Close your eyes

Арракс стелился низко, как утренний туман над заводью, проходясь лапами по верхушкам елей, словно лес был лоскутом длинноворсного меха. От нагретой солнцем хвои поднимался вверх густой запах, щиплющий глаза, и Люцерис беспрестанно тёр раздражённые веки, уже вспухшие, потяжелевшие, смоченные слезами, встречным ветром разносимыми по вискам. Сапфировое небо над головой, напитанное влагой, дребезжало глухими раскатами грома, почти неотличимо схожими с рёвом разъярённого дракона. Распластав исполинские крылья, Арракс мирно парил над землёй, лёжа на восходящих потоках, как на взбитой перине. Беззаботное спокойствие Арракса передавалось его всаднику: Люцерис плыл в воздушной массе, разрезая небо, как лодка — зеркальную гладь реки, вдыхая полно и сладко, ощущая, как расходятся лёгкие под рёбрами и пускают негу по коже, оседающую шипящим покалыванием на кончиках пальцев. Он чувствовал, что готов вот-вот раствориться, став невесомым и бестелесным, но проклятый зуд, терзающий глазные яблоки, мешал превратиться в одно из облаков, вынуждая раз за разом вскидывать руку. — Снижаемся, Арракс, - скомандовал Люк, проведя ладонью по прохладной драконьей чешуе. — Не смей умирать, бастард, - пророкотал Арракс в ответ и, взмахнув крыльями напоследок, вдруг растаял, лишив Люцериса опоры и сердца, оставив после лишь эхо своего-несвоего голоса. Исполненное презрением "бастард" звенело в ушах, заглушая свист ветра, пока Люцерис падал в бездну, дёргая руками и беззвучно крича. Немой крик оборвался всплеском воды, и рот залил тёплый вязкий металл. Люк вынырнул на поверхность, жадно вдохнул вместе с кровью, протёр глаза — сквозь рубиновую пелену, застившую взгляд, проступили очертания багровых вод, окруживших его, и обозначился вдали заснеженный берег. Клокочущее рычание Арракса всё ещё шумело в голове. Люцерис положил ладонь на грудь, пытаясь нащупать сердце, однако внутри было пусто и тихо: сердце, обратившись в пепел, трупным ядом затопило внутренности, и Люцерис бы умер, но чтобы умереть, надо быть живым. Он устремил взгляд в небо, где в залитой розовым солнцем тьме гремел драконий рёв. Рубины в глазницах красили облака в пурпур, но синь сапфира оставалась незатмлённой и пугала презрением. Люк ничего так не боялся, как насмехающегося неба над головой. До берега было рукой подать, но когда он вышел на хрусткий снег, лиловые сумерки уже затянули раскинувшуюся вокруг белоствольную рощу. За кривыми ветками чернела беспросветная мгла — манящая и тёплая, полая, как Люцерис, обещающая тишину и забвение. Люцерис поскрёб ногтями веки и уверенно направился вглубь леса. Босые ноги следили кровью, утопая в мягком девственном покрове, мокрая ночная рубашка, сменившая цвет на брусничный, облепила тело, и казалось, будто с Люка сняли кожу, выставив на обозрение его гниющее мясо. Пахло хвоей, прелой травой и медью. Голые кроны шелестели в неподвижном сыром воздухе, устремляющиеся в облака стволы, жалобно поскрипывая, оплакивали Люка, а Люк погружался всё дальше во тьму и настойчиво тёр слезящиеся глаза. Позади послышался шорох, и он оглянулся впервые за вечность — на расстоянии трёх шагов от него замерла сколопендра. Она была размером с кошку, цветом панциря сливалась со снегом, имела тысячу ног и тысячу причин находиться здесь. Люк не удивился, увидев её, однако бросил строго: — Уходи, - и его голос разлился эхом по роще. Усики сколопендры задрожали, но она осталась на месте. Пришлось повторить громче: — Уходи! - он даже рукой махнул, чтобы напугать её — бесполезно. — Я не пойду с тобой! Оставь меня в покое! Покой взорвался раскатом грома — сапфировый дракон растревожился. Но плевать. Люцерис выдохнул молочный пар, почесал проклятые глаза, развернулся обратно и продолжил путь сквозь белую рощу в сопровождении частого цокота тысячи ног. Мрак впереди плотнел. Люцерис чувствовал, что он сгущается в лёгких, как смола, и становится тяжелее дышать. Противная сколопендра дёрнула его за подол рубашки. Люк цыкнул на неё, не останавливаясь, но краем глаза заметил, что она подросла и теперь усиками доставала ему до пояса. Какая упрямая. Прямо как зуд за веками. Спустя две вечности бесконечным стволам пришел конец, мрак обрёл осязаемую форму, и Люцерис встал перед ним, стиснув в кулаках скользкие от крови пальцы. Усики щекотали его затылок: сколопендра ждала. Люк потянулся к занавеси мрака, но тут же получил укус в шею. Он зашипел: — Отстань, - и решительно ухватился за полог, прибитый звёздами к небосводу. Струящейся волной тьма легла к его ногам, обратившись в линию, углём начертанную на серебрящемся насте. Едва рождённый свет, скрывавшийся за пологом, слепил так, что весь мир исчез — остались только Люцерис, сколопендра, зуд в глазницах и чардрево в центре угольного круга. Даже сапфировый дракон растворился в сияющей белизне. Алые листья трепетали в порывах несуществующего ветра, срывались с ветвей и устилали собой извилистые корни. Листья пели колыбельную матери, и Люцерис не смог сдержать улыбки — в выжженной пустоте груди робко вспыхнул огонёк. Тысячи ножек засеменили по голени вверх. Люцерис стряхнул сколопендру на землю: она обессилела и снова стала букашкой. — Тебе нельзя туда, - в его голосе не было злости, только вековая усталость. — Я должен идти. Он шагнул вперёд прежде, чем она успела его настичь. Хрупкий наст принял вес Люка, словно Люк ничего и не весил, но это был первый шаг, самый лёгкий из всех. Едва он переступил черту, опавшие листья взметнулись в воздух, закрутили пляску — чардрево очнулось. Сколопендра за спиной печально запищала, однако Люцерис не обернулся: стихающий зуд в глазах умолял уходить. Второй шаг был таким же лёгким, но на плечо приземлился багряный лист — задорный, как морской бриз, который играл с каштановыми кудрями, пока дед обучал внука корабельному мастерству — и наст под ногами едва слышно треснул. Сколопендра запищала громче, высота утробно заворчала, Люк не обернулся. На третьем шаге к щеке прижался ласковый листок, несущий тепло прикосновения матери. В груди стало тревожно, от ступней пошёл тонкий излом, писк и ворчание нарастали, как и сила в сжимаемых кулаках. — Нет, - прорычал Люк себе под нос и шагнул в четвертый раз. Его слипшиеся волосы украсила корона из листьев — живая, дрожащая, кровавая, как и все короны. Корка льда хрустнула, сколопендра завизжала, над головой зарычал дракон — нет, не сработает, не зовите, не просите — Люцерис шагнул опять. Сумасшедшие листья тут же облепили его с ног до головы, повисли тяжестью доспеха, принесли с собой запах смерти, пепла, сражения, триумфа, надавили на плечи так, что наст захрустел, как сломанная кость. Хруст наста заглушали вой и рычание, закладывающие уши. Люцерис сглотнул слюну с привкусом ржавчины и осторожно совершил шестой шаг. Очередной листок, отделившись от хоровода, опустился на грудь, туда, где когда-то давно билось сердце, поселил нежный жар под кожей и окутал сотней касаний, пускающих волны по нервам. За спиной будто выросли крылья, но всё ложь — там лишь вопила сколопендра возле угольной нити. Люцерис хотел взглянуть на неё, заполошную, но оставался один-единственный шаг, и он его сделал. Пляска листьев в миг замерла — все они до последнего осыпались дождём к ногам Люцериса, обнажили его, окровавленного, вернув телу и душе лёгкость. Глаза не чесались больше, звуки ушли вместе с тревогой. Стало так тихо, что казалось, будто он оглох. Чардрево потянуло к нему белые ветви, приглашая в объятья. Люцерис вдохнул. Выдохнул. Коснулся кончиками пальцев кончика одной из веток — лёд прошил насквозь, заземлившись в позвоночнике. Ветка поползла по кисти, как лиана, опутывая суставы. Вот и всё. Вот и всё, бастард. — Долг уплачен, - сказало ему одноглазое чардрево. Люцерис вдохнул. Выдохнул. Обернулся, чтобы увидеть сколопендру в последний раз — и наст разошёлся под ним сеткой звонких трещин, осыпался осколками в резверзнутую бездну и увлёк за собой. Люцерис утонул во тьме, как в болоте. Дно бездны оказалось усыпанной подушками постелью. Люцерис лёг в неё, чтобы наконец проснуться.