all the ways about here belong to me

— Тебе не хватило денег, что я дала? — спрашивает Уэнсдей, когда Тайлер отпирает дверь номера и пропускает ее вперед. В ответ на его вопрошающий взгляд, продолжает, — Почему ты снял одну комнату? — Разве ты не собираешься следить за тем, чтобы я не сбежал? — он бросает на пол свою сумку. — Брось, мы остановились всего на несколько часов. И здесь две раздельные кровати. Тайлер тянется к дверце мини-холодильника, спрятанного под столом: — Кола и крошечный пакетик с арахисом. Стоило заехать в МакАвто. Уэнсдей молча выкладывает из своего кожаного рюкзака пару яблок, горсть батончиков и шуршащий, словно маракас, футляр с таблетками. Тайлер запивает водой из-под крана целую горсть белых, продолговатых пилюль. Берет яблоко. — Вкусно, — говорит он Уэнсдей, что в позе лотоса устроилась на одной из кроватей и листает книгу в темной обложке. — «Пинк Леди». Любимый сорт Алана Тьюринга. У него была привычка съедать яблоко перед сном. В свою последнюю ночь он накачал плод синильной кислотой и уже не проснулся. — Тебе обязательно каждую деталь в своей жизни окрашивать в мрачные тона? Не отвечай, это риторический вопрос, — огрызок отправляется в мусорное ведро. — Как думаешь, может мне стоит сменить внешность? Покрасить волосы в туалете заправки и купить огромные солнечные очки, как показывают в кино? — Тебя надо немного подстричь. Челка лезет в глаза. Ты ее постоянно поправлял, пока мы сюда ехали, — говорит Уэнсдей, глядя не на него, а в книгу. — В твоем переносном пыточном наборе найдутся ножницы? — спрашивает Тайлер, на душе которого становится светлее от мысли, что Уэнсдей смотрела на него, пока он не видел. — В моем наборе есть все. Я сама стригу себя с десяти лет. — Отлично, значит, и с моей челкой справишься. Она поднимает на него изучающий взгляд, потом пожимает плечами. — Найди стул и полотенце. Уэнсдей замирает напротив него с длинными острыми ножницами, и Тайлер испытывает неуютное чувство от ее пристального взгляда. Словно он снова связан в мастерской Торпа. — Что-то не так? — не выдерживает он. Пауза затягивается. — Я пытаюсь увидеть будущий результат. Микеланджело Буонаротти в ответ на вопрос, как ему удаются столь прекрасные статуи, ответил: «Я беру глыбу мрамора и отсекаю от нее все лишнее». Ее первый выпад настолько резкий, что Тайлер дергается. Но, кажется, Уэнсдей не намерена сегодня лишать его головы. Она пропускает сквозь свои пальцы прядь за прядью, сосредоточено орудуя ножницами. Мягко надавливает ладонью, склоняя его голову в нужную ей сторону. Кончиком полотенца, обернутого вокруг его шеи, проводит по щеке, стряхивая отстриженный локон. Изголодавшийся за время своего заключения по настоящему тактильному контакту Тайлер тянется к Уэнсдей, словно подсолнух к солнцу. Он опускает свои большие руки между колен, иначе слишком велик соблазн обхватить ими ее за талию и притянуть к себе. Все кончается слишком быстро. — Готово, — Уэнсдей отступает. Критически его оглядывает и, больше ни слова не говоря, возвращается к чтению книги. Тайлер роняет «спасибо» и отправляется оценить результат в зеркале ванной. Волосы лежат отлично. Видимо, именно в этот момент адреналин, на котором он существовал с момента, как впервые за несколько месяцев вдохнул свежий воздух, решает наконец уступить сцену кортизолу. Он чувствует, как слабость разливается по телу. Ему нужно принять душ и немного поспать, прежде чем снова сесть за руль. …он снова во «Флюгере». Вечерняя смена закончена, и зал заливает красный, тревожный свет наружной рекламы. Он подметает, когда за его спиной раздается треньканье дверного колокольчика. Ледяной порыв воздуха касается его затылка и стекает за воротник, вызывая дрожь вдоль позвоночника. Это снова она. Ему не хочется оборачиваться, но он знает, что выбора у него нет. И потом, это просто трусость — не суметь взглянуть ей в лицо. На ней фланелевая рубашка и яркий, светоотражающий жилет, изрезанный и грязный. Джинсы, походные ботинки. Темные волосы забраны в высокий хвост. Половина ее лица покрыта запекшейся коркой. Там, где был левый глаз, зияет провал. Она шла по лесной тропе, огибающей Невермор. Он помнит, как учуял ее запах. Помнит голос Лорел, впервые давший ему команду. Помнит, как бежал, сломя голову, едва не врезаясь в деревья. И как его человеческая часть, еще не привыкшая к охоте, билась и вопила от ужаса. Днем ранее он подал этой девушке чашку капучино и улитку с корицей за угловой столик. Она улыбнулась и пожелала ему хорошего дня. Она пытается улыбнуться и сейчас, но коготь Хайда рассек ей лицевой нерв. Тайлер стоит, не в силах пошевелиться, когда она приближается, кладет руки ему на плечи и говорит: — Тайлер, очнись! Тайлер! — голос Уэнсдей выдергивает его из кошмара, и он подскакивает на кровати, дико озираясь, не понимая, где находится. Кто-то громко, над самым ухом, повторяет как заведенный: «Сэнди Уильямс, Сэнди». Только когда Уэнсдей отвешивает ему пощечину, голос затыкается, и Тайлер понимает, что все это время сам и твердил имя своей первой жертвы. Холодная кока-кола обжигает горло, но Тайлер залпом опрокидывает в себя бутылку и только после этого поясняет: — Имя я узнал, когда в кабинете отца взглянул на доску расследований. Ту, которая проходила под кодовым названием «не-гризли». Из всех жертв, только она мне снится. Ждет меня во «Флюгере» или на тропе. Пытается не то что-то сказать, не то придушить. Я всегда просыпаюсь прежде, чем узнаю. Нет, стой, — он вытягивает вперед руку с поднятым указательным пальцем. — Не говори ничего, Уэнсдей. Я не хочу слушать. Он начинает мерить шагами номер, словно встревоженный зверь в клетке. — Лучше поговорим о тебе. Ты законченная индивидуалистка. Ты презираешь правила, установленные для большинства. Непредсказуемость твоих действий опасна для окружающих. И выглядишь ты как долбанная Марла Сингер из верхнего класса Нью-Джерси! Но если приглядеться повнимательней, твоя мораль бела, словно только что выпавший снег. Ты защищаешь слабых. Обличающим перстом указываешь на несправедливости. И творишь добро так, как его понимаешь. А теперь скажи, — он наконец останавливается. — Зачем такому человеку вызволять из-под стражи чудовище, убившее шестерых? Уэнсдей прожигает его своим немигающим взглядом и выдает фразу, сбивающую с толку: — Потому что ты совершенно никудышный актер. — Я? Водивший тебя за нос несколько недель? — Тайлер недобро прищуривается. — Ты лгал мне. Ты сливал информацию Гейтс. Ты даже ранил себя. Но в остальном ты просто жил своей жизнью. У любого подростка полно тайн. Курение, первая любовь или, быть может, грозный зверь, пробудившийся ото сна, — голос Уэнсдей чеканит слова, как монеты. — В полицейском участке… Советую тебе пересмотреть последние кадры «Психо» Хичкока. Энтони Перкинс безупречно отыгрывает моментальный переход от невинного юноши с глазами лани к психопату. То, что тебе совсем не удалось. После всего совершенного, ты, возможно, и хотел, чтобы тебя считали чудовищем. Но на деле ты был лишь исполнителем. Лорел, вдохновительница всех злодейств, манипулировала тобой, использовала, как живое оружие. Направляла необузданную ярость Хайда в нужное ей русло и играла на твоих человеческих чувствах. Это она должна была ответить за все совершенное. Тебе было не место в Баркли-хаус, — она делает паузу. — Да, у меня специфическое понимание добра и справедливости. И оно вовсе не кипенно-белое. Они расходятся по разным углам комнаты, словно боксеры после раунда. Уэнсдей хмурится, смотрит на Тайлера и спрашивает, решая не оставлять непроясненных моментов: — Кто такая Марла Сингер?