Стезя тотальности

      — Ты прекрасно знаешь, что произошло. — На меня, вместо глаз Лоуренса, смотрит его татуированная звезда, я пытаюсь сосчитать количество лучей одним взглядом, потом проверяю. Двенадцать, всё верно. Полицейская символика Гауптштадта, память о прошлом. Звезда исчезает, Лоуренс оборачивается ко мне. Лицо как будто стало жёстче со времени исчезновения (ухода? смерти?) Кристофера, кожа бледнее, но в тёмных глазах до сих пор горит пламя. Эти глаза не сочетаются с кривой лоуренсовской улыбкой. — Дэмиэн Милтон был падок до красивых вещей. Красивых и качественных. Кроме того, у него была мегаломания. И все эти имена… Юпитер, Сатурн, Бетельгейзе, Антарес… Такое чувство, будто он был не в силах расстаться со своими любимыми с детства игрушками. — В тоне Лоуренса презрение сочетается с восхищением. — Ладно. Я веду к тому, что этот человек мог тратить на себя и своё ближайшее окружение миллионы долларов (в те годы у нас ещё была собственная валюта), и он же, — Лоуренс с такой силой выделяет «он же», как будто распарывает ножом, — время от времени покидал свой Олимп и скитался среди простых смертных как самый обычный нищий. Его влекло и то, и другое. Контрасты, мой дорогой. Золото и сточные канавы. Он наблюдал сверху и он же смотрел снизу. Нечего удивляться, что Дэмиэн запал на того панка из «Новой Весны».       Слово «панк», как мне объяснил когда-то сам Лоуренс, означало на слэнге «отбросы». Я внезапно думаю о том, есть ли у Лоуренса ещё татуировки. Когда мы учились в Академии — не было. А сейчас, почему-то, кажется, что есть. Я уже очень давно не видел его без одежды, даже в майке хотя бы. Всё время длинные рукава. Лоуренс продолжает:       — А что дальше сделал этот панк? Вот тут, пожалуй, я тебе точно не скажу. Смазливое личико, аппетитная попка, тонны лживой щенячьей преданности, ролевые игры, секс… — Лоуренс перечисляет всё это без интонации, в одно слово, брезгливо скривив губы. — Подобная фигня. Но именно после этого Юпитер загремел с Олимпа уже окончательно. Не сразу, не сразу. Сперва была эта безумная идея удара по Европе. А потом — всё. США закончились как нация. Но! Что самое смешное — про панка знаю я, знаешь ты, — Лоуренс тычет в меня пальцем, хищновато улыбаясь, — знают определённые структуры СНГР, те, кто заботливо взращивал, так сказать, невинные побеги этой «Новой Весны»… ещё кое-кто, конечно, знает. Но вообще операция была проведена с хирургической точностью. Что не может не восхищать… Наша великая и безумная затея окончательно подмять под себя мир закончилась благодаря желторотому юнцу смешанных кровей по имени Илья Мельников. И я бы никогда не поинтересовался им во второй раз, но, чёрт возьми, Пирс, этот Илья был гениальнейшим русским антисистемником! Ткачём, если использовать старое название… По факту Илья взломал Милтона. Звучит сексуально, а? Сексуальнее, чем «перепрошил» или «заметал». Пока я занимался этим делом, я даже проникся идеей именно «взлома». — Лоуренс скалится теперь по-росомашьи, вглядываясь, вероятно, в глубины истории. Затем его глаза возвращаются в сегодня, фокусируются на мне. — Погоди, да что это я. Что будешь пить? Мы уже чёрт знает сколько не виделись…       — «Зи-Шайн»? — закидываю я удочку. Улыбка Лоуренса становится ещё более широкой и опасной.       — Разочарую. Пока томился тут в одиночестве и изучал технику Мельникова, выпил всё в одно лицо. И ещё неделю провалялся в больнице после промывки желудка и переливания крови. Коренная штука, понимаешь, о чём я? Как русские бы сказали. Коренная. Ведёт прямиком к «кору»…       Мне кажется, что после исчезновения Кристофера Лоуренс стал куда более безумным.       — Но я нашёл чай… оставшийся… И, поверь, могу приготовить по всем правилам церемонии.       Я решаю поверить. Мы проводим неожиданно приятный вечер за разговором о политической истории прежних США, ещё во времена нашей юности можно было получить серьёзное наказание за подобные речи. Мы, как обычно, не обсуждаем, откуда берутся те или иные сведения, хотя я подозреваю, что в распоряжении Лоуренса все бездонные бассейны ТА — благодаря его приятелям-хакерам (не знал, что это понятие устарело), да и он сам антисистемник с опытом. Чай и правда хорош, но я отмечаю признаки отсутствия Кристофера — как будто стало больше тьмы по углам, рабочий хлам Лоуренса потихоньку начинает вылезать из отведённых ему мест, распускает цепкие усики, исподволь затягивая пространство, словно пуэрария. Меньше космоса, больше хаоса. Дверь, ведущая во временную камеру, кажется потускневшей, хотя, может быть, дело в освещении. Сам Лоуренс — тяжёлые кости, злое правильное лицо, тёмные, напоминающие тлеющие угли глаза, — как будто тоже потускнел и покрылся патиной. Или дело в чае? Может быть, дело и в чае.       — Ли вышел на связь, — объявляю я наконец. — Бьюсь об заклад, что это ты его навёл.       — Да как я его мог навести? У тебя же почтовая привязка к личному коду, не к адресу. — Но Лоуренс ухмыляется, даже не скрываясь, и я грожу ему пальцем.       — Всё это время не давал о себе знать, а чуть ты про него мне сказал — тут же написал.       — Я просто заметил, что ты одинок, камрад. Ник со своей волынкой далеко.       — Конечно, Ли-то куда ближе!       — Ближе, — кивает Лоуренс, а глаза его сверкают. — Смотря как оценивать расстояния и возможности. Потому что Ник со своей волынкой вкалывает каждый уик-энд где-то в Спрингфилде или Бостоне, а Данков свободен, как касатка в океане.       По количеству зубов на касатку сейчас больше похож сам Лоуренс.       — Хорошо, — говорю я, — ты всё правильно понял. Я одинок. Я был бы не против Ли, да только он, чёрт возьми, в Таиланде, а писать ему отсюда — это всё равно что подписывать документы о невыезде из страны.       — Боишься за свою репутацию, подполковник? — касатка скалится.       — Напоминаю тебе о том, что познакомить нас изначально была твоя идея, а значит, что у тебя уже есть выработанные алгоритмы… — Я, пытаясь подобрать слова, повожу в воздухе чашечкой с недопитым чаем. — Алгоритмы по хм… привлечению…       — …иностранных инвесторов? Ха! — Лоуренс откидывается на подушках и хохочет, расплёскивая чай. — В точку, Пирс!       И мы ещё некоторое время шутим подобным образом, пока в моём ухе не пикает сигнал входящего — Кэмерон сообщает, что с Алленом Джорданом всё в порядке.       — Останешься на ночь? — спрашивает Лоуренс, всё ещё посмеиваясь, только глаза по-прежнему мрачно-жаркие.       — Нет, — отвечаю я, поскольку образ Эл-Джея, сидящего на корточках возле его бейкермиллеровской стены, вдруг слишком ярко встаёт перед глазами.       — Тогда в «Гесперию»? — продолжает соблазнять Лоуренс.       — Нет. Поеду домой.       Лоуренс цокает языком.       — Ты и правда одинок, камрад. Больно на тебя смотреть, когда ты проматываешь золотые дни своей юности в никуда, трудоголик… Посмотрим, получится ли у меня связаться с Таиландом.       — Спасибо. — Я и правда благодарен.       В дверях Лоуренс обнимает меня и прижимается щекой к щеке. Кожа у него сухая, шершавая и горячая. Тридцать лет, а этот флирт всё никак не закончится. И ни к чему не ведёт.              

***

             На обратном пути действие Лоуренсовского чая закончилось. Детройт пробегал рядами скудно освещённых домов, шелестящих деревьев, полосами мокрого дорожного покрытия. Домой мне расхотелось, поэтому я вёл машину, куда глаза глядят — удовольствие сомнительное, учитывая общее состояние города. Бьюкенен-стрит, Ливернойс, Мак-Гро-авеню — неужто я и правда решил прокатиться до Дирборна? Нет, к Дугласу я не поеду… Вайоминг-авеню, Джой-роуд… похоже, меня тянет к моему бывшему дому… Проезжаем мимо, мимо… Завидев слева подсвеченные зубцы на башне старой Семинарии, я свернул на Линвуд-стрит.       Район, как обычно, был тих — ближайшие соседи чуть не в квартале от меня, но фонари работают исправно, заранее реагируя на движение, да помаргивают предупредительно «фиксаторы». От животных не особо помогают, а вот уровень преступности на удивление низкий. Я завёл машину в гараж, и уже оттуда попал домой — не хотелось выходить под дождь. Лоуренс был прав, я одинок. Я чертовски одинок вот уж сколько лет… Даже когда я был с Ли, я знал, что это закончится, что он вернётся в СНГР (да куда угодно, главное — уедет из ССША). Никогда, ни с кем я не был дольше, чем несколько месяцев. Да и таких — считаные единицы. Проблемы характера? Проблемы работы? Проблемы места жительства? Да уж, подполковник. С твоими запросами и твоим актуальным положением надо что-то делать… Не всякий решится остаться в стране «третьего мира» просто потому, что ты здесь живёшь. ССША — это как те древние остовы допотопных автомобилей, помятые и ржавые, что можно встретить на заросших лесных дорогах… никому не нужный одичавший хлам.       Я чувствовал себя усталым. Ещё несколько лет — и я тоже превращусь в хлам. Болезнь, охватившая Детройт, незаметно пробирается в души людей, и имя ей — энтропия. Мысли, вызванные разговором с Лоуренсом, те самые, что преследовали меня по пути домой, снова ударили вместе с прилившей к щекам кровью, как пощёчина. Что хорошего может вырасти из дождя и постепенно умирающего города? Явно не розы.              …Они отняли у нас культуру. Просто потому, что кто-то из «зелёных» решил, что Северной Америке лучше начать с чистого листа: именно американская культура дала миру Дэмиэна Милтона, стало быть, она — вред. Теперь мы — как растение без корней. Мы ничего не знаем о себе. Вся страна больна амнезией. То, что в итоге появляются такие люди, как Лукас Линдберг и Аллен Джордан — это симптом. ЦПИ — средство контроля. «Мы вырастим новую нацию». Кажется, именно так говорил Милтон в своей кампании. И это то, что он, в итоге, получил. Господи, как горько. XXI век с его хаосом представляется бурлящей похлёбкой, где вместе с кусками говядины намешаны змеи и скорпионы. Но сейчас мы — дистиллированная вода. Люди без прошлого. «Вся так называемая американская культура — это культура захватчиков: подавление коренного населения, заимствование — лучше сказать «кража» — культуры Африки, многочисленные влияния эмигрантов…» Но большинство коренного населения вымерло в период пандемий XXI века, а потомков выходцев из Африки в массе своей депортировали на их историческую родину… в огонь непрекращающихся войн. Единая страна распалась на две части, Северную и Южную, контролируемые, соответственно, двумя гауптштадтами — Берлином и Мадридом. Страна призраков. Воронка после взрыва Великой Идеи Дэмиэна Милтона… Конечно, кое-кому в Европе тоже досталось — ещё в до-милтоновские времена додумались использовать музыку в качестве кодировки. Не так просто, как кажется с первого взгляда, а только для тех, у кого совпадает определённый волновой диапазон. Маниакальные Уличные Проповедники, например, удостоились «чести» стать частью кода. Чёрт знает, какое влияние это успело оказать, однако часовня Эдвардса в Кардиффе разрушена, что-то очень опасное утоплено в водах залива, а Лукас Линдберг становится причиной смерти ста двадцати шести человек… А что в Америке? Корн?.. Девятидюймовые гвозди? Ещё кто-то, похороненный в недрах ТА? Кто-то, кто говорит тёмным голосом в голове у Эл-Джея и помогает ему пропадать с экранов регистрации…       СНГР идут вперёд, а Расколотая Америка отброшена на сто лет назад. Хотя в Африке ещё хуже…       И всё-таки, я думаю, у нас есть будущее — даже если прошлое постарались стереть. Будут появляться люди, подобные Лукасу и Аллену, и их будет рождаться всё больше, а затем… Может быть, это изменит количественные показатели на качественные. И хорошо, если будут именно такие, а не новые Милтоны, потому что новые Милтоны не нужны миру, с него хватит тех, что уже были и ушли… наивно, конечно, полагать, что не найдётся им на замену безумцев с манией величия, но, может быть, естественный отбор хоть на что-то сгодится? В противном случае однажды весь мир потеряет память.