Close your eyes

Люк пожалел, что родился на свет, сразу как только пришёл в себя: ему казалось, что он чешется весь целиком — проклятущий зуд гнездился в глазницах и расползался иглами по коже. Ощущение было такое, будто его заживо жрут муравьи. В первом естественном порыве Люцерис вскинул руки к лицу, собираясь вычесать себе глаза, но руки остались на месте, прикованными к постели — наверное, к постели, Люк не мог утверждать, он не видел совершенно ничего: на веки давила плотная повязка. — Что?.. - он дёрнулся в тщетной попытке освободиться, но тут же заскулил от боли, пронзившей виски — голова готова была развалиться на части. — Эй, здесь есть кто-нибудь? - голос охрип и сел, язык, присохший к нёбу, едва шевелился, и страшно хотелось пить — почти так же, как почесать глаза под повязкой и выяснить наконец, что произошло. Последним его воспоминанием была буря Штормового предела, Эймонд на Вхагар, его смех, её пасть... О Семеро. Нет. Разогнавшееся в панике сердце замерло. — Арракс, - прошептал Люцерис одними губами, ощутив болезненный прилив раскалённых слёз. Рёбра сжались, что не вдохнуть. Перед глазами замелькали вспышками моменты из прошлого — счастливые, светлые, шумные, наполненные свободой полёта и ощущением крыльев за спиной. Арракс рос вместе с ним, его молодой бесстрашный дракон, они столько пережили вместе, и теперь Люцерис остался один с уполовиненным сердцем, неспособный летать — лишь помнить о том, каково это. Горе было так велико, так мучительно — оно захлестнуло, переполнило и вылилось в долгий, отчаянный стон: — Арракс... Люк зарыдал сухо. Это было слишком — страшно, больно, невыносимо. Его дракон мёртв. Его прекрасный Арракс, продолжение его души, его крылья — всё уничтожено Эймондом. Люцерису мерещилось, будто он слышит вой своего умирающего дракона, но это выл он сам. Мужчины не плачут? Плевать. Люк собирался плакать столько, сколько сможет, пока не высохнут глаза, а потом найти проклятого Эймонда и вырвать ему сердце так же, как это сделал он — безжалостно смеясь. Что-то подсказывало Люку, что искать долго не придётся: наверняка именно дядя притащил его сюда, обездвижил, подлатал, чтобы ценный пленник не околел до того, как выполнит своё предназначение. Люцерис прекрасно понимал: те, кто связал его, не были ни друзьями, ни союзниками — они сохранили жизнь сыну Рейниры не из благих побуждений и теперь затребуют плату у его матери. Разумеется, это был Эймонд, кто ж ещё это мог быть. К боли потери примешался стыд — Люк подвёл свою королеву, стал разменной монетой в играх против неё. Ни чести, ни дракона. Боги, лучше бы он умер вместе с Арраксом. Хотя бы затем, чтобы не видеть убийцу Эймонда больше никогда. И не чесаться, Семеро, это же невозможно терпеть! Люцерис снова попытался освободиться, но вдруг заскрипели петли отворяемых дверей — он повернулся на звук, затребовал хрипло: — Отпустите меня! Отпустите немедленно! - и принялся яростно дёргаться, надеясь зацепить вошедшего нескованными ногами, путающимися в одеяле. Послышался голос: — Тише, Люк, тише. Люцерис тут же узнал его: — Хелейна? - он замер, пытаясь понять, она ли пришла одна или же притащила с собой своих придурошных братьев. Люк бы спросил, но на честность особо рассчитывать не приходилось. — Отпусти меня, Хелейна. Что за бред? Пленника достаточно просто запереть! Зачем эти позорные излишества?! Ощутив робкое прикосновение к пальцам, Люцерис вздрогнул и стиснул зубы чуть не до скрежета. — Ты не пленник, Люцерис, - ласкающая ладонь опустилась на щёку, заставив Люка взбрыкнуть опрометчиво и тут же пожалеть об этом: виски нещадно заныли — вместе с ними заныл и Люк. — Тебе нужно поберечься. — Не пленник? - задыхаясь от гнева, прошипел Люцерис. — Ты, видимо, шутишь? Я связан! Вы связали меня! — Мейстер велел нам тебя связать, чтобы ты не навредил себе, - пыталась оправдаться Хелейна, вызывая лишь раздражение своим извиняющимся тоном. — Ты чесал глаза. Не удивительно! Совершенно, горите вы все в пекле, не удивительно! Ладно. Хорошо. Возможно, в этом был смысл, потому что Люцерис и сейчас хотел чесаться до кровавых слёз, лишь бы зуд прекратился. Возможно, в бессознании он действительно мог это сделать. Возможно, Хелейна говорила правду. Люк почти ей поверил. — Тогда сними повязку, - потребовал он, стараясь придать дрожащему голосу твёрдости, но в нём всё ещё звенели злость и нетерпение. — Нет причин прятать лица, тётя, я прекрасно знаю своих похитителей. Её ответ прозвучал не сразу и показался Люцерису неуверенным: — Повязка удерживает целебную мазь. Мы не прячем лица. Она определённо лгала. Или недоговоривала. Или всё вместе. — В чём дело? - настороженно процедил Люк. — Я сильно повредил глаза, да? Поэтому так чешется? Они будут долго восстанавливаться? Сколько придётся терпеть этот проклятый зуд?! Хелейна поспешила его успокоить: — Недолго, Люк, недолго! Мейстер сказал, что ещё четыре-пять дней — и он снимет повязку. Больше не будет чесаться! Боги. Люцерис был уверен, что сойдёт с ума за эти четыре-пять дней, но слова о том, что хотя бы в таком далёком-далёком будущем чесаться уже не будет, успокоили, как холодный компресс, и даже зуд, кажется, подутих. Он со всем справится. У него нет выбора. — Я в Красном замке, да? Хелейна угукнула, и Люцерис услышал, что она улыбается. Может быть, потому что он перестал шипеть на неё, может быть, потому что она Хелейна. Красный замок. Его родной враждебный дом. Ставшая ему тюрьмой обитель узурпатора. Потрясающе. И он лежит тут, прикованный к постели, не в состоянии даже почесаться. — Лучше бы я умер, - вслух признался Люцерис, в тот же миг устыдившись своей нечаянной слабости. — Нет, не лучше, - Хелейна вновь провела подушечками пальцев по его руке, после зашуршала подолом платья, вставая. Она, наверное, всё это время сидела на стуле рядом или же опустилась прямо на колени: Хелейна обползала на карачках весь сад при замке в поисках жуков — от неё стоило ожидать всего, что угодно. Кроме подлости. Тётя была единственным человеком, которому Люцерис, пусть и со скрипом, но мог довериться. Поэтому он спросил, рассчитывая на её искренность: — Так что с моими глазами, Хелейна? Он услышал, как она всхлипнула, подавившись вдохом. Её всхлип породил холод за грудиной. Люку страшно не нравилось, что Хелейна не торопится отвечать. Она молчала вечность, затем сказала, изображая непринуждённость: — Некоторые мейстеры утверждают, что змеи глухие, представляешь? Говорят, они способны ловить вибрации телом. Проклятье. Что это значило? Наверняка ничего хорошего. Холод рос, Люцерис с трудом сглотнул подкативший ком. — Я не глухой, тётя, - по слогам произнёс он, тщательно игнорируя множащийся внутри страх. — Я прекрасно тебя слышу. Снова зашуршало платье, снова рука коснулась его руки, но уже порывисто и нервно. — Да, слышишь, - Хелейна сжала его пальцы, и, предчувствуя надвигающуюся катастрофу, Люк сжал её пальцы в ответ. — Ты прекрасно слышишь. И это замечательно, правда? Так много можно услышать: голоса близких, шум моря, пение птиц, шелест листьев... Разве этого мало? А, Люцерис? Разве мало слышать мир? Она говорила, а её голос то и дело сбивался: скакал по верхушкам и опускался в шёпот, чтобы снова обрести силу и тут же утратить её. Вместе с голосом Хелейны скакало и сердце Люка: он как будто бы понимал, о чём она, и как будто бы догадывался, но нет, Семеро, только не это, пожалуйста. Пожалуйста, пусть его догадки окажутся ошибочными. — Что с моими глазами, тётя? - настойчиво повторил он, едва дыша, уже будучи на грани истерики: Люцерис почти знал — он же чувствовал, что там, за выматывающим зудом, прячется что-то страшное — страшнее мёртвого дракона, страшнее собственной смерти — что-то, о чём он не хотел думать, о чём и мыслей допускать не хотел. Что-то, что всё же произошло и разделило его жизнь на до и после. От чего нельзя убежать и остаётся только услышать правду. Если Хелейна скажет... Если Хелейна скажет сейчас... О боги. Пожалуйста. — У тебя их нет, Люцерис, - тихо произнесла она. — Твоих чудесных глаз больше нет. Его отчаянная надежда рухнула, вспыхнула, истлела в пламени за рёбрами, и Люцерис застонал от боли. Никогда ещё он не хотел умереть так сильно, как в этот момент.