобы та первой начала новый раунд их словесных пикировок, без которых в Неверморе слишком скучно. Даже обнаруживший себя Вещь не добавляет веселья прекрасным страхом перед Уэнсдей и клятвой в верности, а уж банальнейшее покушение на её жизнь на выходе из медкрыла – тем более. Скучно. Ску-чно. Тоска беспросветная. Суд обязал её посещать психотерапевта, якобы, Уэнсдей опасна для общества и нуждается в услугах профессионала (сама Уэнсдей думает, что это общество опасно для неё и требует поголовного заключения в психиатрическую клинику), поэтому директор Уимс даёт ей допуск в городок рядом с академией дважды в неделю, а не только на выходных как остальным. Что местным благо и привилегия, то ей – раздражающая обязанность и рутина. Тащиться в чужой офис, развлекать эту неквалифицированную любительницу влезть не в своё дело с очевидным пристрастием к ковырянию в мозгах подопытного, словно Аддамс жалкий цирковой клоун без даже малюсенького ножа в руке… как тривиально. Уэнсдей или сделает первый сеанс последним, или сбежит и будет сбегать каждый раз. Третьего не дано. С лёгкой руки тупого клишированного общества, на всех блондинках с незапамятных времён висит неоново-яркий розовый ярлык безмозглости. Идиоты. Даже с базовыми знаниями анатомии понятно, что мозги у них имеются по определению, просто у каких-то конкретно взятых особей они, видимо, совсем испортились и теперь настойчиво требуют замены. Проще всего – пулей в лоб. Кинботт же будто сразу с детородного завода достались бракованные: она с распирающим энтузиазмом приступает к психоанализу, наивно полагает, что из-за какого-то жалкого покушения на убийство, даже не доведённого до логического завершения, Уэнсдей нужна её помощь, что она будет добровольно откровенничать об отсутствующих семейных проблемах, планах на жизнь и том, что её в оной беспокоит. Образцовая безмозглая блондинка, десять Барби из десяти. Уэнсдей понимает, что запугивание тут будет бесполезно (дамочке просто нечем осознать всю полноту кошмара обозлившейся на неё Аддамс, и тогда какое в этом удовольствие?!), поэтому она сбегает через окно санузла и идёт осматриваться в Джерико. Мучить убогих неинтересно, у них реакция притуплена и не заходит дальше скучных криков ужаса, срывающихся на фальцет и истеричные рыдания, что уже годы как утратили всю свою прелесть. Пусть лучше побегает в её поисках на пару с подрабатывающей водителем директрисой, как два пуделя на задних лапках. Видение врывается в сознание внезапно. Она просто быстро пересекала улицу, чтобы Уимс не засекла в зеркала заднего и бокового вида, просто столкнулась с неуклюжим фермером и его яблочным ящиком, просто мимолётно прикоснулась кожа к коже, но тело тут же онемело (в неприятном смысле), перестало слушаться, а перед глазами вспыхнули одна за одной картинки: старый пикап на трассе, потерявшая управление фура, неизбежная авария и изящно сломанная шея грубияна-старика, что не отказал себе в удовольствии нарычать на подвисшую Уэнсдей из-за неверморской эмблемы на её форме. Так. Вот это уже требует серьёзного обдумывания ввиду очевидной ненормальности для человека в целом и для Уэнсдей в частности. Если именно такой эффект имеют популярные среди людей виды наркотиков, то их употребление можно сразу вычеркнуть из списка обязательных дел в жизни ввиду разочаровывающей неинтересности. Лучше конечно сравнить, иначе она может случайно лишиться удовольствия добавить своему презренному слабому телу ещё одну зависимость: кофеин в одиночку уже не справляется, хотя и исправно требует добыть хотя бы пару шотов эспрессо, и даже внезапно проявившиеся суперспособности ему не указ. Но увы, в единственном на весь городок кафе сломана кофемашина, а бариста-официант настолько недалёкий, что не догадался даже прогнать инструкцию через переводчик в своём бесполезном новомодном смартфоне, но ему везёт: Уэнсдей на досуге любит почитать дневники итальянских мафиози, не говоря уже об оригиналах высказываний гениального Макиавелли, с малых лет имеет дело с паровыми гильотинами для обезглавливания кукол и, что самое удивительное, вдруг обнаруживает в себе слабость к кудряшкам, лезущим на лоб. Этот Тайлер слишком по-глупому благороден чтобы обойтись без ответной услуги за помощь, он соглашается показать ей заброшенный склеп – достопримечательность «для своих» глубоко в лесу, но проявляет стойкость к взяткам и уважение к рабочему графику, а ещё готовит хороший кофе, которым ей мешают насладиться очередные и до ужаса банальные хулиганы-пилигримы. Знала бы, что из-за них её отловит Уимс – прикинулась бы мебелью (немой и равнодушной), но в ожидании конца смены Тайлера ей делается совсем уж скучно. К тому же, у неё сложные отношения с пилигримами и старательно обеляемой репутацией колонистов-захватчиков, повинных в геноциде и нескольких веках угнетений коренных жителей. И честно, она ждала большего от драки трое на одного: адреналин даже не думает попадать в кровь и будоражить мозг, а крики и стоны с этим и вовсе давно не справляются, став привычными и неинтересными. Только вот… есть что-то в плохом смысле приятное в этом восхищённом взгляде глаз-хамелеонов, которыми природа наказала Тайлера. То, как они не могут оторваться от её фигуры, исполняющей коронные приёмы дяди Фестера, как светятся почти гордостью, пока оправдывают перед заскочившим в кафе шерифом и как провожают вслед за директрисой… Такого Уэнсдей ещё не чувствовала. Этот недалёкий Тайлер Галпин явно интереснее, чем кажется, и тоже требует обдумывания наравне с новой странной способностью предсказателя. Шериф внезапно продолжает список удивлений. Как давно к вашей семье без повода проявляли участливую заинтересованность? Уэнсдей согласна, отцу давно пора посетить тюрьму, он стал всё чаще скучать по робам, решёткам и первоклассным пыточным услугам надзирателей, но он не хочет расставаться с матерью, а той не нравится излишне светлая обстановка в колониях. Якобы, от этого её кожа теряет бледность. Но они справляются, компенсируют желания бренных тел регулярными сеансами массажа на дыбе и сдавливания головы тисками, а когда совсем тяжко – добавляют в культурную программу иглы под ногти и подвешивание за большие пальцы ног. Проблема в том, что Аддамс понятия не имеет, о каком достойном тюремного срока преступлении ведёт речь шериф: судя по родительским рассказам, все самые крупные и доказанные правонарушения произошли далеко от этого штата и уже после школьного обучения. Вывод напрашивается сам собой: что-то от них с Пагсли нагло утаили, а ведь в их семье принято делиться даже самым сокровенным. Что же, придётся поразмыслить и над этим. К пункту о видениях добавляется приписка «правдивость галлюцинаций доказана на практике», когда они с Уимс проезжают мимо аварии с явным летальным исходом. Кажется, мама была права об энергетике академии и не зря подарила обсидиановый кулон с M-W. Очевидно, тут речь об унаследованной способности, что совершенно точно требует полного подробностей от первоисточника а также объяснений, почему от неё скрыли что-то столь захватывающее. И только во время вечернего сеанса музицирования Уэнсдей вспоминает, что Тайлер, вообще-то, обещал ей склеп. Вот проходимец! Отделался за её помощь с кофемашиной всего лишь бесплатным кофе и никому не нужной отмазкой перед отцом! Какая наглость – попытаться (и успешно) обвести вокруг пальца Аддамса! Ну ничего, она это ему ещё припомнит, и с процентами! Плавные размышления о пытках провинившегося Галпина и всём успевшем приключиться за эти три дня прерывает Инид со своими банальнейшими страхами быть не такой, как остальные оборотни. О, между ними оказывается не одна, а сразу несколько пропастей: они очевидные противоположности во вкусах, философии и нужде в общественном одобрении. Если Уэнсдей откровенно плевать на чужое мнение, то Инид от него зависима не хуже, чем норми от алкоголя, сахара и секса. Почти как сама Аддамс от кофеина, но всё равно не дотягивает. Утешать никого она не собирается, но говорит с Синклер честно, не оправдываясь за свою позицию и не желая в ней что-то менять, и с удивлением обнаруживает всё-таки имеющуюся между ними схожесть: оказывается, они считают друг друга одинаково странными. Выходит, всё не так уж и плохо?

***

Как это ни прискорбно, но праздник урожая обязателен к посещению всем, кто не прикован к больничной койке. И нет, ни симуляция, ни умышленное нанесение увечий не помогут: директриса и медсёстры бдят не хуже коршунов, мешая Аддамс веселиться. Инид щедро делится номером FaceTime, и Уэнсдей связывается с Тайлером ради списания его перед ней долга, заодно знакомя с Вещью. Невермор ужасно нуден и тосклив в рутине, так что она хочет сбежать в обещанный склеп любой ценой, даже если Уимс будет следить за ней из каждой тени. Они договариваются слинять с ярмарки во время фейерверка. В день икс Галпина ловит на горячем шериф, и пока они ругаются из-за присутствия на празднике Аддамс в числе других изгоев, Уэнсдей прячется от бдительного ока директрисы за рядами развлекательных палаток. Исключительно из скуки она отстреливает шарики с ловкостью опытного метателя разнообразного холодного оружия, и это даже слегка весело, пока рядом не пристраивается тот маг-художник, с которым они оказывается знакомы с десяти лет. Правда, в её голове никак не укладывается, с какого это перепугу вроде-как-Ксавьер считает, что их детские игры являются поводом для более близкого общения, чем привычное немногословие чужих друг другу людей. К счастью (в плохом смысле), он достаточно обидчив и не в меру остро воспринимает появление Тайлера, чтобы сразу же уйти восвояси. Похоже, у них там своя история, и Уэнсдей искренне надеется, что она черна и неприятна, с как минимум двухразовой дракой и обильными кровавыми соплями с обеих сторон. Но это можно выяснить и позже, а пока её мозг занят разработкой плана отвлечения преследовательницы-Уимс. Есть что-то ироничное в схожести её сегодняшней одежды с раскраской большой панды, говорящей мерзким голосом мерзкое слово на «л», и Аддамс с удовольствием смакует забавное выражение лица жующей Ларисы, пока добирается до парковки и Тайлера, где тот неожиданно презентует ей старое дело отца. То самое, об убийстве в школьные годы, про которое она не слышала ни слова. Галпин даже делает ей неуклюжий комплимент, при этом почти оскорбив, но Уэнсдей с удивительной для неё благосклонностью поправляет его и сразу безжалостно торопит к склепу, неуютно ёжась под его почему-то мягкими взглядом и улыбкой. В колею возвращают недавние хулиганы-пилигримы, не придумавшие большей банальности, чем снова выйти трое против теперь-уже-двух, вооружившись битами и тупыми выражениями лиц, призванными нагнать на жертву страху. Вот же идиоты… Но Тайлер ведётся и настойчиво тянет её в толпу, почему-то решив что Аддамс не способна разобраться с малоопытными подростками с ни разу не острым оружием, и ей приходится бежать за ним, пока вдруг на пути не попадается неудачник-Роуэн, в которого она так предсказуемо врезается. Опять случайный контакт кожей, опять резко онемевшее тело и опять видение, но в этот раз картинок куда больше, они обрушиваются на разум не дёрганным калейдоскопом, а несвязными отрывками разной скорости: Падающая книга, ворон, вспыхнувший пруд во дворе академии, снова ворон и какая-то эмблема, всё-таки упавшая книга из начала… Завершает сеанс крик окровавленного Роуэна, и вот уже Уэнсдей приходит в себя на руках подхватившего её Галпина. Он смотрит странно, держит аккуратно и с какого-то перепугу беспокоится, но Уэнсдей запрещает мозгу отвлекаться на это предосудительное поведение и вместо ответов на чужие вопросы ищет взглядом сбежавшего Ласлоу, которому с большой долей вероятности грозит смертельная опасность. И даже не от Аддамс, подумать только! Она не при делах в грядущих пытках и убийстве! Стыдно, Уэнсдей, сты-дно! Совсем расслабилась в этой треклятой академии! Ну уж нет. Если она не участвует в этом всём лично, то хотя бы посмотрит из первых рядов. В конце концов, Роуэн изгой даже среди изгоев, его не жалко ни ученикам Невермора, ни самой Уэнсдей. Не можешь защититься или отомстить – идёшь в расход. Закон жизни. Исключение допустимо только для членов семьи. Решив что истязания аутсайдеров куда интереснее всего лишь заброшенного здания в лесной глуши, она бросает Тайлера и спешит следом за Ласлоу, что трусливо бежит от неё прямо в чащу, давая нетвёрдым ногам доставить себя прямо в ловушку ждущих палачей, всё дальше и дальше, пока вокруг не гаснут огни и не глохнут звуки праздника. Аддамс, не особо стараясь, почти догоняет его, как вдруг он сам останавливается и без предупреждения нападает, и к ещё большему её позору всё выходит так, что это Роуэн занимает место душегуба, применив к Уэнсдей телекинез и готовясь её убить, а сама Уэнсдей совершенно не способна вырваться из магической хватки, как бы ни билась в невидимых руках и не забалтывала Роуэна. Колдовство физике явно не подчиняется. Прискорбно. Запишем на будущее и будем иметь в виду. Оказывается, её планируют убить из-за всего лишь картинки в старой книжке. Что за вздор?! Дурацкий рисунок – причина ненависти к ней? Даже не личная неприязнь из-за регулярных унижений, которым подвергает однокашников Аддамс? Она что, зря старалась, упражняясь на них в остроумии и сарказме?! Не вызвала даже маломальского желания отомстить и поставить на место, которое так весело обрывать на корню и оборачивать ситуацию в свою пользу? Совсем?! М-да, ошиблись родители, говоря что ей здесь понравится. Да тут же поголовно все в плохом смысле поехавшие, зациклились на своих общественных проблемах, собственноручно развили их в неполноценность и теперь самозабвенно страдают кто во что горазд, картинно заламывая руки и моля о жалости с видом «да не нужна она мне, я выше этого». Дегенераты. А потом… ладно, такого Уэнсдей точно не ожидает. Если с оборотнями, вампирами и далее по списку она смирилась ввиду наблюдения их своими глазами и уже доказанной на практике материальности, то наличие среди живых существ большого нескладного монстра с клыкастой лупоглазой мордой и очень острыми – судя по скорости, с которой убили Роуэна – когтями на длинных передних лапах… ну, это ставит её в тупик и откровенно ошарашивает. Всего на несколько секунд, пока она не понимает, что эта тварь, вообще-то, её спасла. Убила Роуэна и почему-то не тронула Уэнсдей, что, между прочим, глупо. Очень глупо. Но зато все эти Неверморские пытки наконец обретают смысл и становятся по-настоящему увлекательными. А Аддамс любит увлекательное. Будь она сама монстром – растерзала бы их обоих: одного в качестве жертвы и второго как случайного свидетеля, которых, всем известно, категорически нельзя оставлять в живых. Только полный идиот этого не знает. Да, идиот… Или неопытный недалёкий болван, что видел их с Ласлоу побег и, теоретически, мог кинуться за ними следом, но остаться на расстоянии чтобы потом прийти на помощь, хотя его об этом совершенно точно не просили. Попахивает знакомым юношеским благородством, от которого обычно делается тошно, но сейчас Уэнсдей искренне благодарна: ей грозила крайне глупая смерть, не достойная носителя фамилии Аддамс, поэтому найдёт Тайлера – скажет спасибо, и плевать, признается он или нет. Никого иного она даже не рассматривает в качестве подозреваемых. И ей, может быть, совсем немного, крошечную часть миллисекунды любопытно. Общаться с настоящим монстром-убийцей… как же волнительно! Совершенно непонятно откуда, но даже в этой глуши каким-то образом появляется полиция. Копы прибывают как всегда невовремя, а Уэнсдей всё ещё у трупа, не успев убраться с места преступления из-за занявшего всё её внимание рисунка, который пихал ей под нос припадочный Ласлоу. Едва завидев мигалки, она подрывается и мчится через лес обратно на ярмарку, где царит прекрасная в ужасном смысле суматоха и паника: норми тоже откуда-то знают о нападении, а изгои шустро сбиваются в кучу, чтобы под конвоем Уимс покинуть Джерико. Уэнсдей добирается в числе последних из-за попытки отыскать куда-то запропастившегося Тайлера и одна из всех удостаивается полного подозрений директорского взгляда, но у той нет времени и доказательств для обвинений, поэтому она молча дожидается своих подопечных и уводит их обратно в Невермор. Совершенно забыв про Роуэна. А вечером с ней связываются родители, что знаменует конец первой недели в академии. - Неприятно это признавать, но вы были правы. Мне определённо здесь нравится: всего семь дней, а уже два покушения, одна смерть, один серийный убийца и одна тайна. Твоя, отец, - буравит Уэнсдей взглядом Гомеса, что вскидывает удивлённо брови. – Буду надеяться, мы поговорим об этом в день посещений. Я желаю знать подробности. Умалчивает она лишь про личную перспективу уничтожить Невермор, а ещё умышленно недоговаривает про Тайлера, решив сначала полностью всё выяснить. Быть может, она думает не на того, но Аддамс сильно сомневается, что ошиблась в своих выводах. Она не хочет ошибаться.