Вокализ

В разгар съёмок на парковке вообще не было людей, и они молча сели в машину, каждый на свое привычное место. Катя на автомате пристегнула ремень безопасности. — Лизку нужно забрать в пять. — Катя беспокойно посмотрела на Егора. — Я помню — он завел машину, и они выехали. Какое-то время ехали молча. Егор видел, как Катя сжимала и разжимала сцепленные пальцы с побелевшими костяшками, как зябко передернула плечами. Он больше включил печку и накрыл своей рукой ее холодные пальцы. — Мне что-то не хорошо. — произнесла Катя и не повернулась к нему, а смотрела куда-то вдаль, в пустоту. — Я знаю. — он взял ее руку и прижал к своей теплой шее. — Это пройдет. — С тобой уже такое было? — она посмотрела на него со смесью тревоги и любопытства. — Нет, не со мной. С бабушкой. С Экой. — Егор выехал на трассу и перестроился, как обычно, в крайний левый ряд. — Тогда в театре был бенефис моего деда, моего родного деда, Вадима. Ему было шестьдесят лет. Он к сожалению рано умер, но в театре его помнят. Они всю жизнь там проработали с Экой, и мама тоже. В театре был большой концерт, много людей пришло. Мы все там участвовали. Мне было девятнадцать лет, я еще в институте учился, но в театре меня все знали, я там с детства обшивался. Так вот в антракте я увидел бабушку, с ней явно было что-то не так. Она как будто не замечала меня. Я начал волноваться, и мой дед, мой второй дед, который меня вырастил, Лека, сказал, что мы должны отвезти бабушку домой, и что ей нужен отдых. И мы уехали домой, не дождавшись конца спектакля, а мама и отчим остались. Дома дед уложил ее в постель и она быстро уснула. Я спросил у него, что с ней. Он сказал, что это называется «Эфект присутствия». Когда человек длительно соприкасается с уже ушедшим в другой мир близким человеком, он как бы уходит в прошлое, ловит то состояние и не может вернуться. — Но на репетициях же этого не было. — Катя в сомнении покачала головой. — На репетиции не было, но там и эфект другой. А сейчас все совпало. — И чем это закончилось? — обреченность и тоска в глазах молодой женщины была такой неподдельной, такой оглушающей, что у Егора заныло в груди. — Ничем не закончилось. На утро с ней все было нормально. Она даже не все помнила. Главное не запускать это состояние, не зацикливаться на нем, а дать мозгу и телу возможность отдохнуть. Во всяком случае так дед говорил, а он хорошо психологию знал, книги писал, был африкановедом. Долго жил и работал в Африке. Знал историю и обычаи многих племен африканских. Умел нестандартно мыслить. — Я никогда не была в Африке. — отозвалась Катя. — Как-то не катаются там на коньках и катков там нет. — И в Египте не была? — Не-а. Они надолго замолчали. Катя оперлась локтем о стекло и подперла щеку ладонью. Егор исподволь посматривал на нее и у него сложилось впечатление, что она задремала, но она не спала. — Сначала я, правда, не понимала, почему я не умерла вместе с ним. Ведь это было самым естественным и самым правильным решением. Я абсолютно не понимала, зачем мне жить. Вся моя жизнь это изматывающие тренировки вперемешку с условным «Диснейлендом». А без него не могло быть ни тренировок ни Диснейленда. Тогда зачем? Ни мама, ни Дашка не могли меня остановить, заставить жить. Все в моей жизни делились тогда на взрослых и детей, и я не была взрослой. Я не хотела быть взрослой. Я была смешной маленькой девочкой, которая родила своей маме третью дочку. А все взрослые вокруг были добрыми людьми, и весь мир был прекрасен. А потом у девочки умер ее мальчик. И все рухнуло. И пришлось взрослеть. Потом я поняла, что многие в случившемся обвиняют меня. Мол, я не почувствовала, не уберегла, не взяла паузу, загнала его. Но мне было двадцать четыре года и я хотела только кататься. Ведь наше время так коротко. — Ты ни в чем не виновата. Ты была почти ребенком. — перебил ее Егор, как ему самому показалось с излишней горячностью. — Только негодяи могут обвинять тебя.’ — Таких всегда было много. Их и теперь хватает. Ты, небось, читал в интернете. — Катя посмотрела на него и горько улыбнулась, но Егор не ответил. — Я долго ходила к психологу, чтобы правильно прожить и принять эту ситуацию. Отпустить ее. Понять и простить этих людей. И себя тоже. Потом был даже период, когда я ненавидела его. Ненавидела за то, что он нас бросил. За то, что швырнул меня с размаху в эту взрослую жизнь. В это ведро с дерьмом, и я там чуть не задохнулась. Так, что мне пришлось прожить все эти стадии по много раз: и отрицание, и гнев, и апатию, и наконец принятие, и так по кругу. А знаешь, что самое страшное? Егор не ответил, да ей это было и не нужно. — Самое страшное то, что я его забываю. Забываю, понимаешь! — Катя нервно взмахнула в воздухе рукой, а затем прижала ее к губам с каким-то отчаянием — Он перестал мне сниться с тех пор, как родилась Лизка. За семь лет ни разу. Дашке иногда снится, а мне нет. — Он тебя отпустил. — уверенно произнес Егор, выворачивая в их поворот.— Иди ко мне. Он обнял Катю правой рукой, продолжая держать руль левой и виртуозно объезжая ямы у них на пути. Она прижалась к нему совершенно обессиленная своей исповедью. Ей невыносимо хотелось уснуть, просто провалиться в забытье, выбраться из гнетущей пелены воспоминаний, раздумий и своего прошлого. Дома он помог ей разуться, и они сразу поднялись в спальню. Катя чувствовала, что силы покидают ее. Даже раздеться она была не в состоянии, поэтому легла на постель, как была, в джинсах и свитере. — Я так устала. Не могу пошевелиться. — Ты поспишь и все пройдет. — Егор просто укрыл ее пледом, который обнаружил в нижней шуфляде комода, и присел на край кровати рядом с ней и ласково погладил по голове. — Спи.