Танцевать на руинах мира

Здание лабораторий — выхолощенно-белое, продуманное до каждой мелочи. Лия слышит собственные шаги; сегодня здесь не работают центрифуги, не обсуждают очередное изобретение инженеры. Полис притих, придавленный недавними взрывами, публичным судом, осколками еще не восстановленных витрин, а вместе с ним притихло и его институтское сердце. — Ты здесь? — спрашивает девушка, осторожно заглядывая в одну из лабораторий. Святая святых, куда ей, Лие, вообще-то вход воспрещен — не только и не столько четко выверенными правилами, сколько руководителем. Он не любил, когда его отвлекали от работы. А может, просто хотел удержать невесту так далеко от своего истинного мира, насколько мог. Однако правила рухнули вместе с Куполом. — Я тебя всюду ищу, — она уверенно заходит внутрь, закрывая за собой дверь. Икара в лаборатории, конечно, нет, есть только его незримое присутствие в брошенных на столе чертежах, в прототипе крыльев и в совместной фотографии неразлучной троицы, взирающей со стены. Икар. Лия. И он. Единственный человек в этой лаборатории не отворачивается от окна. Даже со спины, в сгорбленных плечах и опущенной голове, видно, что он совершенно измученный и потухший, словно внутри вечно спокойного и рационального изобретателя что-то надломилось. — Что с тобой, Брут? — Тяжелый разговор, — медлит с ответом Брут. — Других нам не осталось, — она пытается улыбнуться, но в груди всё сжимается в болезненный ком: этот разговор тоже простым не будет. Брут наконец берет себя в руки, оборачивается и даже приветливо улыбается, торопясь перевести тему: — Ну, а ты? Ты зачем здесь? — в несколько размашистых, напущено беспечных шагов он подходит ближе. Лия набирает побольше воздуха. Она уже продумала, что сказать и как сказать, и прекрасно знает, куда дальше разговор повернет; вот только всё это теперь кажется таким неискренним, таким… неправильным. Брут этого не заслужил. Но другого выхода у Лии нет. Всё может стать искренним и правильным, только если она отыграет свою партию как надо. Притворится один последний раз. — Скажи мне, — выпаливает она скороговоркой, — ты мне друг? Брут смотрит на нее непонимающе, хмурится, а потом издает неловкий смешок, словно Лия его разыгрывает. — Ну конечно, — заверяет он на ее заискивающий взгляд. Девушка делает шаг ближе, встает почти вплотную. Перед глазами вспыхивает ночь, когда отключился Купол, а вместе с ним отключились и чертовы браслеты; холодный пол балкона, взволнованный голос Брута из динамика смартфона, обещания приехать, обжигающий огонь спички. И решимость. Решимость, которую Лия не чувствовала ни до, ни после. — Я могу довериться только тебе, — наигранно то ли спрашивает, то ли утверждает она, и скорее чувствует, чем видит, как Брут напрягается. Она слышит его неровное дыхание и даже то, как он торопливо и старательно взвешивает в голове все «правильно» и «неправильно». Каждый ждет, пока другой сократит и без того небольшое расстояние. Лия хотела бы, чтобы сердце забилось быстрее — забилось как бешеное в клетке ребер, вспыхнуло, ничем не сдерживаемое. — Ты можешь снять браслет? — наконец спрашивает она то, за чем пришла, и протягивает охваченное золотом запястье. Тянущее напряжение между ними рушится. Брут пятится испуганно, не глядя врезаясь в стол. — Снять? З-зачем? — он переводит взгляд с браслета на девушку и обратно. — Брут, пожалуйста, — она так и продолжает стоять с протянутой рукой. — Я устала. От всего. Устала быть безупречной. Я хочу узнать, какой выбор я сделаю, если послушаю чувства, а не холодную логику браслета. Если я всё это брошу… — Логика, Лия, единственное, что нас удерживает от падения в бездну, — перебив, отвечает он так по-брутовски. …И удерживает от того, чтобы хоть что-то новое построить, мысленно заканчивает девушка. Там, где она теперь оказалась, не поможет никакая логика. Сперва нужно разломать систему, в которой Лия застряла, и разрушить искусственный образ — чтобы понять, чего хочет она, а не вросший в нее корнями Полис. Сбросить всё напускное, выдуманное, как змея сбрасывает кожу. — Может быть, я уже, — говорит она умоляюще. Лицо Брута искажается болью: он стоит перед невозможным выбором, между верностью Системе и верностью себе. Между тем, во что он верит, и тем, что он чувствует. Лие его даже жаль, если бы только она не сгорала в том же самом огне. — Ты ведь уже делал это однажды. …Они уже это проходили. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, девушка точно так же появилась в этой лаборатории, и точно так же протянула запястье, и точно так же Брут отговаривал ее и твердил, что вмешиваться в работу браслетов опасно. Только тогда она просила сделать браслет сильнее, несмотря на золотой статус, о котором многие могли только грезить. А Лия… Лия хотела, чтобы чувств и воображения у нее было поменьше. Как любил говорить Брут, стать выше слабости и ревности. Она была уверена: если в ее идеальной жизни нет счастья, значит, проблема в том, что ей было положено «серебро». Но проблема Лии в том, что нужно было слушать сердце раньше, когда она еще могла расслышать, к какому выбору оно стремится. — Помоги мне разобраться, — просит она, когда Брут опускает голову с тяжелым вздохом. — Знаешь, в ночь, когда отключились браслеты, я была как никогда цельной. Живой. Между ними вновь повисает тишина. Наконец, теплые пальцы мягко обхватывают ее запястье. — Я совершаю огромную ошибку, Лия, — говорит Брут с тоской в голосе. — Пообещай, что будешь осторожна. Девушка улыбается и отрицательно качает головой. Она ведь за этим и пришла: расколотить пыльные витрины, за которыми все эти годы пряталась настоящая Лия. Не Лия-сказка, а Лия-человек.