Новогодняя меланхолия в Бийске

Прилавки заполнил цветастый китайский новогодний ширпотреб, нечищеный хрустящий от мороза снег стоптался под ногами. Плотно к друг другу стоят ларьки, укрытые брезентовыми палатками, в воздухе запах табака и горячих беляшей, жареных на маргарине. Здесь бродят с тупым бесстрашием в глазах бродячие собаки, что лениво виляют хвостом, глядя в глаза человеку, быстро жующему что-либо — порой получают свой жалкий кусочек. Оттого они плодятся целыми стаями, нападают на детей — тогда собак, спохватившись, травят или отстреливают. Здесь покупают сигареты малолетки, а закладчики без страха делают нычки, утопая в метущейся в предновогоднем припадке массе людей, загруженной пакетами с продуктами и подарками. Здесь встречаются люди с грустными глазами, ведущие самые задушевные в мире беседы, грея озябшие руки о крашенный заваркой кипяток в одноразовом пластиковом стаканчике. Центральный рынок города Бийска это живой организм. А лейтенант Игорь Лимонов плохо-действующий отечественный антибиотик, единственное доступное лекарство, что принимают, когда один из микробов выбивается из строгого ряда и позволяет себе уж слишком многое. — Вот, посмотрите, будьте добры! — Бросился всем своим тучным телом таджик, владелец киоска с фруктами к человеку в форме, — Поймал с поличным! На месте этого самого преэтупления! Имущество портит! Жэнщын голых рисует! Леха, уже продрогший до костей в своей осенней куртке на утреннем морозе, устремил свой единственный глаз на Лимонова. Квелый такой, пришибленный наркоман в годовой завязке. Бесцветные жидкие светлые брови и волосы, серьезный взгляд художника из Наукограда с телом подростка и мировоззрением старика. До граффити-художников в городе обычно не было никому дела, они пользовались своей свободой творчества, в Бийске сотни никому не нужных стен. А Леха покусился на ту, за которую отвечает лейтенант Лимонов. — Ничего я не порчу. Это Снегурочка. Для людей, праздник ведь. Новый год. — Обиженно бросил художник. — Новый год, слушай! Новый год это Дэд Мороз, Снэговик, зайчики, белочки! А это голый жэещын! Товарищ Лимонов, здесь же семьи с детьми! А он! «Жэнщын», нарисованный на фруктовом киоске баллончиком, был не такой уж и голый. Снегурочка в коротком голубом полушубке и розовых трусиках на высоких каблуках сидела на корточках. Из-под высокого кокошника выбивались седые крашенные волосы — на лице грубоватый вызывающий макияж «аля-госслужащая». Лимонов мягко улыбнулся — похоже на его бывшую жену. Зеваки тыкали пальцами, фотографировали на телефоны и с энтузиазмом обсуждали Лехино творчество. Таджик и художник полемизировали о великом. — Какой год, такая и Снегурка! — Люди может отвлечься хотят, им праздник нужен, чудо! А ты?! Порнография! Очень легко это выть: вай, у мэня все плохо, здоровья нэт, денэг нэт… А сам что? Жопу, извините, товарищ Лимонов, на стене рисует! — Красивая ж тетка! — Возмутился Леха. — Красивая! — Кивнул хозяин, — И жопа у нее красивая! Твой талант да в нюжное русло! Лица рисовать нюжно, а не жопы… Привыкший вразумлять детей, племянников и внуков, хозяин-таджик понемногу отпустил злобу. Этот тощий низкорослый одноглазый двадцатипятилетний талантливый ребенок начинал ему нравиться своей глупой вульгарной шуткой. Игорь Лимонов успел дойти до киоска с беляшами, протянул Лехе стакан сладкого чая. Заметил его клацающие зубы. Художник улыбнулся — ночь работы и все для одного Лимонова. — Ну, давайте, уважаемый представитель власти — сажайте меня в кутузку на Новогоднюю ночь! — Я тебе штраф выпишу, могу пендаля отвесить для профилактики. — А у меня денег нет! — В течении месяца можно оплатить… — А у меня героин в кармане! — Сухие губы Лехи дрогнули. Таджик замер с открытым ртом. Лейтенант Лимонов помрачнел. — До выяснения обстоятельств в участок надо! Так ведь, а, власть?! Смеющиеся подростки фотографировались на фоне Снегурочкиной жопы. — Алеша? Художник поднял голову, снег скатился с капюшона на плечи. Лимонов застегивал ему наручники на запястье. — Что ты душу мне рвешь? Чего добиваешься? Милый мой… — Протянул так жалобно и задушевно, что у Лехи заныло сердце. Он быстро и агрессивно улыбнулся лейтенанту. — Если гора не идет к Магомеду… Вот закроешь меня на пятнадцать суток. Все Новогодние каникулы вместе проведем! Даже еще останется! Ты и надоесть мне успеешь, Лимонов! — Я позвоню мужу твоей сестры, он заберет тебя. — Не хочу к Глебу! К тебе хочу! С тобой Новый год отмечать, сволочь! С тобой только вдвоем! А ты даже этого для меня сделать не можешь! Опять будешь с мамкой Голубой Огонек смотреть и сыну каждые полчаса после курантов названивать! К черту ты мне такой сдался! К черту! К черту, Игорь Лимонов!.. Леху-хужожника паковали в полицейскую машину. Лимоновы переехали в Бийск из Немецкого национального района в Алтайском крае. Кроме светлых волос и характерной арийской челюсти их происхождение ничто не выдавало. Многих ставила в ступор нелепая фамилия. Дед в сороковые годы из Иоганна Лемона трансформировался в Лимонова Игоря Ивановича: в наше время мы имеем дело с его полным тезкой. Каким бы не был маленький Игорь рыжим, конопатым, шустрым, чем бы не увлекался по жизни, прилипло к нему единственное дворовое прозвище — Лимон. «Лимоном» он был и в школе милиции. Желтому, как общажные обои или пшенная каша, нелюдимому, правильному молодому Игорю это прозвище шло. В школе милиции он и спутался с наглым белозубым красавцем «Серджо» — Серегой Сергеевым, сыном управляющего крупного магазина в городе, с парнем, которого сперва до трясучки невзлюбил. За веселый дружелюбный нрав, за внимание одногруппников и преподавателей, за спортивные успехи и принцип получать от жизни только удовольствие. В конце первого курса в походе Лимон и Серджо без перерыва грызлись. Ребята, что сперва наслаждались этим зрелищем, начали от них уставать. Как бабы на базаре, ей-богу! Лимона и Серджо старшина отправил в лес по дрова: пацаны вернулись под вечер сильно избитые и хромающие. Драка, как решили ребята, это иногда хорошо. С тех пор они вроде поладили. Никто не догадался, что между ними произошло нечто большее житейского мордобоя. Молодой Игорь Лимонов сам был бы не прочь забыть. Но Серджо по возвращении подсуетился, поменялся с соседом Игоря местами в общежитии. Нагло швырнул спортивную сумку на освободившуюся кровать. Заставлял бедного Игоря драить полы и посуду, грызя семечки за столом, слушая кассеты. Три года учебы они прожили вместе, как супруги. Серджо в веселье и кутеже, Игорь в ежедневном страхе быть пойманным в объятиях друга. Их разлучила армия. Серджо почти ему не писал — Игорь Лимонов таял на глазах, тоскуя. Встретившись, снова друг другу показались противными. До абсурда ревновали, ссорились из-за политики, родителей, палки колбасы, отрезанной не с того края. Разбежались, давясь желчью и обидой друг на друга. Быстро женились, лишь бы на ком-нибудь. У Лимонова родился сын — Матвейка. Игорь стирал пеленки, отпаивал малыша подорожником от коликов, варил кашу на молоке. Его молодая жена быстро охладела к своей новой фамилии и рутине, не поладила со свекровью. Когда Матвейке исполнилось пять, уехала, будто на заработки на Север. Лимонов знал, что она не вернется и был рад этому. «Кукушка! — причитала мать, — Прошмандовка!» Лимонов стал походить на лошадь, вошедшую в колею. Серджо без мыла пролезал, куда только можно — хорошо двигался по карьерной лестнице, содержал несколько семей. «Дать тебе тыщенку до зарплаты, Лимончик? Купишь сыну чего-нибудь!» Игорь мрачнел и молча уезжал к себе. Мать говорила, что сыну нужно жениться еще раз. Неглупая женщина, ведь давно догадалась о связи с сослуживцем. Значит, просто больно сделать хотела. Пьющего весельчака Серджо подстрелили браконьеры на Чуйском тракте. Жизнь для Лимонова на долгие годы потеряла всякую радость. Если что-то и заставляло вставать утром с кровати и идти на работу, то это мысли о сыне. Такие тревожные в последнее время. Лимонов не желал Матвейке такой же судьбы. Порой ему от себя самого, от привычки экономить каждую копейку, от просмотра с матерью незаурядных программ долгими вечерами, от душащего одиночества становилось тошно. От одной мысли, что сын будет сидеть в форме с таким же тупым взглядом, как у его коллег, рядом с ним на диване, было не по себе. Лимонов с гордостью отмечал, что Матвейка лучше его во всем. Сын не отмалчивался, стоя в сторонке, как папа. Не давал себя в обиду, не старался всем угодить. Если родители не дали Лимонову хорошего образования, то для своего ребенка он ничего не пожалеет. Если учитель жаловался на Матвейку, что тот позволяет себе слишком многое, Лимонов молчал, устремляя стеклянные глаза куда-то сквозь. Внутренняя свобода большое счастье, и Лимонов не посмеет бросить на нее тень. Это уже сделает государство, общество и Господь Бог. Без отцовских розог проживет. Люди не стремились понять маленькую семью Лимоновых так глубоко, потому говорили, что мальчишку бросила кукушка-мать, отец и бабушка теперь его жалеют и слово грубое сказать боятся. Лимонов мечтал, что сын станет таким же большим человеком, как покойный Серджо. Не без грустной улыбки ставил того подростку в пример. Матвейку тянуло в темные подъезды к мрачным людям рисовать на стенах. Ни Игорь Лимонов, ни мать пацана — Светка — не проявляли интерес к искусству. Матвейка красил волосы марганцовкой и называл папу «винтиком в механизме государства», а не личностью. Бабушка ругалась по-немецки, а Лимонов умилялся тому, какие складные речи может толкать сын. Все казалось фарсом, пока Матвей не приковылял посреди ночи, держа пальцами окровавленный рукав и вышедшую наружу лучевую кость. Открытый перелом со смещением. Сорвался с крыши с баллончиком краски. Игорь Лимонов будто протрезвел — поклялся вызволить сына из дурной компании. — Ты что ли «Леха-художник»? Перед тощим парнишкой в закусочной под открытым небом сел бритый на голову крепкий мужчина лет сорока пяти в темно-синем спортивном костюме. Паленые часы, холодный осуждающий взгляд, резкий запах одеколона. Леха поправил темные очки, отложил надкусанный бутерброд на пластиковую тарелку. Смакуя, сделал глоток газированного пива из бутылки. — Мне больше нравится, когда ко мне обращаются «Алеша». Но бестолковые люди называют, так, как ты сейчас сказал, почти двадцать пять лет. Значит это мое имя. Игорю Лимонову явно не по душе, что этот бродяга не смотрит ему в глаза. — А имя Матвея Лимонова тебе о чем-нибудь говорит? Не напрягай память. Это мой сын, по совместительству твой, так сказать, ученик. Леха продолжил жевать. — Прошлой ночью, когда он вместе с другими вандалами уродовал стены города, Матвей упал с пожарной лестницы. Открытый перелом правой руки в двух местах со смещением. Ничего не хочешь на это сказать? — Вообще хорошо помогают компрессы из мочи… Лимонов ударил ладонью по столу. Лехины тарелки дрогнули. — Он привязался к вашей шайке. Но я эту дурь из его башки выбью. Держись от моего сына подальше. Иначе я прикрою вашу компашку. В твоем кармане, наверняка, доза героина. Сядешь за распространение. В петушатню, надолго. Леха, наконец, улыбнулся. — Я вспомнил Лимона. — Не смей каверкать нашу фамилию! — Именно из уст Лехи это прозвище прозвучало, как оскорбление рода. — В наших кругах он Лимончик. Согласен, пусть близко к моей банде не приближается. Если его смутила сломанная рука, то нам не по пути. Потому что ради искусства, — Парень снимает очки: огромный ожог на лице, белый выцветший левый глаз, правый поражен наполовину. — .Приходится многим жертвовать. Я не учительница начальных классов, я предводитель банды уличных художников. Лимонов моргнул. Он не испытал чувства жалости или брезгливости, злобно сморщил нос и спросил: — У тебя есть родители? Сразу видно, что нет. На тебя и твоих пацанов всем плевать. А у Матвея есть будущее. Если решили просрать жизнь ради сомнительного успеха и ценностей — удачи. Мой сын не такой. И резко вылил остатки пива на тарелку Лехи. Молча встал и вышел. После для себя решил, что очень глупо вышло! Леха нехотя потянулся к еде и продолжил жевать мокрый хлеб. — Мудила. Обоженные глаза Лехи близко-близко к носу Игоря Лимонова. «Че с глазом случилось, Алеша?..» Старый друг позавидовал его таланту — плеснул кислотой в лицо. Лимонов крепко держит его за спутанные патлы, Леха шипит время от времени — Лимонов ослабляет хватку. Костлявая спина художника на матрасе, одним неловким движением, кажется, можно сломать ребро. Локоть Лимонова скользит по потной голове Лехи, больно прижимает его волосы к подушке. Тот в шутку пинает лейтенанта в живот. Игорь Лимонов, не привыкший пропускать удары судьбы, теряется, осторожно кладет обе руки на Лехины плечи. Старается сильно не давить. Леха-художник, наконец, кивает сам себе — удобная поза. Скачи, казак! Лимонов опускает тяжелую голову в выемку между шеей и солнечным сплетением, едва ли не целует их прежде, чем слышит стук в дверь. Пригород Бийска. Благоустроенный подвал каменного коттеджа. Тишина. Полумрак. Впервые купленная Лимоновым за долгие годы пачка презервативов валяется на полу. — Кто это? — Серьезный обеспокоенный взгляд. Резко отстраняется. — Глеб. Хозяин дома. Сеструхин мужик. — Леха улыбается. — Я слышу шаги за дверью. Он что извращенец? Выставить? — Не… Он не войдет. Он понял, что я не один. — Хм. Дело житейское? У тебя и вход отдельный есть. Очень удобно. Подвал коттеджа — полностью Лехина территория. У него есть право приводить сюда разных людей, и делать с ними, что вздумается. — Точно так. Продолжим то, на чем остановились? — В другой раз. — Игорь Лимонов надевает часы, озираясь, — Ехать пора. На работу к семи утра… Не жалеешь? Художник опешил на мгновение. Немногие люди спрашивали о его состоянии после случайного секса. — Уже давно ни о чем не жалею. А ты? — Время покажет. — Застегивает спортивную кофту, как бы опомнившись пригрозил, — Держись от моего сына подальше! Леха театрально поднял руки, прячась под одеяло. Его жизнь состояла из учета в наркологичке, рисования, новых травм, полученных на улице, ужина за столом в семье сестры, матерно-философских бесед на случайных квартирах, в окружении молодняка Наукограда. Для них Леха-художник был Богом. Принимая, позу Зевса с виноградной лозой на полотне художника Возрождения, Леха ложился с ногами на засаленный клетчатый диванчик и курил, рассуждая о постмодерне. Вот, если просто так «хуй» на стене намалевать, это вандализм! А если с каким-то смыслом, то искусство. Реакция народа на городскую среду. Он был частью отмирающего пласта культуры, что вызывал умиление и легкую пацанскую гордость за свой город. Как песни Цоя под гитару, как прогулки по заброшенным зданиям, как насвай под губу в туалете шараги. Он в прошлом много жил на улице и плотно сидел на игле. Он в настоящем позволяет мужу сестры себя трахать, и даже немного его любит. А после не без истеричной улыбки сидит за семейным столом, в шутку шантажируя Глеба. Наперед знает, что если понадобится, его убьют. У Лехи даже не было мобильного телефона. Его, быть может, позерское отрицание изменчивости мира сперва вызывало симпатию, а после пугало. Сколько Лехе оставалось с такой-то жизнью? Год или два. Почему бы не взяться за Игоря Лимонова? Игорю даже некуда было Леху-то привести. Дома у Игоря Лимонова мама и сын, что до сих пор дуется на запрет отца приближаться к банде. К ЕГЭ готовится! Чтобы поступить и уехать подальше от всех запретов. Они встречались все в том же подвале, принадлежащему Лехиному ебырю, раза три-четыре в месяц. Они, не подумайте, не то чтобы были парой: Боже упаси! Они никогда не говорили об этом. Просто в тошнотворной жизни Лимонова появились вещи, о которых он давно позабыл. Дни недели отличались друг от друга количеством Лехиного присутствия, как и промежутки дня. Появились утра, вечера и ночи. Появились добрые шутливые ссоры, интересы к несвойственным ему ранее вещам, фантики от конфет и корки апельсинов у него в бардачке, появились еще одни руки, которые хотелось держать в тепле. И только… Разве это всерьез? А он говорит: давай Новый год вместе отметим! Да он спятил! Алеша, нет. Почему? Новый год это семейный праздник. Что скажет мама? А Матвейка? Нехорошо оставлять их без присмотра. Маму оставить в квартире одну нельзя, даже если попытаться объяснить. Начнутся неудобные вопросы, а Игорь Лимонов совсем не умеет врать. А сын? Вот уже полгода они нормально не разговаривали, как раньше. Так, может быть, в праздники лед начнет таять? Нет ничего важнее семьи, ничего. Это не касается лично тебя, Алеш. Просто у нас так принято. Да, в нашей семье из трех человек принято! Здесь нет ничего смешного или странного. В твоем доме происходят куда более странные вещи… Не смотри на меня так, пожалуйста. Сам ведь говорил, что у наркоманов чувство собственного достоинство атрофируется. Я же не со зла это сказал, просто не люблю, когда нас, Лимоновых, считают дураками… Нет! Тебе нельзя прийти к нам в гости! Что значит почему, Алеш?! Алеша?.. Машина психиатра Глеба Северенко едва не заглохла в сугробах у полицейского участка. Вошел красивый, и усталый от семейных хлопот: купить дочери костюм на утренник, забрать жену с маникюра и Леху из обезьянника, на обратном пути в магазин еще надо. Вошел в пальто и без шапки, блеснул золоченой оправой очков. Протянул какую-то маленькую справку, кивая в сторону Лехи за решеткой. — Он невменяемый. Я его врач и родственник. Извините за хлопоты. Мы все возместим. С наступающим! Глеб смотрел на Лимонова и его коллег, как на мебель. Леха-художник по собачьи заскулил, чуя запах хозяина. Идея праздника в полицейском участке уже не казалась такой удачной. К тому же Лимонов спокойно передает его из рук в руки, как больного ребенка. А ведь он и вправду больной, и в правду ребенок. Решетка открылась, Глеб даже заботливо берет Леху за руку. Дома точно разобьет лицо. Не за побег, не за штраф в триста рублей, а за нечто большее, что произошло между Лехой и Игорем. Это чувство не назовешь любовью. Тогда бы мы оскорбили любовь. Это страх двух слабых и несчастных людей перед одиночеством и скорой гибелью. Это жалкая попытка забытого Богом города организовать праздник. Это ужас усталой запуганной страны перед новым, возможно, таким же, как уходящий, роковым годом. За это все Леху будут бить… Потому что больше бить некого. — Помнишь магазинчик со старыми книгами, сын? — Мать в сиреневой шапке стоит на пороге в дубленке с пакетами, — Тот, что держит тетя Лариса. Ну, Букинистический! Она ждет хотя бы кивка от Лимонова. Тот сидя в майке на диване в гробовой тишине, ловит себя на мысли, что ненавидит ее в это мгновение. И это ужасно, ведь она ничего плохого ему не сделала! И когда Светка ушла, о Матвейке заботилась! И когда отец помер, она все сама, все сама… Мать не виновата, что он такой, и что Леха такой! Не виновата, что они несчастны! — Не удержалась! Еле донесла! — Женщина демонстративно подняла желтый пакет с советскими книгами, — Целых пятьсот рублей просадила! И за что? Здесь требовалась ремарка Лимонова: ну что ты мама? Мелочи! Все ты правильно сделала! Новый год же! Давай пакет! А хочешь чаю? Я сейчас заварю!.. Но Игорь Лимонов молчал. — Ничего. Ты не читаешь, так хоть Матвей! Тут что-то должно быть и про изобразительное искусство… Какой-то ты никакой, сына. На, посмотри! Желтый пакет с книгами пробыл на коленях Лимонова неопределенное количество времени. Из транса его вывел телефонный звонок. Нехотя поднес к уху и что-то буркнул. — Игорь? Привет… Внутри все оборвалось от звука собственного имени. Для коллег и товарищей он был «Лимоном», для мамы «сыной», для Матвейки «папкой», а бывшая жена называла как-то мерзко — «Гарри, Гарик». По имени звал только Серджо, и то, когда просил прощение. Как же Лехин голос похож на его по телефону. Да он и не звал его по имени никогда! Вообще никак не звал. — Я тут подумал, Игорь. Зря я на тебя… — Смешок, — Давил что ли? Ну, как баба. Не можешь, так не можешь. И не обязан ты мне. У тебя семья, а я… Жопы на рынке рисую. — Красивая жопа, Алеш. — Что он вообще несет?! — Гы, да спасибо! Это в честь тебя! Любуйся и гордись, пока коммунальщики не закрасили!.. Ты меня прости, Игорь. — Господи… Да, за что?. — Не знаю. Просто, прости, такой я человек. — Всхлип, — У меня просто такое чувство. Я и раньше Новый год не любил. Отмечать не с кем и вообще… А сейчас… Страшно. Будто впереди нет ничего хорошего… Для нас, для всех нас! Игорь Лимонов последний человек в этом мире, что может переубедить Леху в обратном. Тот, спохватившись, тараторит: — Вот я и подумал — глупости все! Не последний для нас праздник! Все еще будет, все! Некуда нам торопиться! — Спасибо, Алеш. — Ой, да не за что! Слу-ушай, мне тут поручили банки с горошком для салатов открывать. Не хочу хоть в этом деле проебаться! Бывай, Игорь Лимонов! У Лехи нет телефона. Звонил с домашнего, наверняка под присмотром Глеба. Игорь Лимонов машинально сует руку в пакет. Только сейчас он показался ему осязаемым. Несколько раз моргает, читая заглавие на пахнущем пылью черном бумажном кирпиче — «АПОКАЛИПСИС…Откровение Иоанна Богослова»…