В твоей тени

      Хотелось дышать. Много, часто. Вдыхать полной грудью, биться в конвульсиях от нехватки воздуха и умирать задыхаясь. Ей было душно и тесно в свадебном кимоно — будто её завернули в саван и вот-вот заживо похоронят. Страх проник в самые дальние уголки сознания, заставляя съёживаться от каждого прикосновения подруг, что пытались собрать ее волосы в подходящую прическу. «Он знает, он всё слышал, — мысли, как пчелиный рой, жужжали в голове. — Чего мне ждать? Почему он не отменил свадьбу? Решил помучить?». Харуми сдерживала себя ровно до того момента, пока ей не водрузили на голову ватабоши, пряча перекошенное от ужаса лицо. — А если он всё знает? — прошептала она, дрогнувшим голосом. — Про Мадару? — Кахоми прихватила головной убор парочкой заколок. — Не думай об этом. Влюблённый мужчина принимает прыщ за родинку. — Ещё успеешь сбежать, — Азуми поправила пояс на кимоно Харуми. — Ну ты ещё давай, — фыркнула Кахоми, — подливай масло в огонь.       Азуми удостоила подругу самым уничижительным взглядом и вновь поправила оби. Кахоми в это время припудрила лицо Харуми, хотя это было необязательно, ведь и без того светлая кожа Учихи сейчас была совсем бледной, почти прозрачной — она молила богов оттянуть момент начала нового рубежа в её жизни, но время было непреклонным — и через час уже тащило её к алтарю.       Буддийский храм на территории Сенджу выглядел куда богаче синтоистского храма Учих. Капли дождя стекали по красным, подобно клёну осенью, скатам крыши, такие же необъятные колонны упирались в резную кровлю, а статуя Будды, сидящая на пьедестале в позе лотоса на входе, словно плакала — так же, как ревела Харуми внутри себя.       Прячась под деревянным зонтом, что держала над её головой Кахоми, она попыталась отвлечься от своего горя и всё-таки насладиться традициями религии своего мужа: смотрела, как пять бритоголовых монахов в оранжевых балахонах, читая мантры, ведут сквозь молодую зелень молодожёнов в храм с такими же алыми колоннами. Но чувствовала чакру Мадары, который шёл за ней, явно мозоля спину невесты, и девушка тут же додумала мысль, что он не даст ей сбежать, и это не могло добавить ещё и испуга в её и без того расстроенное состояние. Разувшись перед входом в храм, она следовала с Тобирамой за монахами, что подвели молодых к алтарю с позолоченным Буддой и надели на их шеи гирлянды из белых цветов и жестом пригласили сесть на подушки. Далее зажигали благовонии, свечи, бормотали мантры, а Харуми могла лишь понуро смотреть в пол, покорно сложив руки на колени. Она слышала, как перешёптывались подруги, явно обсуждая в тот момент диковинность обряда; краем глаза видела счастливую улыбку Хаширамы; чувствовала позади себя Мадару, проклиная его присутствие на её празднике. И мельком смотрела на Тобираму, что всем своим видом демонстрировал безучастность — так, будто и не был вовсе женихом, а попросту пришел посмотреть на монахов.       Через полчаса читки мантр Харуми жаждала поскорее встать с затёкших коленей. И вообще мечтала, чтобы этот день наконец-то кончился. Вскоре Тобирама поклонился, и она вслед за ним согнула спину, при этом догадавшись, что ритуал окончен. Когда мужчина распрямился и встал на ноги, то сурово посмотрел сверху вниз на свою жену: — У меня к тебе всего несколько вопросов, — он высокомерно задрал подбородок. — Если бы Мадара первым предложил тебе замужество, ты бы не так медлила с ответом? — Харуми тут же почувствовала удушье, послышались удивлённые ахи подруг. — Или я тебе был нужен, чтобы его внимание привлечь? А может, вы уже состоите в интимной связи и брак тебе нужен лишь для отвода глаз?       Харуми тут же поклонилась, коснувшись лбом деревянного пола: — Тобирама-сама, у меня и в мыслях не было… — Церемония окончилась? — услышала она голос Мадары. — Можно идти?       Девушка оторвалась от досок и вскинула голову — Мадара уже стоял на ногах и явно прицеливался на выход.       Хаширама подорвался с места: — Друзья мои, — улыбался он и потянулся к затылку, — может, не будем вести подобные разговоры в храме?       Подруги также поднялись и с дурным недоумением уставились на разыгравшуюся сцену. И только Харуми сидела на коленях, будто предстала перед судом. — Нет-нет, пусть здесь ответит, — отрезал Тобирама. — Так что, твой план обрести статус удался?       Тело моментально одеревенело. Харуми бросило в холодный пот, организм тут же снабдил кровь огромной дозой адреналина, а голова внезапно стала абсолютно пустой. Ужас опоясал грудь, сдавливая до боли в ребрах. Яма, что она рыла для посадки чудесного садика своей статусной и счастливой жизни, оказалась могилой. — Если это всё, то у меня ещё огромное количество дел, — бросил Мадара и направился к выходу. — Кстати, поздравляю! — ядовито осклабился он и скрылся за раскрытыми вратами храма. — Вставай, — сухо процедил Тобирама, проводив взглядом главного Учиху на выход.       Но тело Харуми не слушалось — тряслось от сковавшего чувства стыда и страха. Будто её резко бросили в ледяную воду: лёгкие сжались и вытолкнули весь воздух, руки и ноги онемели, глаза перестали видеть. Все доносившиеся до неё звуки были глухими, как из-под толщи воды: что-то виновато бубнил Хокаге, почёсывая затылок; еле различались вздохи подруг, кинувшихся к Харуми на помощь. Когда её занемевшие ноги выпрямились, Тобирама перехватил девушку под локоть и повёл на воздух. Улица встретила их дождём; капли воды, словно иглы, впились в лицо Харуми, стекая по щекам. Быстрым, решительным шагом, он протащил за собой новоиспечённую супругу до самого её дома. В этот момент Харуми казалось, что её ведут на казнь. — Собирай вещи, — Тобирама завёл девушку в дом. — Вечером за тобой придут, — и, не прощаясь, скрылся за закрывшимися сёдзи.       По крыше минка барабанил дождь, его капли шуршали в листве, вдали гремел гром. На холодный пол опустилось дрожащее женское тело. Харуми старалась дышать, но каждый вдох прерывался, словно его останавливал вонзающийся в грудь клинок. Паника тяжелым одеялом придавила девушку к наполированным доскам. Всхлип, ещё один, и вот уже немой крик перекосил миленькое личико, а изо рта вырвался скрипучий вопль, переросший в отчаянный вой. Харуми корчилась, билась в истерике, сжимала кулаки, царапая доски и загоняя под ногти занозы — такое унижение, какое ей пришлось познать, Харуми никогда не испытывала. Мужчина, которого она не хотела опозорить — опозорил её сам своими колкостями. И это ударило больнее, чем даже самый острый меч.       Некоторое время спустя, когда ураган эмоций стих, Харуми лежала на спине и смотрела стеклянными глазами в безмолвный потолок. Гул в голове снизил громкость, и лишь грудь подрагивала от рваных вдохов. Сознание остро кольнуло голосом Тобирамы о сборе вещей, и девушка с трудом перевернулась, а затем встала на ноги и оглядела комнату, в голове составляя список небогатого приданного: полдюжины нарядов, две пары гэта, и одна из них была на ней; чайный сервиз, из которого она пила свои отвары, и низкий резной комод для работы, заполненный травами, бутылочками и другими материалами. Этот аптекарский комодик отец подарил матери, когда та занялась своим делом — кленовое основание с резными узорами, маленькие ящики с ручками-кольцами. Он стоил целое состояние для семьи Харуми, поэтому был так дорог и ей, и её матери, оттого за ним всегда ухаживали с надлежащим вниманием. Поэтому комод был упакован первым: девушка отыскала ненужный кусок ткани и накрыла его, обвязав веревкой. А после собрала остальные вещи.       К вечеру страх вновь проник в потаённые уголки сознания, точно сквозняк через приоткрытые створки. Нервы звенели и своими отголосками заставляли сглатывать льющиеся непрекращающимся потоком слёзы. И когда на пороге её дома кто-то затопал, Харуми вздрогнула от мысли, что сейчас она покинет отчий дом и отправится в свою новую темницу.       Тобирама пришёл через час после того, как Харуми, точно под конвоем, переселили в его жилище. К этому времени девушка согрела воды для чая и вечернего туалета перед сном, чтобы умыться и ополоснуть тело. Заварила себе отдельно успокоительный отвар, чтобы не скрипеть зубами при виде супруга. Дождавшись, пока Тобирама умоется и переоденется, Харуми разлила чай и покорно уселась около ирори в ожидании мужчины. — Я не голоден, — буркнул Сенджу, усаживаясь ближе к очагу. Он достал вакидзаси и принялся ухаживать за сталью. — Простите, я не успела приготовить ужин, — Харуми склонила голову ниже, — это просто чай.       Мужчина отложил клинок, взял чашку и принюхался, а затем поднёс её к огню и вылил содержимое. На немой вопрос девушки, он ответил: — Я сам в состоянии налить себе напиток, — он сурово смотрел на опешившее женское лицо. — К тому же, у меня нет желания пробовать твои ядовитые травы на вкус. — Я бы никогда… — принялась оправдываться Харуми. — Как доверять той, что всё время водила меня за нос? Может ты в сговоре с Мадарой? Что он тебе велел? Влезть в мою постель, добиться расположения и убить? — Ничего подобного! — вспыхнула Харуми, но тут же съёжилась от испуга. — Тобирама-сама, это просто чай, поверьте мне. Вот, — девушка вылила содержимое своей чашки на угли, а затем вновь наполнила её бурой жидкостью из чайника и залпом осушила. — Никакого яда. — Моё доверие это не вернуло, — Тобирама вновь занялся полировкой лезвия. — Я тебя более не держу. Можешь идти спать. — А вы? — робко спросила Харуми, не решаясь покинуть помещение.       Тобирама спрятал вакидзаси в ножны и повесил на свой пояс. Затем медленно поднялся и ушёл в спальню. Харуми обречённо вздохнула и поплелась за ним, развязывая на ходу пояс кимоно, желая поскорее выполнить свой супружеский долг с надеждой, что мужчина не будет слишком жесток к ней. Держа трясущимися ладонями лацканы своего наряда, девушка вошла в спальню и тут же вперилась взглядом в раздетого по пояс мужчину, что отодвигал свой матрац подальше от её. — Тобирама-сама? — удивленно прошептала она. — Я не буду с тобой спать, — сухо ответил мужчина. — Но я думала… — Так, — устало выдохнул Тобирама, — давай-как мы с тобой кое-что проясним: ты можешь любить кого хочешь, но это не отменяет твой новый статус. Будь добра, соответствуй. Спать при этом нам необязательно, но отныне я запрещаю тебе посещать район Учих.       Харуми раскрыла рот, пытаясь что-то возразить, но сил и смелости не хватало. А Тобирама тем временем продолжил: — Твои подруги могут приходить сюда, когда меня нет. Ты можешь продолжать заниматься своим делом, я не запрещаю, — он подошёл вплотную к испуганной девушке и, не рассчитывая сил, схватил её за челюсть. — Но, если увижу тебя рядом с Мадарой — ты пожалеешь. Я не потерплю ещё одного предательства с твоей стороны. — Я и не думала, я… Я… — и как только её лицо выскользнула из ладони мужчины, Харуми рухнула на колени, вжимаясь лбом в доски. — Простите, простите меня, Тобирама-сама! — Опять ты просишь прощения, — прозвучал презрительный голос, — но на этот раз есть за что. Меня не интересует ни твоя боль, ни твои извинения, ни благие намерения. И уж тем более твои чувства. Ни ко мне, ни к кому-либо ещё. Я должен был отказаться от этого брака, обесчестив тебя окончательно… — Почему же вы этого не сделали? — отчаяние Харуми перерастало в агрессию. Девушка подняла зарёванное лицо и взглянула на мужа. — Решили помучить? Унизить перед кланом? — Кланом? — усмехнулся Тобирама. — Это перед Мадарой-то? Как же он высок в твоих глазах, если ты считаешь его персону за целый клан! — Ваши слова ранили меня! Вы поступили чудовищно! — заливалась слезами Харуми. — Вы — мерзавец!       Тобирама сжал кулаки, и девушка заметила, как он стиснул зубы так, что заходили желваки. Сжавшись, будто маленький ребёнок, Харуми, с присущими ей остатками мужества и чести, приготовилась к пощёчине, подставляя щёку и зажмуривая глаза. Но вместо удара почувствовала на своем лице горячее дыхание и услышала тихий, вкрадчивый голос: — Ты мне противна. Мне противны твои чёрные волосы, твое тело, твои слёзы…       Не говоря больше ни слова, Тобирама лёг на футон, а Харуми, давясь слезами, так и осталась сидеть на коленях возле матраца. Сейчас она хотела, чтобы мир горел. Полыхал, а вместе с ним корчились в пламени все, кто её обидел. Хаос творился в её сердце и мыслях, а все чувства смешались, растворяясь в пучине злости и отчаяния. Она проклинала Мадару, ненавидела себя и испытывала злость по отношению к своему новоиспечённому мужу, который так спокойно реагировал на её состояние. Харуми почувствовала привкус пепла во рту — её прежний мир сгорел дотла. Безысходность положения толкнула её на страшную мысль: она дождалась, когда дыхание мужа станет глубже и спокойнее, а тело будет расслабленным и неподвижным, и как только Тобирама перевернулся на спину и замер, схватила вакидзаси, которое мужчина так безрассудно оставил без присмотра на полу. Харуми подползла на коленях к Тобираме и, расположившись за его головой и схватив обеими ладонями клинок, вскинула руки для быстрого удара, целясь в горло. Ещё секунда — и вакидзаси остановился в паре сантиметров от кадыка мужчины, который даже не открыл глаза. Харуми дёрнулась. Слезы душили её, застилали глаза, а тело лихорадило, как от высокой температуры. Она давилась собственным отчаянием, не в силах совладать с собой. — Убери, — прозвучал низкий мужской голос с сонной хрипотцой. Тобирама открыл глаза, посмотрел на бликующее остриё и с издёвкой добавил: — А то поранишься.       Он резво вывернулся из-под клинка, а затем одним лёгким ударом выбил вакидзаси из рук трясущейся девушки. Харуми в страхе схватилась за голову, готовясь к худшему. Но Тобирама лишь зло выдохнул, глядя на дрожащие губы девушки, и улёгся обратно на футон, всем своим видом показывая, что не намерен разбираться в ситуации, оставив Харуми с хаосом в голове. — Всё-таки хорошо Мадара выдрессировал вас, Учих, — он натянул одеяло, укрываясь по шею. — Однако мне нужна жена, а не запуганная псина.       Всю ночь Харуми проскулила в подушку, стараясь быть тише, чтобы не разбудить супруга, хотя ей казалось, что он вовсе и не спал, а лежал и слушал её завывания и всхлипы, закипая от злости, как котелок над огнём. Лишь под утро девушка успокоилась и приняла сложившуюся ситуацию, после чего пообещала себе исправить свою ошибку. Она слышала, как Тобирама поднялся и вышел из комнаты, а чуть позже зашуршали входные сёдзи — муж ушёл по делам на весь день, и Харуми заснула неспокойным сном.       Днём явились взволнованные подруги. Выслушав слезливый рассказ Харуми о том, как прошла ночь, девушки стали предлагать свои варианты по поиску лучшего решения проблем. — Побег, — заявила Азуми, мешая чайные листья в заварочном чайнике. — Ты, должно быть, рехнулась? — прыснула Кахоми, протирая от воды чистые бутылочки для настоев, которые Харуми мыла в чаше и ставила рядом с ней. — Не хватало ещё, чтобы Харуми обезглавили! — Так это только в случае поимки, — пожала плечами Азуми. — А, ну да, нужно же просто не попадаться, — саркастично заметила Кахоми и перевела суровый взгляд на Харуми. — Не вздумай, слышишь меня?! Ты прекрасно знаешь, как поступают с беглецами… — Я думала о побеге, но, честно сказать, — Харуми виновато взглянула на подруг, — так ничего и не придумала. Да и денег у меня не осталось — почти всё ушло на пошив свадебного наряда. — А что насчёт… — Азуми указала свободной рукой на глаза, — шарингана? Может пора воспользоваться?       Кахоми заинтересованно закивала, переводя взгляд с одной девушки на другую, забыв о мокрых бутылках. Харуми вздохнула, оглядела подруг: — Я ведь уже говорила, что мне на это не хватит чакры. Да и не думаю, что это улучшит моё положение. А есть какой-то более реальный способ наладить мои отношения с мужем? — она вопросительно посмотрела на Кахоми. — Может, всё обсудить? — пожала подруга плечами. — Вам рты даны не только, чтобы есть. — Не выйдет, — вздохнула Харуми и ополоснула очередной стеклянный сосуд, — диалог у нас состоит из его сурового взгляда и моих соплей. Не слишком-то продуктивно. — Я всё ещё настаиваю на использовании гендзюцу, — Азуми отложила ложку и взялась за нож, чтобы разделать рыбу для ужина. — У тебя есть такая власть, а ты её не используешь. Да-да, я помню, — она закивала, видя, как рот Харуми открылся для очередного возражения, — «нет чакры», не повторяй. Но если не побег и не гендзюцу, то у меня больше нет идей.       Харуми умоляюще взглянула на Кахоми. Всё же девушка была давно в браке и явно могла знать куда больше тонкостей семейной жизни, нежели остальные сидящие у очага. Кахоми молча дотёрла последний поставленный рядом с ней бутылёк, отложила полотенце и, сощурив глаза, заговорщицки произнесла: — Ну, вообще-то, есть один вариант…