Грызть, жечь, лгать

Феликс отлипает от парня неохотно, стряхивает со штанов пыль и смотрит на того долго, съедая взглядом. Чан, хоть внешне и выглядит уверенно и держится весьма стойко, даже несмотря на одну за другой навалившихся проблем, одна из которых буквально влияет на то, будет ли он жив, делает это далеко не для себя. Он уже показал свою эмоционально слабую, человеческую, сторону перед братьями и отнюдь не хотел бы видеться таким и дальше. Нельзя плакать, нельзя трусить, нельзя злиться, нельзя ломаться, нельзя быть слабым, нельзя, нельзя, нельзя. Слишком много отцовских заветов, которые были нарушены в этой деревне. Хотелось бы плюнуть ему в рожу, скинуть с себя десятки замков, но это далеко не детская сказка, где, если сильно-сильно, очень-очень захотеть, получить можно всё и избавиться можно от всего. Если бы простыми хотелками можно было решить все проблемы… Всё кажется идиотским сном, словно произошедшее должно закончиться с секунды на секунду, словно это просто кассета с магнитолы, которую сейчас поменяют и всё вернётся на круги своя, словно это всё всего лишь затянувшийся сон. Чан теряет связь с реальностью. Хватается за неё руками, но она упорно продолжает ускользать-вытекать меж пальцев. Всё вокруг кажется именно что странным. Будто парню надели аквариум на голову: звуки приглушаются, тихонько булькают, свет местами слишком яркий, местами в тени едва ли можно что-то разглядеть, перед глазами тонкая матовая пелена, приглушившая все цвета вокруг, а предметы в поле зрения, если не вглядываться, начинают едва заметно «плыть». Тело будто ему не принадлежит, словно сам Чан всего лишь наблюдатель по ту сторону пузатого телевизора. И уже даже как-то не страшно. Он, кажется, привык ко всей эмоциональной встряске — если сейчас потребуется кого-либо убить, ради спасения своей жизни, парень не будет утопать в моральных терзаниях. Ему не до них. Ему давно уже должно было стать не до них. Чан смотрит на свои руки и задаётся вопросом его ли это руки. ? тидохсиорп отЧ              Необычное чувство.                     Он может всё и не может ничего одновременно.               ? я едГ              Чан смотрит на Феликса, и в груди что-то щемит. Но не сильно, как давит дверь на пальцы до белых полос.              Странное.              ¿oıɐvǝɓ ʁ оɯҺ                     Чан хмурится, хочет спросить у Феликса, хочет описать эти призрачные ощущения в мозгу, но даже не знает с чего начать. ˙ǝнw иɹоwоu. Он просто кивает тому и выходит следом из церкви. — Ты зл♠шься? — парень хмурит брови и заглядывает в рассеянное лицо, обрамлённое каштановыми кудрями. Чан переводит на того взгляд, улыбается натянуто и отрицательно качает головой. — Тогда, ɯǝжоw, думаешь о чём-то?       Ни о чём он не думает, в голове плавают те самые рыбки из аквариума.       Сверчки стрекочут слишком громко, камни под ногами шаркают и осыпаются в камушки, в песок, в пыль, на атомы. — Да. Стоит ли мне возвращаться в дом? Я не знаю. Может, надо было с Минхо уехать в город? Там бы дальше как-нибудь вылез. Снова пошёл бы в рыбный цех, ночевал бы в каморке. Они на работу берут без документов. У меня же их, теперь, нет, — слова вылетают изо рта самостоятельно, мысли едва ли успевают формироваться во что-то цельное. — Можешь ɐʞоu что пойти к н♠м. Там вместе подумаем, что с тобой делать ̌ ̋ ̊ ̉, — Феликс берёт Чана за запястье и начинает как-то по-детски тянуть из стороны в сторону, раскачивая. Кожа Феликса так необычно ощущается. Сам Феликс непривычно ощущается. — По-твоему, они не додумаются зайти в соседний дом?        — В прошлый раз же ǝн додумались. — В прошлый раз и ситуация и человек были другие. — Тоже верно. Но и я про другой wоɓ. Ты же не думал, что мы живём в той развалюхе?       Чан медленно поворачивает голову на Феликса, встречается с его самодовольной ухмылкой и хмурится, словно услышал неразборчивые слова из уст парня. Он же не ослышался, верно? Другой дом?       — Как раз-таки думал.       — Не удивительно. Я же ʁɔvɐɯıqu тебя в этом убедить, — парень невинно улыбается и мелко кивает головой в такт своим словам. — Мы там не живём. Но раньше жили, да. Сейчас мы этот дом продаём, у нас с Минхо прибыльный ɔǝнεиƍ.       — Минхо что-то про это говорил. Про бумажки, — Чан смотрит рассеяно. Он понимает, что сейчас по крупицам, но всё же, получает ответы на нависшие вопросы и гештальт вот-вот закроется, но ему приходится направлять все силы на разбор слов и понимание чужих слов. Погано.       — Уже? Вот же ж чёрт, я первый vǝɯох рассказать.       — Он в подробности не вдавался.       — Отлично! Дома я˥̡̢̧̨̛̜̝̟̠̣̤̥ ̪ ̫ ̬ ̭ тебе всё расскажу.       Чан согласно качает головой.                            Их путь от церкви до чанова дома пролетает внезапно быстро, словно из памяти вырезали кусок воспоминаний с дороги и склеили церковь-дом. Но Феликс, кажется, молчал. Может, поэтому в голове всё смазалось?       Эта часть деревни была тише и темнее остальных: если участки других домов освещались светом из окон, за которыми кипела жизнь, и редко расставленными фонарными столбами с переменно мигающими лампами, то здесь несколько участков во все четыре стороны были окутаны цепкими лапами безмолвной ночи.       Если с домом Чана и Феликса всё было ясно, то по правую сторону был, скорее, дачный участок. На нём жила бабка, которая приезжала из города раза два в месяц, проверяла свою рассаду, немного чистила грядки и уезжала обратно в город. Деловая, наверное. Чан и в детстве то её нечасто видел. Что у ж там говорить про нынешнее время.       Дома напротив, обнесённые забором из прогнивших деревянных досок и скрепленные ржавыми гвоздями, которые, к слову, почти везде повыдёргивали дети, пустовали уже как несколько лет. Две соседствующие семьи скосила чахотка, а выжившего ребёнка староста деревни увёз в городской приют.       Поэтому эту часть деревни все старались избегать. Она считалась проклятой.       Чану начинало казаться, что это действительно так. Слишком много дерьма за неделю, слишком резво это место пытается его убить. Если он уедет, проклятие спадёт или последует за ним до тех пор, пока не завершит начатое? Проклятие, может, и нет, но рэкеты его из-под земли достанут, как бы он не скрывался. На Феликса и Минхо коллекторы же как-то вышли.       Феликс копается в кармане и холодный свет ручного фонаря проскальзывает по знакомым участкам. Возле будки, собравшись в шерстяной ком, сидит зверь, сонливо поднявший голову на парней. Пёс щурится, не понимая, что происходит, но, услышав чаново «приятель», встаёт, лениво качая хвостом из стороны в сторону. Феликс удивлённо смотрит на них.       — Твой пёс? Ты с wин приехал или?       — Или, — Чан проходит во двор, садится, упираясь в колючую мелкую гальку, на колени перед зверем и чешет тому за ушами под довольное урчание. — Он сам ко мне пришёл, вот я его и подкармливаю теперь. Мне не сложно, а ему это жизни может стоить.       — Как онmʎɓоdƍоɓ. Какое имя ему дал? — Феликс садится рядом и даёт псу понюхать свою руку, — огромный пёс. Очень большой n̯иmоdох мальчик.       — Я ещё не решил. Хотел спросить у тебя, — парень ведёт плечом и встаёт. — Пират или Полкан?       — Полкан, — отвечает легко и следует за уходящим в дом Чаном.       — А почему не Пират?       — Потому что на будке написано: «Пират».       Чан останавливается, смотрит на улыбающегося Феликса и сам довольно хмыкает. Он понимает ход мыслей парня — всё же, он не так «странный» , как «удивительный».       Отвар каши Полкану в этот раз Чану не даётся: то крупу рассыпет по столу и на пол, то воду разольёт. Феликс берёт эту часть на себя и отправляет парня собирать свои вещи. Чан не сопротивляется и не задаёт лишних вопросов: разум был немного не в том состоянии, чтобы тратить силы на бессмысленный спор. Надо значит надо.       Когда парень выходит из кухни, но снова погружается в оглушающую тишину дома, поедающую его мозг десертной ложкой.       Небольшая суета в соседней комнате — треск дров, бурлящая каша в кастрюле, Феликс, шагающий из стороны в сторону — раньше выдернули бы его из погружения в недра разума, напомнили бы, что он не один, перебили бы собой звуковой вакуум.       Но не сейчас.              ɔɐҺn̯ǝɔ ǝН.       Он будто тонет стоя на месте. Руки механически складывают ту небольшую часть вещей, которые он привёз с собой. Чан ходит по комнате, не смотря на саму комнату, смотря на карту дома в голове, откуда-то сверху. Он будто знает, что и где лежит, но не совсем понимает, что именно отправляется в сумку и зачем ему нужна была сумка.              Действительно.              ¿ɐʞwʎɔ ɐvıqƍ ɐнжʎн ʎwǝ wǝҺɐε.       Феликс сказал собрать вещи.        ¿ɔʞиvǝȸ. ¿иmǝʚ оɹǝ ıqнжʎн ʎwǝ.                      Точно.       Он же не может оставаться в этом доме.              ¿ɯǝжоw ǝн ʎwǝҺоu ɐ.       Точно.       Вспомнил.              Чан замирает в центре комнаты, перед глазами стекло. Он чувствует, что устал. ˙ɯǝʎʚɯɔʚʎҺ ǝн оɹǝҺин. Он чувствует полудохлых кошек под рёбрами. ˙ɯǝʎʚɯɔʚʎҺ ǝн оɹǝҺин. Он чувствует кашалота с бусами и чайником вместо глаз. ˙ɯǝʎʚɯɔʚʎҺ ǝн оɹǝҺин. Он видит жёлтую тоску с красным полароидом. ˙ɯǝʎʚɯɔʚʎҺ ǝн оɹǝҺин. Он чувствует ель с раскуренным кадилом и малиной на мысках. ˙ɯǝʎʚɯɔʚʎҺ ǝн оɹǝҺин. Он слышит серый, кусающий закат розмарина. ˙ɯǝʎʚɯɔʚʎҺ ǝн оɹǝҺин.       ˙нɐҺ       Мозг чешется.       ¡нɐҺ       Чем его можно почесать?       — ¿оɹǝҺ ıqɯ ‘нɐҺ, — ʎʞʎd ɐε ɯǝнʁɯ ɔʞиvǝȸ. — ˙ɐнɐҺ ɯǝɐʚıqεıqʚ ʁvwǝε.       Чан медленно переводит взгляд на источник звука. Феликс смотрит на него несколько обеспокоенно, вглядывается то в один стеклянный глаз, то в другой.       — Что?       — Ты qmиоɯɔ неподвижно оʞqvоʞɔǝн ǝжʎ минут, — парень встаёт напротив и ведёт рукой у Чана перед лицом. Тот начинает чаще моргать, стараясь стряхнуть пелену. — У тебя оmоdох ǝ̤ɔʚ?       — Да, да, всё в порядке, — Чан глубоко вдыхает, растирает ладонями лицо. Мозг не особо хочет вставать на место.       В темноте нехорошо.       В темноте нельзя оставаться надолго.       В темноте всё как в старых воспоминаниях: ничего не чувствуешь, картинка без цветов и запахов, звуки только в голове, да и те не как слова, а как понимание значения. Всё слишком странно. Немного даже смешно — парень подавляет родившийся в лёгких смешок.       Чан кладёт ладони на щёки Феликса, сначала попытавшегося отстраниться. С одной стороны мягкая и нежная кожа, под пальцами проседающая, как облака, с другой кожа сталкивается с ожогом, скоплением полосато-раскиданной кожи, словно небрежно собранная в кучу лапша. Парень водит большими пальцами под нижним веком Феликса, невольно заставляя того щуриться, а после переходит на дрожащие веки и пушистые ресницы.                            Вау.                                   Феликс — человек.                     Существо с мыслями, эмоциями и сознанием, запертыми в корсете из костей, мышц и кожи.              Чан такой же? Он тоже человек? Тоже умеет чувствовать, мыслить и у него тоже есть тело?              Но почему он тогда чувствует себя как-то не так?       А как он должен себя чувствовать?              ¿нɐҺ оɯʞ ɐ.              Чан — это тело? Чан — это сознание? Чан — это тело и сознание вместе?              — иʚɐɓıqʚ ǝн ‘иdɯоwɔ.       — Что?       — Не выдави говорю, — Феликс дёргается в усмешке. — С ожогами жить ещё можно, а вот без глаз я не представляю как.       — Я не планировал.       — А лицо моё qɯɐuɐv планировал? Мог бы хоть предупредить, я уже мысленно с жизнью попрощался, — парень, коротко посмеявшись, накрывает своими слегка дрожащими ладони Чана, словно боясь спугнуть, медленно поддаётся вперёд, сокращая и без того малое расстояние между лицами. Тепло дыхания щекочет нос. Чан отворачивается и, шумно выдохнув, тут же убирает свои руки с феликсовых щёк, потирая висок.       — Да, извини, оно само как-то вышло. Я собрал вещи. Как там каша?       — Каша готова, — Феликс смотрит растерянно, бегает глазами по профилю парня, совершенно не понимая, что сейчас сделал Чан. В груди сердце бешено бьётся, словно вот-вот сломает рёбра и по инерции и ещё метров десять прокатится. Он поджимает нижнюю губу.       — Тогда идём.       Феликс ещё недолго стоит, успокаивая эмоции, а после следует за Чаном на улицу. Дерево под ногами тихо скрипит, заглушаясь ковром. Парень по привычке закрывает дверь на ключ и вываливает еду в миску, наблюдая за Полканом, быстро уплетающим свой ужин. Феликс уносит кастрюлю на мойку и замачивает ту в воде, пока Чан, сидя на крыльце, пустым взглядом смотрит на зверя.       Со стороны леса с ветром приходит свежий запах хвои, разбавляя концентрацию пшенки и собачьей шерсти. Полкан облизывается и Чан, напоследок потрепав его макушку, с сумкой наперевес уходит с участка за заждавшимся Феликсом. У него не было планов на пса и дать себе отчёта, почему он не прогнал его в их первую встречу и продолжает подкармливать по сей день, он не мог.              Было бы неплохо прогнать его, пока не привязался.              Они идут в ту же сторону, куда в прошлый раз шли Минхо и Феликс. В противоположную сторону от того, где живут Джисон и остальные.       Свет в домах постепенно гаснет, погружая деревню в ещё больший мрак. Всё ощущается склизко-холодным и горьким, а головную боль становится тяжелее игнорировать. Но даже она ощущается как-то по-другому. Словно его и не его одновременно. Хотя так она раздражает раза в два сильнее.       Чан не может выбраться из этого тумана в сознании. Феликс иногда окликает, что-то говорит, легонько касается его руки и тянет за подол футболки, когда парня заносит не в ту сторону или он идёт на другой поворот. Это хоть немного, но удерживает Чана на земле.       — Ты wɐɔ не своn̯, — Феликс останавливается у одного из домов.       — Устал?       — Я видел тебя оɹǝmʚɐɯɔʎ, — грохочущий стук металла о металл и железные ворота открываются, впуская парней во двор. — Тот нɐҺ был другой.       — Устал как-то по-другому.       Чан гулял в районе этого дома в детстве. Здесь недалеко живёт Сана.       Одним летом они сильно сблизились и каждый день ходили гулять. Собирали стрекоз, бегали на опушку за ежами, представляли себя казаками, красными, гвардейцами, иногда играли в дочки-матери и особенно любили на железных воротах рисовать (и грызть) строительным мелом. Парень часто помогал Сане на участке, чтобы её быстрее отпустили, и они пошли дальше веселиться. В бабушкином альбоме осталась фотография, сделанная на новенький «Зенит», где они в конце августа чумазые вместе поедают арбуз, который вырастили на участке Саны.       Парень оглядывается, глазами высматривая силуэт знакомой.       Никого.       — Идǝ̤шь? — Феликс щёлкает тумблером и веранду опаляет жёлто-оранжевым светом.       Чан щурится от яркого света, прикрывается ладонью, но всё же проходит следом.       Стоит Феликсу переступить через порог, как две кошки с грохотом спрыгивают откуда-то сверху и бегут на парня и резвым мяуканьем. Он, перешагивая питомцев, проходит вглубь дома, и, снова атакованный кошками, спотыкается и едва ли не падает.       — Знаю, знаю, вы хотите qɯɔǝ. Виноват! — Феликс достаёт из холодильника тарелку с мясом и кладёт им в миски. — Только Минхо ǝн рассказывайте.       Он переводит взгляд на Чана и невинно улыбается, разводя руки:       — Ты тоже ему не говори. Это Суни и Дуни. Есть ǝ̤mǝ Дори, но ɐно, как всегда, ɯиuɔ.       Этот дом обжит.              Этот дом не фальшивка.              Небольшой беспорядок на столе и полках, в каждой комнате с потолка свисает по одной лампочке, на окнах кружевные шторы, а на подоконниках цветы в горшках. Возле кухонной раковины стоит синий столик с ящиками, на котором на полотенце лежит уже высохшая посуда; позади газовая плита вместо разобранной печки и кремовый чайник с цветочным узором. Полы, окрашенные коричнево-медной краской и поблёскивающие в свете лампочек, частично скрыты под длинными паласами, выставленными в ряд.       Маленький круглый коврик ручной работы стоит в центре просторной спальни. Ещё один ковёр на стене. Шифанер с кучей вещей на крыше. По разным углам две кровати заправлены лоскутными одеялами, а возле спинок друг на друге стоит гора подушек. Над одной домашний иконостас, на которой, потягиваясь, лежит, очевидно, Дори.       — Ты говорил, что не верующий, — Чан переводит взгляд на Феликса, зажигающего плиту.       — Я и не n̯иmoıʎdǝʚ, — плита шипит, и спичка в руке юрко гаснет.       — Минхо?       — Вроде нет. Но Бога упоминать он ɯиƍoıv.       — А иконы тогда зачем?       — Это не наши. Мы платим иɹqнǝɓ хозяевам, а они нам wоɓ. Аренда, вроде, называется.       Под крышей гуляет ветер, гудит холодильник, на плите пыхтит сковорода, счётчик на стене щёлкает, меняя цифры, Феликс снова ходит по кухне, хозяйничая.              И не темно.       Проще концентрироваться на звуках и мелькающей перед носом фигуре.              — Ты принёс? — Чан качает головой на вазу с закрывшимися и чуть опавшими ромашками на кухонном столе, за который сел.       — Нет, Минхо. Это он у нас полевые цветы любит.       По комнате разносится запах котлет и жаренной картошки и… и Чан понимает, что действительно проголодался. Несколько дней едва ли что-то стоящее попадало ему в рот — сил было мало. Может, поэтому сознание, как в тумане? Вряд ли. Раньше ему тоже приходилось недоедать, но слабость от продолжительного голода и то, что он чувствовал сейчас, в корне отличались.       Феликс, наложив две порции, садится рядом.       Чан ест размеренно, немного лениво, слушая каждый порыв своего тела — организм кричал, просил еды и побольше, скручивая желудок и кусая им кожу изнутри. Такой странный голод.       И еда — это странно.       Каждый кусочек он прожёвывает медленно, разбирая вкус каждого продукта. Раньше он просто ел, не особо вникая во вкус: еда — это топливо организма, не так ли? Но сейчас… нет, он не наслаждался едой, он просто её не понимал.       Точно.       — Так что там с вашим бизнесом?       Феликс щёлкает пальцами.       — Верно, бизнес. Ты знал, что в хʁнʚǝdǝɓ и на дачах очень много заброшенных домов, потому что их хозяева умерли? И у этих мертвецов часто нет хиʞɐʞин родственников. По всем канонам, такие дома ıqнжvоɓ уходить в собственность государства, но для этого государство должно знать, что человек умер, но, — Феликс довольно упирается подбородком в ладони, — мало где старосты могут дойти до города и сообщить о смертях. Много где старост нет. Людей хоронят бесславно, на общий бюджет деревенских: кто сколько может, кому оʞqvоʞɔ не жалко.       Суни запрыгивает на колени к Чану и начинает ластиться. Парень щурится, словно это могло помочь ему обработать поступающую информацию.       — Но когда всё-таки до органов доходят документы о смерти, тут начинаем суетиться мы. Вернее, наш человек, через которого ɯиɓохоdu часть этих бумажек. Он связывается с Минхо и они вместе подделывают документы, записывая «нас» им в родственники, либо ʁʁvʚɐɯɔоɔ завещания.       Феликс встаёт, подходит к одной из сумок и вытаскивает пачку паспортов.       — Ли Тэён, Сон Минги, Ян Чонвон… у нас много оɹоɯє барахла. Иногда мы напрямую приходим к старостам и за определённую сумму от них же получаем все нужные документы. Потом наш посредник шаманит совсем немного и n̯онɓǝdǝҺо участок наш. В общем, потом в дело вступаю я, — Феликс убирает паспорта и, взглянув на время, идёт греть ещё одну порцию еды, — торгую личиком, как бы это не звучало, с моими то сюрпризами. Я, считай, риэлтор, — говорит гордо, а потом с лёгким отвращением щурит нос. — Нахожу покупателей, показываю им дом, плету сказки о том, какой дом прекрасный. Где надо губу надую, глазками похлопаю или посмеюсь с очередной n̯оʞɔɯоиɓи шутки, словно не слышу её каждый раз, показывая дома.       К дому подъезжает машина, тормоза скрипят.       — Иногда можно на покупателе повиснуть или начать намекать, что я бы им дал, если бы они только купили дом. Прикинь, среди взрослых мужиков любителей наивных ʚоʞиҺqvɐw больше, чем наивных девочек. Может, они клюют на то, что найти податливого мальчика тяжелее, а тут он сам на тебя вешается… не суть. Как оvиʚɐdu, уже на оплате присутствует брат, так что покупатели не смеют на меня заглядываться при нём. А потом мы просто пропадаем, ха. Но если покупатели — это женщины и бабушки, там проще: они начинают меня сразу qɯǝvɐж, а так как мы продаём участки ниже рыночной стоимости, то они почти всегда берут дом и даже не приходят на повторный осмотр.       — Значит, тот дом вы продаёте?       — Именно.       — А зачем ты участок в порядок привёл?       — Хотел поднять его стоимость. Ещё иdɯʎнʚ прибраться и красота.       Чан уже ничему не удивляется. Суть уловил: обманывают государство, продают дома по дешёвке, исчезают. Удобно, наверное. Главное, что не отбирают деньги и дома у ещё живых и не бросают их на улице, да?       Дверь открывается, и все кошки срываются с места. Минхо с тяжёлым вдохом садится на стул у двери и по очереди водит по спинкам своих любимок, собирая в кулак выглаженную с них шерсть. Выглядит помято.       — Привет, — Феликс накладывает брату порцию и ставит её на место напротив Чана. Чан здоровается следом, но Минхо, лишь кивнув в качестве приветствия, идёт к умывальнику мыть руки и полоскать лицо ледяной водой. — Как всё прошло?       — Упахался, как чёрт, — Минхо вытирает лицо и ядром приземляется на стул. Тот жалостливо скрипит. Упирается подбородком на ладонь, взгляд всецело сконцентрирован на ужине. — Ещё и нотариус, сукин сын, взял в два ɐεɐd дороже обычного. Надо другого найти, а то этот ублюдок нас без копейки оставит.       — Охренеть. А с участком что? — Феликс садится рядом с Чаном.       — Взял. В Новотроицк поедем. Ты с этим разобрался? — Минхо отправляет в рот ложку с едой, не отрывая взгляда от порции. Вид у него сильно измотанный.       — Почти. Завтра до трёх приберу wɐɔ дом и к пяти должен приехать покупатель его смотреть, — Минхо кивает. — А Новотроицк не далековат? Это ж, вроде, Оренбургская область, не?       — Не. Не в этот Новотроицк. Тут в двух часах езды деревня с таким названием. А завтра покупатель или покупательница?       — Покупатель.       — Фу.       — Фу, — Феликс согласно качает головой. — Я тут подумал…       Минхо медленно поднимает голову, а потом замирает, удивлённым взглядом смотря на Чана:       — А ты тут как появился?       Феликс прыскает в кулак.       — Я тут сидел с самого начала? — Чан, щурясь на Минхо в ответ, склоняет голову.       — А, — парень устало хмурится, тяжело промаргивается и продолжает, — хорошо, поставлю вопрос по-другому. Феликс, какого чёрта он здесь забыл?       — Я его привёл, — парень встаёт со своего места и обходит брата.       — Это я понял, сам бы он сюда не припёрся, — Минхо старается сердито сверлить Чана взглядом, но выходит больше измученно.       — Ну сам посуди: а что если его там убили бы? Мы же не для этого жопы рвали вчера.       — И? Мы теперь всех побитых ʚоʞнǝm будем к себе пускать?       Чан закатывает глаза и собирается встать — к чёрту такие перепалки, лучше уж он уйдёт обратно к себе, но Феликс, уложивший руки на плечи брата, отрицательно покачал головой, усмиряя Чана.       — Я тут подумал и пришёл к выводу, что мне нужна помощь с домами, — он мнёт плечи брата, расслабляя того ещё больше, — и Чан идеальный для этого кандидат. С ним и шкафы передвигать проще, и в саду работать можно, он меня при покупателях страховать может и на продаже может вместо тебя быть. На тебе слишком много работы, пора бы разгрузиться. Да и если мы снова попадём… если у нас снова будет то же, что и в Островцах, с ним нам будет проще отбиться, не так ли? Ну, что думаешь?       Минхо потирает глаза и отправляет последнюю ложку с ужином в рот. Феликс пальцами зарывается тому в волосы, массируя кожу головы и подначивая брата согласиться. Маленький манипулятор.       — Я слишком устал. Подумаю об этом всём пока сплю, завтра скажу, — Минхо встаёт с места, моет за собой посуду и исчезает в комнате. Суни, Дуни и Дори идут следом за ним. Слышно, как парень плюхается на кровать и более не двигается. Чану знакомо это чувство.       — Ты меня уже в вашу схему записал? — Чан в лёгком — на большее его не хватает, он уже готов едва ли не ко всему, что может случиться — недоумении приподнимает бровь.       — У тебя есть план получше?       — Тоже верно, — парень шумно выдыхает.       Феликс заходит уже за спину Чана и, уложив руки на его плечах, мягко массирует, большими пальцами выводя круги у основания шеи. Чан прикрывает глаза и невольно поднимает голову, затылком упираясь в чужой живот. Приятно. Слишком расслабляет. Слишком выбивает из реальности.       — нɐҺ… ¿онdǝʚ ‘vɐɯɔʎ ǝжоɯ ǝж ıqɯ, — бархатный голос на грани с шёпотом над ухом — Феликс едва ощутимо касается козелка губами — был последней каплей. Если до этого Чан хотя бы при помощи света удерживался на плаву, то сейчас Феликс, сам того не зная, отправил парня в нокаут. — ¿n̯онw оɔ qmǝɓn̯оu ˙˙˙ǝнw qmиvоʚεоu ıqɯ       Чан, на удивление парня, тихо угукает и нехотя встаёт со стула.       Что позволить и куда идти было не вопросом — под наваждением меньше всего он хотел бессмысленной болтовни. Он не слепой, давно понял, чего от него хотел Феликс. Какой-никакой популярностью у девушек он пользовался и к своим годам уже научился различать взгляды. Парни, как оказалось, смотрят так же.       Меньше слов — больше действий, не так ли? Особенно сейчас, когда всё происходящее напоминало вылизанный сон.       Феликс заходит в спальню, Чан косится на Минхо — всё-таки именно он спит под иконами. Прямоугольник света падает в центр комнаты, освещая стол и зеркало между окнами, разделяя помещение на две половины. Парня, усаживая, толкают на кровать, пружины которой сильно прогибаются под весом двух тел, и Феликс устраивает колено между ног Чана, несильно надавливая на пах. Теперь уже на щёки Чана укладываются ладони — Феликс, заглядывая в заинтересованные глаза напротив, сминает его губы, отбирая свой упущенный ранее поцелуй. Вместо лёгких внезапно оказывается воздушный шар, рывком захвативший дух.       Парень встречается с закрытыми глазами напротив и несильно поворачивает голову в сторону, смазывая поцелуй. Феликс смотрит удивлённо, выпрямляется — неужели его поняли неправильно и ожидали совершенно не этого? Он чуть склоняет голову, быстро моргает и скользит ладонью на шею, мягко поглаживая пальцами линию челюсти.       У Чана были только девушки. Он давно ловил себя на заинтересованности и в парнях тоже, но ещё никогда до этого момента не заходил дальше принятия сего факта. В конце концов, он мог сильно напортачить, да и, что, если он ошибался? Что если он будет об этом жалеть, а не говорить как обычно, что плохой опыт — тоже опыт? Чан смотрит на Феликса и в момент все сомнения исчезают.       Феликс ему, по меньшей мере, точно нравился.       Чан тянется к губам парня, одной рукой оглаживая феликсово бедро, а другую укладывая на талию и медленно поднимаясь вверх. Феликс, успевший перепугаться из-за первой реакции парня, наконец расслабляется, углубляя поцелуй. Кровь начинает разгоняться по телу — жарко, жадно, желанно.       Чан отодвигается назад, позволяя Феликсу сесть к себе на колени, и залезает руками под матроску, очерчивая шрамы на теле — казалось, нераненной кожи было непозволительно мало. Чан неосознанно сжимает челюсти: за что парень получил такие увечья? Судьба сука, а справедливости нет.       В низу живота не перестаёт тянуть, в шортах отвратительно тесно, а каждое касание Феликса ощущается до дикого отчётливо и точно, одновременно реалистично и сну подобно. Туман в голове то усиливается, то прогоняется искрами и тихими вздохами и приглушёнными стонами Феликса. Теперь уже свет с кухни больше раздражал глаз, не позволяя Чану разглядеть размытый образ на себе. Хотелось отчётливо наблюдать за веснушчатым лицом.       Чан сжимает ягодицу Феликса и он, сам от себя не ожидая, стонет в чановы губы. Руки, до этого блуждавшие на груди парня, спускаются до пуговицы шорт, ловко расцепляя тех. Чан, тяжело дыша, опускает голову, позволяя Феликсу лбом уткнуться себе между плечом и шеей.       — Погоди, а Минхо? — взгляд парня цепляется за мирно сопящую и укрытую кошками фигуру по ту сторону комнаты.       — Он спит как убитый, нǝdх разбудишь даже wоdɯʎ, — Феликс, расстегнув ширинку, припускает шорты Чана, выпуская член, и шумно сглатывает. — Но ты всё равно сильно не шуми, оvɐw ли что.       Чан думает мысленно извиниться перед Минхо, но все мысли выбивает моментально, как только Феликс обхватывает пальцами головку и большим пальцем разводит смазку. Всё тело покрывается мурашками. Парень шумно выдыхает, откидывает голову назад и заводит одну руку себе за спину для опоры. Феликс, проведя по стволу несколько раз, мельком поглядывает на реакцию Чана, оценивая свои движения.       Чан, закусывавший губу, лишь бы быть тише, всё же протяжно стонет, стоит парню сжать член у основания, и тут же выпрямляется обратно. Парень, прикрыв один глаз, смотрит на Феликса, сам забегавшего глазами и сбавившего темп от своего же смущения. Чан смазанно целует в лоб и расстёгивает его штаны. Феликс испуганно хватается за запястье Чана:       — Погоди, я так не смогу, — чуть отворачивает голову, стыдливо пряча глаза. — Давай сначала тебя.       — Может, всё же попробуем? — Чан ненастойчиво и медленно тянется к краю штанов и, когда Феликс выпускает его запястье и снова утыкается в него лбом, стягивает их ниже при помощи самого Феликса, приподнявшего бёдра.       Чужой член в руке не ощущается как-то иначе или же «неправильно», но Чану всё равно надо пару мгновений, чтобы привыкнуть-осознать. Когда он начинает медленно вести к основанию и обратно, Феликс замирает и, жадно хватая ртом воздух, свободной рукой сжимает Чана чуть выше сгиба локтя. Он промаргивается и пытается продолжить с темпом кажется-я-понял-как-ему-нравится, но выходит как-то рвано и нелепо. Чан замедляется, не мешая Феликсу, который тут же большим пальцем несильно давит на уретру, а после продолжает активно водить по члену. Парень, чувствуя приближение разрядки, шёпотом предупреждает Феликса, а после со сдавленным полустоном-недовыдохом кончает тому в кулак, снова откинув голову назад. Дав себе немного времени отдышаться, он возвращается к Феликсу, который, не зная куда деть свой взгляд, начинает суетиться. Чан рукой, на которую опирался, укладывая на феликсову щеку и кончиками пальцев массируя за ухом, подтягивает его к себе и целует, целует, целует, колечком из пальцев водя вверх-вниз в одном темпе, до вспышек перед глазами Феликса. Парень соприкасается с Чаном лбом, жмурится и дрожащими пальцами постукивает того по руке. Чан всё понимает и подставляет ладонь — Феликс кончает с низким стоном, от которого у Чана волосы на руках встают дыбом. Парень старается проморгаться и вновь начинает суетиться: встаёт, натягивает штаны и на ватных ногах уходит до кухни. Когда Чан поправляет свою одежду, Феликс возвращается с полотенцем и вытирает ладонь парня, виновато улыбаясь.       Феликс ложится у стенки, думает, что Чан от него отвернётся — парни же не любят сюсюкаться, да? — но тот сплетает пальцы и, оставив невесомый поцелуй на носу, прикрывает глаза. В груди всё трепещет, «бабочки» рвутся наружу, и Феликс невольно растягивается в улыбке.       Чан не думает. У Чана последние мысли — или рефлексы? -, которые не были перекрыты пеленой наваждения, пару минут назад покинули тело. Жалеть он не будет, но что говорить и что делать с Феликсом на утро вопрос не отпадал.       Часы с будильником в восьмом часу утра начинают трещать на весь дом до тех пор, пока Минхо, сердито постучав, не отключает их и, перевернувшись на другой бок, не отправляется спать дальше. Кошки, скакавшие с половины третьего и успевшие укусить Чана за нос дважды, мирно сопели в ногах хозяина.       Утренние, ещё не жгучие лучи падали на лица всех троих, заставляя прятаться под одеялами; на ярко-голубом небе быстро проплывали облака, изредка и ненадолго накрывая деревню небольшими тенями; ветер раскачивал листья, наполняя шумом улицы на пару с птицами — воробьями, ласточками и сороками. В солнечных прямоугольниках виднелась пыль от встревоженных одеял; цветы на подоконниках тянулись на улицу.       Феликс, проморгавшись, выпрямляется. Сонный, растрёпанный, со съехавшей с плеча матроской лениво вылезает из-под одеяла, но тут же перехватывается Чаном в утренние — как он думал, но, оказалось, в сонные — объятия. Парень сначала сопротивляется, пытается вылезти через низ, но быстро сдаётся, разрешая себе полежать ещё немного. Ничего же не будет, если он просто погреется недолго в остывшем за ночь доме, верно?       — Чан, — шепчет и пальцем тычет тому щёку, — Чан! Если ты меня сейчас не выпустишь, нас Минхо вместо завтрака съест, а Суни, Дуни, Дори обглодают кости.       Парень понимает, что аквариум с головы никуда не делся. Значит, точно не в усталости дело.       Феликс вылезает и исчезает на кухне. Чан вскоре тоже встаёт и застаёт парня, крутящегося над плитой с оладьями. Умывшись в ледяной воде, он вытирает лицо и оглядывает фигуру парня — ночь же не была сном? Тяжёлый вопрос, особенно учитывая, что все последние дни не отличались от сладких снов и мерзких кошмаров ровным счётом ничем. Если был сон, то неужели он действительно воспринимает Феликса именно в таком ключе, а если нет, ему надо что-то говорить? Ждёт ли он того же, чего ждут девушки или ему до этого нет дела? А чего бы он сам хотел на его месте? Хороший вопрос, но ставить себя на место Феликса — в голове, которого чёрт знает что творится — идея далеко не из лучших. Осталось только понять сон ли.       — Тебе с чем-нибудь помочь? — Чан обходит Феликса и смотрит, как его руки ловко переворачивают оладья. Пахнет невероятно.       — Да, — парень указывает на глубокую тарелку, стоявшую на подоконнике, — вон туда набери помидоров пожалуйста. Они слегка желтоватые и оранжевые, это сорт такой, так что красные не ищи.       Чан кивает и, взяв посуду, выходит во двор. Суни выбегает следом, сопровождая его и в саду. Ботва пахла изумительно, щекоча нос. Парень набирает помидоры и собирается встать, но слышит до ужаса знакомы голос: Сана, разговаривая с ребёнком, проходит совсем рядом. Стоит ли подать голос? С одной стороны они так давно не виделись, а с другой, вряд ли увидятся когда-либо ещё. Чан встаёт.       — Сана?       Девушка оглядывается в поисках окликнувшего и, встретившись взглядом с Чаном, удивлённо поднимает брови и улыбается во все тридцать два:       — Боже, Чан! — Сана подходит к двери. На руках у неё девочка лет трёх в розовой панамке. — Ты чего здесь забыл? Ох. Столько лет уже прошло!       — Да вот, приехал бабушкин дом проведать. Сама то как? Что за принцесса у тебя на руках? — парень, улыбаясь, подходит ближе, и девочка смущённо прячется за мамой. Из дома выходит Минхо.       — Это Юна. Скажи привет дяде Чану, — девушка берёт её ладонь и машет, под юнино тихое «здл-здр-здрасв-здрастуй-привет». — Ой, всё хорошо у нас. Мы вот, в город собираемся переезжать, а тебя, наоборот, в глушь потянуло, да?       Они перебрасываются словами ещё некоторое время и вскоре расходятся, потому что «мне надо в дом помидоры отнести» и «Юна ещё не завтракала». В груди растекается тепло. Сана осталась такой же добродушной и приятной девушкой, какой была и раньше. У неё уже есть семья. Чан того же возраста, тоже хотел бы семью, но в последние годы ему было далеко не до этого. А сейчас закрадывалось сомнение: не поздно ли? Да и кому он нужен без работы, без денег, без машины, без дома.       Парень заходит на кухню, моет помидоры и мельком посматривает на помрачневшего Феликса.       Кроме нарезки помидоров на четвертинки, более указаний не поступает и совсем скоро на столе сияет завтрак, которого у Чана не было уже давно. Так давно, что он уже не помнил, когда ел что-то полноценное, не приготовленное на «скорую руку», чтобы просто восполнить энергию. Тарелка полная оладьев, рядом чашечки со сметаной, малиновым вареньем и яблочным повидлом, чуть дальше три порции яичницы с ветчиной (!), и огромная тарелка с душистым укропом, помидорами, огурцами и перцем — не это ли полный набор для счастья?       Минхо, держа в руке букет из короставников, скученных колокольчиков, мышиного горошка и васильков, возвращается в дом и меняет букет белых на синий. Мило. Уютно. То, какие утра хотел бы себе Чан каждый день.       А ещё у Минхо ожоги. Тоже ожоги. Меньше, чем у Феликса, но его ноги и руки больше напоминают подзажившего антагониста «кошмара на улице Вязов».       Все принимаются за завтрак. Сонные, молчаливые, убежавшие в свои мысли. Кружевные занавески плавно качаются на ветру, задевая играющее радио на подоконнике. Вилки стучат по тарелкам, стаканы с чаем дном бьются о стол; солнце играет с гранями стаканов, раскидывая по комнате цветных солнечных зайчиков. Кошки мурчат где-то в ногах. Идиллия. Пожалуйста, можно Чан останется в этом моменте навсегда? Он даже не против ходить с этим аквариумом на голове до конца жизни… просто, пусть это не заканчивается.       Минхо встаёт первым, собирает использованную посуду и уходит её мыть.       — Феликс, ты говорил, что тебе осталось прибрать дом внутри, не так ли? Возьми с собой Чана и посмотри, будет ли от него польза или ты мне просто лапши на уши навешал. И при покупателе пусть с тобой будет, только смотри, чтобы не спугнул. Мне как раз снова надо после обеда в город, думаю, к пяти не успею подъехать, — парень складывает на вафельное полотенце чистую посуду. Феликс согласно кивает, а Чан отстраненно хмыкает — словно он, зная об их схеме и частично с ними смешавшись, мог бы просто так отправить Феликса прибираться одного.       Минхо, достав с сумки вчерашнюю газету, нацепил на кончик носа очки и сел за стол в спальне. Глаза быстро скользят по новостным колонкам, заставляя парня чаще хмуриться и тяжело выдыхать, нежели показывать свою улыбку. Чан не понимал как, но Минхо на каждой встрече раскрывался с новой стороны — становилось интересно, сколько граней у него есть ещё, и понятно, чем он зацепил Джисона.       Феликс, порывшись в шифанере, достаёт свежую одежду и начинает переодеваться. На его спине, груди, животе действительно почти нет живого места. Шрамы так же ярко сияют на бёдрах, икрах, частично на коленях. Удивительно, что он вообще выжил с таким-то количеством травм. У основания шеи Феликса виднеются алые пятна — не сон, но в памяти совсем не осталось, когда Чан успел их оставить. В груди всё резко делает кульбит и парень, неожиданно даже для себя, удивлённо вздыхает.       Феликс замирает и в пол оборота поворачивается к Чану; Минхо, опустив газету, выгибает бровь и смотрит то на Феликса, то на Чана.       — Задумался, — парень выставляет ладони перед собой в жесте «всё в порядке». Феликс заканчивает переодеваться, а Минхо, не сводя глаз с Чана, щурится и медленно отрицательно качает головой. Начинается общение на уровне гляделок — Минхо точно якшался с Хёнджином и остальными, сомнений нет от слова совсем. Только у Чана ещё не был развит этот навык, так что именно имел ввиду Минхо: «Заебал и я тебя осуждаю» или «Даже не смей на него пялиться» он так и не понял.       За воротами стоит машина. Не малиновая иномарка, отечественная и новая. Интересно, куда Минхо увёз ту машину?       До дома на продажу они доходят молча. Тучи над головой Феликса не развеялись, но он взял из холодильника пластиковую тару из-под торта, наполненную едой, которую давали кошкам. Парень негодовал, что Суни, Дуни и Дори любили Минхо больше, чем его, хотя кормил и игрался с ними чаще именно он.       Чан оставляет еду уже заждавшемуся Полкану. Свой участок был не своим. Незнакомым. Казалось, что виноградные лозы по новой обвили весь дом, возвращая его в первоначальный вид.       Феликс щёлкает ключом и дверь открывается. Тряпки, вёдра, вода и сода. Возможно, было опрометчиво со стороны Минхо выбивать информацию именно в этом доме — некоторые вещи, впитавшие в себя кровь, всё же пришлось выкинуть.       Напряжение растёт. Тишина, нависшая между парнями, становится всё тяжелее, натурально сковывая движения не только Чана.       — Ты… ты в порядке? — Чан всё же не выдерживает и заговаривает первым. Феликс, сидящий на столе и протиравший фотокартину от пыли, замирает, хмурит брови и смотрит на парня.       — Ты знаком с той девушкой? — так в лоб. Чан расслабленно смеётся и рукой снимает с лица напряжение. Вон оно что. Тот самый вопрос, на который прямо отвечать нельзя.       — В детстве знали друг друга, но более не общались.       Феликс щурится, хмыкает и отворачивается обратно к картине.       — Ревнуешь? — Чан, вскинув брови и растянувшись в улыбке, подходит ближе.       — Нет.       — А мне кажется да.       — Мало ли что тебе кажется. Мы не в тех отношениях, чтобы я тебя мог к кому-то ревновать.       Чан упирается ладонями в край стола и, поддавшись вперёд, укладывает подбородок на феликсово плечо, тоже становясь лицом к фотокартине. В стекле он видит отражение своего лица и лица Феликса, нарочито надувшего губы.       — А какие хочешь? — парень не отвечает. — Что насчёт тех, в которых можно ревновать к какой-нибудь девушке?       — Шутишь? Если да, то мне не нравится.       — Не шучу.       Феликс выдыхает и, повернув голову, оставляет короткий поцелуй на виске вместо ответа. Чан довольно улыбается и ведёт носом по загривку парня.       Уборка идёт легче и быстрее, Феликс начинает кидаться шутками. Дом заполняется смехом, плеском воды — они дурачатся — и постоянной суетой с перестановкой вещей.       Закончив раньше, чем планировалось, аж на два часа, они выходят из дома и, взяв пакеты мусором, отправляются к свалке на окраине деревни.       — Если бы я тебя не остановил, и ты всё же поджёг дом, — Чан мельком бросает взгляд на оживший участок, — что бы вы делали?       — Ничего? Радовались бы, я думаю. Два из пяти, с остальными разобраться проще, — Феликс задумчиво смотрит на небо. — Ладно, вру. Я бы получил затрещину от Минхо, потому что этот дом нам принес бы хорошие деньги. И он бы сказал, что надо было увести их в другое место.       — Жуть.       — Не, нормально.       Чан на какое-то время замолкает.       — И как бы ты разобрался с остальными?       — Ну, с Сынмином можно по пути в город. Забрать его на остановке, а тело бросить в лесу. Туда редко кто наведывается, — Феликс отправляет пакеты в бак и утирает намокший лоб. — Чонину можно подсыпать яд в табак. Потом он сделает самокрутки и всё решено. Этот метод хорош, чтобы избавиться от четверых сразу. Никто даже искать убийцу не будет. Так и поступлю, если ты не дашь мне причин для обратного. А Хёнджин… с ним одновременно и проще, и сложнее. Я думал его выманить и утопить в речке. Камень на шею, руки за спиной и скинуть.       Что ж.       Что ж.       Значит, надо искать те самые причины как можно скорее.       — А ты… не мог бы рассказать, что именно ты видел в ту ночь?       — Но ты же понимаешь, что это не в моих интересах?       — Самосуд, конечно, интересное развитие событий, но дай им хотя бы шанс. Расскажи мне то, что я не могу узнать от других, — Чан сплетает пальцы с Феликсом. Тот хмурится, погружаясь в воспоминания, несколько лет подпитываемые обидой.       — Пожар начался из-за того, что в магазине было много домашнего алкоголя и те придурки не стремались разбивать бутылки не только об меня, но и забавы ради. Они захотели сделать самую красивую розочку, которую планировали затолкать мне в брюхо, если бы Минхо не пришёл с деньгами, прикинь. Так что я ещё не самый жестокий, о ком ты знаешь, — Чан крепче сжимает руку парня. — Ну и один из них, по всем заветам курил. Минхо пришёл, но вместо денег принёс одному нож в хребет. Когда магазин начал полыхать, и ублюдки впали в ступор, Минхо развязал меня. Вдвоём кое-как мы смогли их уложить, но это заняло слишком много времени. Мы к окнам, а на них решётки. Меня ещё в спину толкнула свалившаяся сверху балка и я лицом впечатался в неё, — Феликс смеётся и бегает глазами. — Да. И мы с Минхо смотрим, а там та пятёрка, просто стоит. Знаешь, они даже не попытались нам помочь. Я бы ещё понял. Но ведь они просто стояли, а потом убежали. А потом решили сделать вид, что нас никогда не существовало.       Чан останавливается и обнимает Феликса, не зная, что сказать. Он ожидал услышать многое, но это было явно самым неожиданным.       — Да ладно, чего ты. Что случилось, то случилось. Сейчас то я в порядке, — Феликс сначала вырывается, но всё же сдаётся и обнимает в ответ.       Ветер усиливается. Пальцы, зарываясь в чёрную макушку, мягко поглаживают волосы. Феликс наконец догадывается, чем пахнет Чан — лесные орехи и базилик.