all the ways about here belong to me

— Значит, — подводит итог Уэнсдей, когда по пути от номера к автомобилю Тайлер кратко пересказывает ей сюжет «Бойцовского клуба», — Марла — девушка, которая заводит роман с человеком, страдаюшим раздвоением личности. К тому же, одну из них зовут Тайлер. Забавно. Она переоделась и теперь щеголяет в платье, которое, по сравнению с остальной ее одеждой, можно назвать почти легкомысленным. Подол чуть ниже колен, и мелкий белый узор при ближайшем рассмотрении оказывается крохотными цветочками. — Можешь мне не верить, но обо всем этом я вспомнил уже потом, — Тайлер цепляет на нос солнечные очки. — Когда мне на ум пришло сравнить тебя с Марлой, я думал об образе Хелены Бонем Картери об этой цитате: «согласно ее мировоззрению, она могла умереть в любой момент. Трагедия в том, говорила она, что этого не происходит». Их великолепный форд-санлайнер в свете дня сияет полированными боками цвета мараскиновой вишни. За ночь Тайлер уже попривык к управлению этим красавцем и садится за руль с куда большей уверенностью. Хорошая погода (быть может, он даже поднимет брезентовый верх), летящая, как ветер, машина и прекрасная девушка рядом — это ли не счастье? Особенно после месяцев, проведенных в четырех стенах. Уэнсдей пристраивает телефон в держатель на приборной панели, и он говорит: — А ты знаешь правило: тот, кто за рулем, тот и заказывает музыку? — Наш шофер Ларч никогда об этом не упоминал, — срезает его Уэнсдей. — О, ну брось. Я выберу что-нибудь, что понравится нам обоим. — Иоганн Себастьян Бах - всегда отличный выбор. Рекомендую пятую сюиту для виолончели. — Уэнсдей, — веско роняет Тайлер, всем своим видом показывая, что не сдвинется с места, пока они не договорятся. — Однажды в кофейне я видела, как ты притоптывал в ритм какой-то безликой попсовой песенке с надоедливым мотивом. Я сильно сомневаюсь, что мы сможем прийти к консенсусу. — Я люблю разную музыку. И я не зациклен на чем-то одном, в отличии от тебя. И знаешь что? Если мы не подберем саундтрек к этой дороге в твоем телефоне, я сам начну петь. На лице Уэнсдей мелькает знакомое ему по киносеансу в склепе выражение оторопи и отвращения. И Тайлер понимает, что выиграл спор. Он листает библиотеку спотифая добрых десять минут, действительно пытаясь найти решение на границе их общих интересов. И когда его спутница уже начинает терять терпение, находит подходящий альбом. С парковки они выезжают под совместное творчество Металлики и симфонического оркестра Сан-Франциско. Два часа музыку нарушают только указания навигатора. Тайлер воздерживается от подпевания, но отбивает ритм пальцами по рулю. Ему нравится эта темная, яростная музыка. Иногда он поглядывает, как реагирует Уэнсдей. Поначалу несколько напряженная, будто ожидающая подвоха, она постепенно расслабляется, вслушиваясь в льющийся из динамика голос Джеймса Хэтфилда. — Это было неплохо, — замечает она, когда смолкают последние аккорды «Enter Sandman». — Хотя вставленная в середину «Скифская сюита» Прокофьева все равно звучала лучше всего остального. — Разве тебе не пришлась по душе лирика группы? Все эти темы ночных кошмаров, зависимостей, чувства утраты и смерти? — дразнит ее Тайлер. — Я начал слушать Металлику в четырнадцать. Знаешь, этот неприятный возраст, когда тебя начинают переполнять гнев, желание бунта и агрессия. — Я прошла этот этап в десять, — Уэнсдей тянется к своему рюкзаку, чтобы достать книгу, которую до этого листала в мотеле. — Что ты читаешь? — на обложке нет ни названия, ни имени автора. — Освежаю в памяти свои знания о вуду. Туда, куда мы едем, это может пригодиться. — Ты так и не рассказала, что тебе понадобилось в Новом Орлеане. — Слышал когда-нибудь о Мари Лаво? — Уэнсдей разворачивает книгу и показывает Тайлеру рисунок. Красивая женщина пристально смотрит на зрителя, и на губах у нее играет улыбка «я-все-о-тебе-знаю». На женских плечах яркая шаль, голову венчает объемный, затейливо сложенный платок. Шею обвила пестрая змея. На фоне — горящие толстые свечи, человеческий череп и исписанная меловыми знаками стена. — Симпатичный…ээ, тюрбан, — ляпает Тайлер. Остальные детали изображения не сулят ничего хорошего. — Она была ведьмой? — Головной убор называется тийон. Расистский закон 1785 года предписывал носить его квартеронкам, креолкам и свободным чернокожим женщинам. Чтобы их за версту можно было отличить от белой мисс. Мари Лаво еще при жизни называли Королевой Нового Орлеана. Она была мамбо. Верховной жрицей Луизианского вуду. Она разговаривала с духами, предсказывала судьбу, насылала и исцеляла болезни. Кроме того, имела широкую сеть осведомителей, чтобы отслеживать все события и слухи в городе, и содержала публичный дом. Обрати внимание на этот символ, — палец Уэнсдей указывает на нарисованное сердце над правым плечом женщины. Не совсем обычное: верхушку венчает крестик и какие-то черточки, а середину опоясывает цепочка из крестиков. — Это католическая иконография. Так называемое «Сердце Христово» с крестом, языками пламени и терновым венцом. Лаво хотела изменить представление о вуду, как о «сатанинском» культе и ввела использование некоторых христианских символов в обрядах и практиках. Один из влиятельных и богатых почитателей в 1870 году подарил ей золотую подвеску в виде сердца, украшенную россыпью рубинов. Мари заговорила ее, превратила в мощный амулет и использовала, когда практиковала «красную магию», то есть вызывала злых духов. Украшение получило название «Сердце ангела». После смерти матери семейный бизнес подхватила ее дочь, Мари Лаво II. Но после род захирел и ослаб. Наследники не отличались ни талантами, ни предпринимательской жилкой, и очень скоро все имущество было спущено с молотка. В двадцатых годах двадцатого века мой прадед Октавиус Аддамс купил несколько вещей, принадлежащих первой Лаво. В том числе упомянутую подвеску. Она до сих пор хранится в сокровищнице Аддамсов. Месяц назад, — Уэнсдей вытаскивает заложенную между страниц газетную вырезку, — я увидела вот это. С серой бумаги на него смотрит женщина, удивительно похожая на ту, чей портрет показывала ему Уэнсдей. Красивая, очень красивая женщина в белом тийоне, длинную шею которой оттягивает огромная подвеска в виде сердца с крестиком на верхушке. — В статье рассказывается о Мари Лаво III, новоизбранной Королеве вуду. Прапрапраправнучка первой Лаво и продолжательница ее дела. Обратил внимание на украшение? Журналист утверждает, что это то самое «Сердце ангела», чудом сбереженная фамильная ценность. — Но этого не может быть, раз твой дед купил его. Считаешь, она самозванка? — интересуется Тайлер. — Все несколько сложнее, — лицо Уэнсдей суровеет. — Первое, что я сделала — это проверила сокровищницу. — Тайлер качает головой, не веря, что слышит это слово из уст собеседницы, а не с экрана, где идет фентезийный фильм про драконов. — У меня случилось видение, когда я коснулась подвески. Оказывается, моему прадеду всучили подделку. Жалкую побрякушку из золота и шпинели, не имеющую никакого отношения к Королеве вуду. — И ты едешь в Орлеан, чтобы… — тянет Тайлер. — Никому не дозволено дурачить Аддамсов. Я не собираюсь спускать все на тормозах, только потому, что афера случилась сто лет назад, — в голосе Уэнсдей появляется опасная вкрадчивость. — Я заберу настоящее «Сердце ангела». Мой прадед заплатил за него. Его место в доме Аддамсов. — То есть мы едем грабить мадам Лаво, — резюмирует Тайлер, — а могли бы просто отправиться в Диснейленд. Они останавливаются только чтобы пообедать, и к восьми вечера, когда форд паркуется у нового мотеля, у Тайлера уже ноет все тело. Им выдают ключи от двух номеров, идущих друг за другом. — Спокойной ночи, — Уэнсдей кивает ему и скрывается за дверью. Похоже, ее дневной лимит на пребывание в его обществе исчерпан. Во второй части поездки они, чтобы не спорить о музыкальных вкусах, включили аудиокнигу — сборник рассказов По — и весьма мило провели время, но под конец вдруг почти разругались. Тайлер спросил о Неверморе, Уэнсдей стала рассказывать о совместном проекте с Торпом, слово за слово… В его номере чисто и уныло. Тайлер бросает сумку и отправляется на поиски дайнера или дешевой бургерной. — Еще кофе, милый? — официантке, обслуживающей его столик, за сорок. В ее обращении нет и намека на флирт. Скорее, в нем сквозит материнская забота. — Нет, спасибо… — Тайлер читает имя на бейджике, — Долорес. Не подскажите, чем можно заняться в вашем городе, прежде чем рухнуть на койку в мотеле у шоссе I-35? — Ну, в даунтауне есть кинотеатр и парочка баров. Но ты слишком молод для последних, — прозорливо замечает она. — Общественный центр в это время уже, конечно, закрыт. Можно прогуляться вдоль реки Сан-Маркос. Посмотреть на старое здание университета. Или на эту новую громадину — Центр судебной антропологии. Непонятно, зачем им столько места, если ферма — слава тебе Господи — все равно находится в тридцати милях от города. — Ферма? — переспрашивает Тайлер и по хитрой улыбке Долорес, понимает, что клюнул именно на тот крючок, на который она и расчитывала. Должно быть, рассказывает об этом каждому, кто готов слушать. Переварив чизбургер и полученную информацию, Тайлер выходит наружу. Идея кажется абсолютно безумной. Даже по его меркам. Даже по меркам Уэнсдей. Тайлер идет по галерее к своей двери, достает ключ, но не торопится вставлять его в замок. В окне Уэнсдей горит свет. Ладно, решается он. Его репутации это уже не повредит. Он стучит в ее дверь. — Уэнсдей, это я. Открой, пожалуйста. Она отпирает через пару секунд. Строгая черная пижама, застегнутая до самого воротника под горло. Мазок белого крема на носу. Тайлер внутренне умиляется. — Надеюсь, у тебя веская причина беспокоить меня, — она ловит его взгляд. — Я обгорела. — Причина веская. Собирайся, у меня для тебя сюрприз. Уэнсдей пытается захлопнуть дверь, Тайлер подставляет ногу, не давая этому случиться. — Обещаю, тебе понравится. — Ох, он в этом не уверен. — Ну же. Ты же на каникулах. Это время развлечений и дурацких выходок. — Ты пьян? Они препираются несколько минут, пока Уэнсдей не сдается. Она обещает спустить с него шкуру, если он отвезет ее в луна-парк или на ярмарку. До места назначения час езды, и все это время Тайлер хранит молчание. Неприметный дорожный указатель «ЦСА» ни о чем не говорит неподготовленному водителю, но он его не пропускает. Не доезжая милю до главных ворот, сворачивает на неприметную сельскую дорогу, оставшуюся с тех времен, когда гектары этой земли были отданы ученым-агрономам, а не антропологам и криминалистам. «Спасибо, Долорес. Ты хотела попугать проезжего туриста, но не знала, что перед тобой далеко не нормис». Территория центра огорожена высоким деревянным забором, но для Уэнсдей это не препятствие. В крайнем случае, он ее подсадит. Вообще, вряд ли кто-то ожидает, что туда могут вломиться среди ночи. — Знаешь, что такое фермы тел? — спрашивает Тайлер. Окей, вот-вот выяснится, кто из них больший псих. — Научные учреждения, изучающие процессы, происходящие в человеческом теле после смерти, — как по написанному отвечает Уэнсдей. Бросает подозрительный взгляд в окно. — Как правило, представляют собой огороженную территорию, где человеческие трупы разлагаются естественным путём в самых разных условиях: на солнце и в тени, под землёй и на земле, повешенные, лежащие под полимерными плёнками… Она замолкает и смотрит на Тайлера. В полумраке салона невозможно прочесть выражение ее лица. — Всего их семь в стране. И это… одно из них, не так ли? — Д-да, — заикаясь отвечает Тайлер, от волнения чувствуя, как съеденный ужин подступает к горлу. — И ты предлагаешь нам прогуляться. Там, — голос Уэнсдей падает до шепота. — Я думал, что тебе будет приятнее сделать это в одиночку, — честно отвечает он. — Идеально, — выдыхает Уэнсдей и достает фонарик из бардачка, — вернусь через час. Она открывает дверцу машины, и уже ставит одну ногу на землю, но вдруг резко возвращается в салон, тянется к Тайлеру и оставляет поцелуй на его щеке. Но прежде, чем он может что-то сделать или хотя бы сказать, Уэнсдей успевает выпорхнуть в ночь.