Ключ от дома

Солнце разбудило Жана, поднявшись достаточно высоко и бесцеремонно обрушившись ему прямо в лицо. Жан раскрыл глаза, прикрываясь ладонью, и сразу увидел Моблита, занятого своим блокнотом. — Я в порядке, — гнусаво протянул Моблит, не успел Жан и спросить, как тот себя чувствует. Совсем было на это не похоже. Да к тому же Моблит чихнул и скривился: Жан отдал ему свой платок, и мальчик смачно в него высморкался. — Ага, — кивнул Жан. — Да правда все хорошо. Ну, подумаешь, насморк, чепуха. И вообще он у меня уже был. Не со вчера. Раньше. — Ага, — повторил Жан еще скептичнее. Он потрогал лоб Моблита и не понял, горячий тот или нет. — Ладно, — решил он. — Если найдем лошадь, поедем. Если нет… Вообще-то он и сам не знал, чего в таком случае следует делать. На его попечении еще никогда не бывало хворых детей. Возможно, отправляться с ними в места, не обещающие легких прогулок, и без всякой уверенности, что это и впрямь чепуха, было слишком беспечно. Вообще-то, наверное, больного Моблита правильнее всего было отвезти домой. Но делать это было, во-первых, не очень приятно — хороший же из Жана был провожатый — а во-вторых, и впрямь жалко. Все же они далеко забрались. И кроны гигантских деревьев — на то и гигантских — уже призывно манили из туманного далека. На станции Жан пытался выспросить, где они могли бы взять лошадь. — Ну ездят туда энти… энтуазисты из Караниза, — припомнила одна прохожая старушка, закутанная в тряпье. — Копатели. Землю, гляди-ка, изучают. Но давно их не было. А нам-то туда зачем? Не поедет никто, милый. Можешь и не пытаться. Лошади-то есть, да мало, никто не даст. — Напрокат, — предложил Жан. — Одну всего. Мальчишку я впереди бы посадил. И тут она заметила Моблита. Он тискал кошку, приблудившуюся на станции, и покашливал. — А сынок-то у тебя хворает. — Это не мой сын. — Доброе дитя. Плохо, когда добрые люди болеют. И что за срочность вам в такое место ехать? — Да вот хочется ему, — только и смог сказать Жан. — Его родители были разведчики. Старушка покачала головой и ничего не сказала, но охоту разговаривать подрастеряла и заторопилась по своим делам. Даже на Парадизе им редко где были рады после всего, что случилось. Хорошо было сидеть в Шиганшине и не задумываться об этом. — У нас нет выбора, — сказал Жан, вернувшись к Моблиту ни с чем и развернув карту. — До леса отсюда часа два ходу. Либо идем, либо… — Идем, — твердо сказал Моблит. — Осилишь? Мальчик кивнул. Жан отогнал нехорошее предчувствие, и они пошли. Шли медленно. Жану это было особенно неудобно — он-то на своих длинных ногах добрался бы до леса чуть-чуть не так проворно, как на лошади. Но если он забывался и ускорял ход, Моблиту приходилось догонять, и мальчик тут же сбивался на кашель. Тогда Жан притормаживал или совсем останавливался — дать Моблиту попить и передохнуть. На одном из таких маленьких привалов Жан сделал еще одну попытку. — Моблит, зачем тебе в этот лес? Что ты хочешь там увидеть? Моблит закашлялся. Жану показалось, он делает это специально и нарочно долго не перестает. — Ладно, ладно. Можешь не говорить. В конце концов, Жана уже и самого тянуло туда. Никаких добрых воспоминаний, ясное дело. Но за теми заботами он не разглядел самого удивительного, как ни странно — гигантских деревьев. Это ветераны отряда могли изучить лес вдоль и поперек, пока тот лежал в стенах Марии — но Жан и его друзья из сто четвертого о таком и подумать не могли. Ханджи бы наверняка тоже понравилось тут сейчас. Жан мысленно усмехнулся. Играть в «как было бы, если…» было все еще больно, но как будто чуть меньше. Жан подумал, это из-за того, что ему есть о ком беспокоиться. Как бы не вышло им боком любопытство одного и безрассудство другого. Первая полоса деревьев встречала гостей, не стараясь их подготовить, и всей статью обрушивалась на неискушенных путников: лес не начинался с кустарничков и какой-нибудь другой мелочи. Он сразу сообщал, что он не что иное, как лес гигантских деревьев. Это впечатляло. Моблит задрал голову, и его золотистые волосы опустились до плеч. — Они прекрасные, — завороженно сказал он. Наверное, подумал Жан. Пожалуй, если тебе не надо забираться на них повыше и оттуда дрейфить, как бы твари десяти метров от земли не наловчились быстро лазать и крепко хватать. Тогда да. — Пойдем, — сказал он мальчику. — Запоминай дорогу. И ступай осторожно. Корни у них будь здоров. В этом лесу не было троп, но из-за того что мелкая поросль тут плохо приживалась, он был негустой и легко проходимый. Ханджи всегда говорила, что у нее в голове компас. Жан тоже неплохо ориентировался, но до нее ему было далеко. Он оставлял отметины на некоторых деревьях, чтобы точно не заблудиться, и вздрогнул, когда нашел глубокий размашистый след от лезвия, которое явно было острее его нынешнего ножичка. Жан подумал, стоит ли показывать его Моблиту, но решился. — Смотри. — А что это за царапина такая? — Меч. Моблит осторожно погладил длинную щербину на коре. — Значит, вы прямо здесь были? — Я нет. Это кто-то другой оставил. Мы с отрядом заезжали из Караниза, — объяснил Жан. — А с тобой пришли со стороны Троста. Совсем другие места. И он показал Моблиту карту. Мальчик даже не посмотрел на нее. — Не разворачивайте, я понял. Жан улыбнулся. Мать могла бы гордиться сыном. — А в экспедицию, выходит, не все разведчики уходили сразу? — По-разному. И хотя говорить о себе ему казалось ненужным и неудобным, Жан отчего-то добавил: — Вот если бы тут сейчас был капитан Леви… Он бы тебе рассказал, как они готовились. А я-то что. У меня это была первая и последняя экспедиция за стену. Если бы Жан посмотрел в этот миг на Моблита, то, конечно, увидел бы замешательство на его лице. Может, тогда бы он и подумал, что вопрос про всех разведчиков тоже был неслучайный. Но Жан не посмотрел. Он прикидывал, смог бы он сейчас узнать те самые места, в которых бывал, и решил, что вряд ли. Времени прошло немало, а накрыло его тогда здорово. Впечатлений от пятьдесят седьмого выхода отряда за стены в голове у ошалевшего мальчишки скопилось столько, что сейчас он удивлялся, как она не разорвалась тогда. — А животные тут тоже гигантские?.. — Не поздновато ты об этом подумал? Моблит нерешительно посмеялся. — Гигантские белки, — пошутил Жан. — Да нет, животные обычные. Но нам с тобой и обычного кабана хватит, чтобы огрести. Так что глубоко в лес не пойдем. Гигантов же не осталось, чтобы их пугать. А у нас даже лошади нет. О том, что ее нет, Жан успел пожалеть уже многократно. Ему не нравилось, как медлит и кашляет Моблит. А ругать за это было некого, кроме себя. Нужно было отложить их поездку. Хотя бы в том маленьком городке задержаться, но так не спешить. — Устал? Моблит покачал головой. — Давай-ка запрыгивай на спину, — предложил Жан. — Да я в порядке, — уже знакомо повторил Моблит. — Нам еще обратно столько же идти. Моблит привалился к дереву, и Жан заметил нездоровый румянец у него на щеках. — Я тяжелый. — Ну да, — усмехнулся Жан, снял с плеча свою сумку с припасами и опустился на корточки. — Давай. Не спорь. Он почувствовал, как маленькие цепкие руки обхватили его за шею, придержал Моблита за ноги и устроил покрепче. Весил мальчишка этак чуть больше, чем ничего. — Давайте я вашу сумку возьму. Жан хмыкнул. — А чем мне это поможет? Моблит тоже улыбнулся, догадавшись, в чем шутка. — Ну, хотя бы руки освободите. — Не переживай. Все нормально. Моблит вдруг засмеялся. — Теперь я сам как гигантское дерево. Даже могу дотянуться… О! Жан быстро огляделся по сторонам. — Что такое? — Смотрите… Вон там. Что-то блеснуло. — Где? Моблит махнул рукой вверх, на одну из редких низких веток. — Не вижу. Моблит потянулся, и Жан услышал, как он пыхтит, пытаясь что-то достать. — Погоди, — сказал он и вернул мальчика на землю, а оттуда пересадил с закорок на плечи. — Так достанешь? — Кажется, да… Ой, упало. Теперь Жан и сам увидел, как тюкнуло в лесной ковер что-то маленькое, тяжелое и блестящее. Моблит быстро слез со спины Жана, припал к земле, как зверек о четырех ногах, и завозился в опавших листьях, траве и корнях. И этот ребенок всего день назад не решался присесть под деревом. — Нашел! Мальчик выпрямился и показал находку Жану: на раскрытой ладони лежало колечко. Моблит и Жан долго молчали, глядя на него и друг на друга. — Это ведь… — начал было Моблит, но осекся. Он попробовал его надеть: кольцо было велико на любой из пальцев. Моблит протянул его Жану. Жан покачал головой. — А вдруг… Его просто кто-то потерял? Ну, просто потерял? — Моблит спросил это таким голосом, что было ясно — на самом деле он имеет в виду «а вовсе не умер», но не решается это произнести. Жан вспомнил, как Моблит пристыдил его за лисицу, и сказал честно: — Ты же знаешь, что было, когда пала Мария. Всех эвакуировать было невозможно. И даже тех, кто спасся, потом выставляли вон. Всех… кто был стар, небогат, бесполезен. Разведотряд оставил в этом лесу очень много людей. Но… эта штука не обязательно принадлежала разведчику. Остров Парадиз был полон костьми павших и сожранных. Наверняка остров Парадиз где-то хранил в себе руку, которая носила это кольцо. — Я не знаю, Моблит, — признался Жан. — Ты лучше скажи, как ты только его разглядел. — Тоже не знаю. Да просто увидел. Странная мысль пришла Жану в голову. Он подумал, не случайно ли Моблита так тянуло сюда. Раньше Жан не смог бы серьезно о таком думать; но теперь он знал о Путях и сам бывал в них. Теперь ему мерещилось и снилось такое, что предположить можно было самое невероятное. В том, кто-то хотел получить свою вещь обратно, не было ничего странного — за исключением того, что человек этот был очевидно и давно мертв. — А я могу его взять? — спросил Моблит. — Давай лучше его закопаем. Моблит не стал спорить. Жану показалось, он понял. — Прах к праху? — вдруг спросил он. И Жан кивнул. Из леса Жан выносил Моблита на себе. Мальчишку точно выключили в какой-то момент. Он даже сам попросился посидеть, и, отдыхая, кутался в свою куртку. Жан понял, что дела плохи. — Попробуй поспать, — сказал Жан, когда они вышли под открытое небо. Теперь он мог идти так быстро, как хотел — правда, уже через четверть часа Моблит перестал быть невесомым, и Жан сбавил ход. Мальчик совсем обессилел, и рассчитывать на то, что он будет сам крепко держаться, не приходилось. — Куда мы сейчас… Я не хочу… — пробормотал Моблит сквозь дрему. — Чего ты не хочешь? — Домой… В Митру… Но Жан уже решил. Везти Моблита домой в таком виде было попросту стыдно. — Мы поедем в Шиганшину, — сказал Жан. И в первом же большом городе, до которого они добрались — снова поездом — Жан дал новую телеграмму Микасе. Ему нужна была ее помощь. *** Несколько дней прошло с тех пор, как Жан покинул свой привычный угол — а казалось, он скитается по свету какое-то ужасно долгое время. Знакомые места — шиганшинские улочки и дворы, которые уже почти стали его домом — встретили его как долго плутавшего хозяина, с теплом и укоризной. Солнце приветственно жарило путникам головы, и Моблит кое-как плелся рядом. В поезде он не делал почти ничего из того, что доставляло ему удовольствие в первый раз, а только спал; но зато, набравшись немного сил, до дома Йегеров дошел сам. Хоть сколько-нибудь подходящую ему одежду Жан решил одолжить у Микасы — его собственные рубашки и брюки мальчику были безнадежно велики. Они вдвоем подвернули рукава и штанины, и стал Моблит похож на младшего братца, которому приходится донашивать за старшими рубахи и брюки. Моблиту понравилось. Он улыбался, поглаживая вышивку на воротнике. Для него эта мешковатая простота была настоящая экзотика, подумал Жан, и улыбнулся тоже. — А у вас какие-нибудь книжки есть? — осторожно спросил Моблит, уже поглядывая жадно на книжную полку. — О да, — усмехнулся Жан. — Про вивисекцию, например. Томов десять. Тебе понравится. Вот так получив добро, Моблит тут же юркнул к шкафу. — Здесь все такое… странное, — сказал он, оглядывая корешки книг. — Здесь жил доктор. Это были его книги. Моблит аккуратно подцепил один из корешков, вытянул книгу и оглянулся на Жана. — А где он сейчас?.. — Умер. Как и тысячи причастных к судьбе Эрена Йегера. Ничего нового. — А вы… ему кто? — нерешительно спросил мальчик. — Никто, — честно сказал Жан. — Но здесь живет еще одна девушка. Его… дочка. Она скоро приедет, надеюсь. Поможет мне тебя подлечить. Сам-то я, если честно, уже тысячу лет не болел и не знаю толком, что с тобой делать. И Жан, напрягшись, вспомнил свой детский кошмар — горячее молоко с медом. — Ну вот что. Пойду-ка я куплю молока, а ты лежи давай. Вот тут устраивайся и читай. Жан показал ему на свою кровать. Моблита такой наказ устроил. — М-м, мягенькая, — пробормотал он, рухнув в подушку. *** Когда Жан вернулся с добычей, дверь была не заперта; он толкнул ее, заранее начиная радоваться, а увидев Микасу, просиял. До этого он и не догадывался, что соскучился. — Микаса! Как я рад тебя… Микаса приложила палец к губам и кивнула на Моблита: тот спал, и из-под его подушки выглядывали книга и блокнот. Жан виновато улыбнулся. Вот так, мол. Привез. — С ума сойти, да? — спросил он шепотом, оглядываясь на мальчишкино лицо. — Да ведь так не бывает. — Вот я тоже так думал. А потом привык. Как он, сильно кашлял? — Прилично. Я дала ему микстуру, должно помочь. Отлежится, будет как новенький. Жан! Да ведь он же… — Ну да, копия. Микаса покачала головой. — Такой вежливый. Такой серьезный. И… такой хитрец! — А что он тебе сказал? — «Очень приятно с вами познакомиться. Вы, наверное, госпожа Кирштайн. Я Моблит Бернер», вот что он мне сказал. Как тебе такое? — Лихо. — Еще сказал, что я очень красивая. — Ну, тут он не соврал. — Ему точно одиннадцать?.. Жан пожал плечами. — Почти. Знаешь, я думаю, он со сверстниками не общался толком. Да и вообще ни с кем не общался, кроме книжек и… Жан нахмурился. — Дядька его тот еще говнюк. И, видимо, другие не лучше. Микаса разлила им чай, и Жан тихонько сел за стол вместе с ней. — Я не знаю, что делать, Микаса. Все так сложно. Он не знал, как собрать воедино ту сумятицу, которая бесчинствовала в его душе, и рассказать все Микасе. С чего начать хотя бы. Вместо этого он — осознав вдруг, что это не пустяк — лукаво посмотрел на нее. — Так что ты ему сказала, госпожа Кирштайн? — Что он заблуждается, — улыбнулась она. — Мне показалось, он хочет знать. А напрямую спросить стесняется. Ловко, а? — Интересный он парень, — подтвердил Жан. — Ты рассказал ему про родителей? — Да, но это было непросто, — признался Жан. — Ты не представляешь, сколько лапши ему навешали. — Немного представляю. Мы с капитаном много о чем еще говорили потом. Микаса подошла проверить Моблита — как ему спится — вернулась и спохватилась: — А он ведь и рисует. И так здорово! И ты там есть. Моблит мне показал. Правда, я не успела все рассмотреть внимательно. Жан осторожно подошел к кровати и вытянул блокнот Моблита из-под подушки. — Может, подождем, пока он проснется? — Да ничего, переживет. Если думаешь, что он бы не хотел, то ошибаешься. Но вот тут ты точно права — он хитрец. Он так выманил меня и заставил приехать. И Жан рассказал Микасе про их встречу в парке, про проделку с блокнотом, про то, как он снова встретил Моблита и как они поехали на вокзал в Митре; а Микаса листала страницы, слушая его, и задержалась на развороте с лесом. — Да это же он. Моблит. — Я тоже так подумал. — Это значит… — Я не знаю, что это значит, Микаса. Думаю, он просто сын своих родителей. И никуда ему от этого не деться. На предпоследней странице была нарисована гигантская белка, от которой спасались мужчина и мальчик. Точнее, Жан бы сказал, это мальчик и какой-то незнакомый дед. — Потрясающе, — одобрил он, с трудом сдерживая смех. — Этого я не видел. — Мне кажется, весь мир уже говорит, что тебе пора сбрить свою бороду. А на последней Жан узнал колечко на ветке. И рассказал Микасе эту историю тоже. Шептаться в этом доме было неудобно и непривычно, но Жан давно уже не чувствовал себя так свободно, как сейчас, когда вспоминал их с Моблитом путешествие. Его новый знакомый оказался гораздо больше, чем ребенок с лицом и именем своего отца. Моблит, который сначала показался Жану недоразумением — расплывчатым пятном, повторяющим по форме его собственное смятение — был человек, сам по себе человек: сильно запутавшийся, немного смешной и уж точно искренний в своих сложных чувствах. Мальчик, заслуженно злой на своих родителей и тянущийся к ним, не отдавая себе в этом отчета — вот кто он был такой. — Его очень ждут в Митре? — наконец спросила Микаса, наблюдая лицо Жана на протяжении тех часов, что он рассказывал ей о Моблите. — А что? — Ну. Может быть, ему не надо уезжать. — М? Ты о чем? Микаса пожала плечом. — Я думала, тебе будет с ним невыносимо. Честно говоря, мне было за тебя страшно. Но по-моему, вы подружились. Жан задумался. — Микаса… Он отставил чашку, сложил на столе локти и ничком уткнулся в них. — Все непросто, я же говорю, — сказал он самым тихим шепотом, какой Микаса могла бы услышать, и она вдруг снова встала из-за стола. Пропала за стенкой — и быстро вернулась. — Спит, очень крепко. Вымотался. Не бойся, он нас не слышит. Садясь рядом, Микаса обняла Жана за плечо. Жан повернулся к ней лицом и вздохнул. — Да не понял он, кто я. Знает, что был такой сукин сын у его матери, а вот как зовут этого негодяя, ему не сказали. Если б сказали, мы бы с ним, чего доброго, никуда не доехали. — Ох. — Знаешь, Микаса… похоже, Бернерам она и правда была как кость в горле. Ну то есть… слышать об этом одно, а вот так близко почувствовать — совсем другое. Наговорили мальчишке… такой ерунды. Дескать, Моблита она никогда не любила. Что его смерть ничего для нее не значила. Ну… и про меня всякого. Узнали откуда-то. Что-то она им сама сболтнула, как я понял; но не думаю я, что она много откровенничала в том доме. Жан сжал кулаки. — Мне кажется, кто-то им доносил. И я боюсь представить, что они там домыслили. Вот мальчишка и винит во всем Ханджи. Повторяет то, что слышал. Микаса обняла его крепче. — Бедняга. — Да, непросто ему пришлось. — Не он. Ты. Жан удивился и даже выпрямился — поглядеть на Микасу. — И ты не стал ему говорить, — поняла она. — Нет, конечно. Я вообще ничего ему толком не объяснил. Ханджи всю жизнь полоскали Бернеры, и что я мог на это возразить? Что она не была таким уж дерьмом? Ну, не мог же я Моблиту сказать, какой замечательной она была бы мамой, да? — Жан горько усмехнулся. — Точно была бы. Вот если бы только не бросила его, не променяла на сраный отряд, не испортила жизнь его отцу. Не довела его до ручки и не связалась с каким-то сопленосым мерзавцем. Микаса посмотрела на Жана грустно и озабоченно. Жан встретил ее взгляд и сдулся, подостыл. Его гнев был тяжел и уродлив, и незачем, пожалуй, было выплескивать его на этой кухне — можно было и непричастную Микасу нечаянно задеть. — Сложно, Микаса. Очень сложно. Я… вообще не знаю, что это было. Ну протащились мы в этот лес, ну и что? Это ведь не вернет никого. Теперь я понятия не имею, что еще могу для него сделать. Был бы это кто-то другой. Но это я. Это я тот парень. Хочешь честно? Я боюсь ему говорить. Он славный, понравился мне. У него же не было шансов не обожраться всей этой дряни. А он еще как-то держится, любопытно ему. Говорит, ненавидит разведотряд. Смешно, — Жан в сердцах перелистал страницы блокнота и хлопнул пятерней по развороту с лесом. — Нельзя, конечно, его бросить теперь. Один он не разберется. — А может… Лицо Микасы просветлело. — Может, тебе и не надо ничего говорить? То есть… надо, но не тебе? Жан! Ты не думал отвезти его в Трост?.. Она так искренне обрадовалась этому озарению, что Жан невольно почувствовал, как вибрирует воздух; ее воодушевление показалось хорошим и, может быть, единственным важным знаком. Ведь если они оба об этом подумали… может, это было не такое уж безумие. — Думал, — честно признался Жан. — Думал, Микаса. С самого начала только об этом и думаю. *** Куры не сдохли. Ни одна из них. Это были куры, воспитанные Микасой Аккерман и ходившие по земле Йегеров. Они были суровы. Они привыкли к борьбе. Скоро Моблит подружился с каждой, дал им имена и как-то выклянчил у них в два раза больше яиц, чем они обычно несли. А еще мальчик влюбил в себя даже самых неразговорчивых соседей, когда решил угостить их своей добычей. Он потихоньку обживался в этом доме, и Жан еще не раз заметил, как Моблит притворяется больнее и несчастнее, чтобы Микаса пожалела его и посидела с ним подольше. Он так и продолжал звать его господином Кирштайном, зато ее сразу же начал звать по имени; Жан чувствовал, что это любовь с первого взгляда. Она перешила ему новоиспеченный костюм так, чтобы сидел ладно, а Жан, глядя на довольную физиономию мальчика, не мог поверить, что его это правда так радует. Дома-то у него, пожалуй, была тьма рубашек. Но Жан догадался. Ни одну из них не шили, чередуя снятие мерок с веселой возней — щекотками и догонялками. Он, может, был уже велик для таких нежностей — но Жан сообразил, что Моблиту просто не пришлось из них вырасти, и он тянулся к ним, как мотылек на лампу. Никогда еще мальчишке не было так весело; никогда не знал он такой беспечной суеты. Так казалось Жану. Это было легче всего предположить: для этого только и стоило, что оглянуться на себя самого. Он-то тоже чувствовал что-то новое. То ли в этот вечер, то ли в другой, то ли в третий — они все были очень похожи друг на друга, спокойны и почти безмятежны, не считая кашля мальчика, который все же утихал постепенно — они зажгли свечи и сидели вот так: Жан на одной кровати, Микаса с Моблитом на другой; она размешивала ему молоко с медом, а он ждал и ластился к ее плечу. Жан глядел, как они нежничают, и у него легко щемило внутри — не то чтобы больно, но очень необычно. Микаса и Моблит. Они не были теми, с кем он так хотел и должен был прожить долгую счастливую жизнь. Но в тот странный почти счастливый момент ему было тепло и уютно. Он не помнил, когда в последний раз ему было уютно; когда он чувствовал внутри не рваную рану, не покойницкую пустоту, а что-то светлое и нормальное. …Какова вообще была вероятность того, что когда-нибудь они окажутся под одной крышей, все чужие по крови друг другу — два молодых взрослых и один ребенок, сын их мертвых друзей; и будет им спокойно и хорошо? Никого Жан не представлял, глядя на Микасу и Моблита. Незачем было представлять. Они никого бы ему не заменили, и их никто не мог заменить. Они были сами по себе, и они были славные. Но тени шиганшинского домика колыхались в чутких и дурашливых огоньках, подергивающихся от любого движения воздуха, и Жан, следя за ними почти завороженно, вдруг снова подумал, что они могут быть тут не одни. И хорошо бы так было. «Чувствуешь?» — хотел спросить он Микасу, но испугался прогнать волшебство. В тот момент в мире стало чуть меньше тоски и чуть больше радости. Это был подарок, который он наконец-то мог заметить, понять и принять; Жан не думал об этом так, он вообще не думал. Просто смотрел, как одна живая душа согревает другую, хлопоча над ней нежно и бережно. — Да побрейся ты уже, — засмеялась Микаса, когда он все-таки нарушил идиллию, шумно почесав подбородок. Жан осоловело кивнул. Ему вдруг отчаянно захотелось спать. После многих месяцев отчаяния умиротворение ощутимо припечатало его там, где застало. *** Вот тут бы и можно было ему решиться жить дальше и не ждать больше каверзных снов. Не выпрашивать их у Имир. Но как бы не так. Ночью Жан побывал в Тросте. Он пришел по знакомой дороге в темный дом в тени тополей, отворил дверь собственным ключом, снял пальто, повесил на вешалку и чуть не наступил на игрушечные рельсы: они делали поворот в прихожей и уходили обратно в дом. Расшнуровывая ботинок, Жан дождался локомотива. Из всех своих латунных и паровых сил он спешил вперед и быстро скрылся из виду, старательно фырча. — Жан, это ты? — Да. — Принес? Он заглянул в сумку и не понял, что в ней такое лежит: стопка чего-то плоского и тонкого. — Да, — повторил Жан, решив, что все идет как должно. — А что я принес? Комната засмеялась на два голоса. — Забыл, зачем ходил? — Это вроде… листы металла какие-то. Зачем они вам? — Будем делать вагоны же! — объяснил голос позвонче и повыше. Жан взволновался и взглянул на вешалку, где оставил свое пальто. Кроме него там висело еще два. Жан провел ладонью сначала по одному, потом по второму: оно принадлежало подростку. Жан почувствовал, как разгоняется сердце. Никогда еще он не видел их сына таким взрослым. Никогда прежде не слышал его голоса. Жан поднялся, заглянул в комнату и в привычной скромной тесноте не сразу нашел зачинщиков хаоса. Он тут царил пострашнее, чем обычно: все было раскидано, перевернуто и передвинуто, а посредине комнаты стоял стол, над которым провели что-то вроде виадука из веревок и книг. — Привет! — вынырнула одна из голов из-под стола. Эта увлеченная голова, возбужденная строительством и игрой, даже не посмотрела на Жана толком. — Ну-ка, лови его, пошевелим угли, поддадим скорости! — Ханджи, — пробормотал он, уже поддавшись предчувствию: как же ужасно он будет чувствовать себя, когда проснется, а случится это уже скоро. Осталось только найти в этом бардаке мальчика — и придет настоящее утро, в котором их не будет, и Жан проведет наступивший день, не находя себе места, и будет мыкаться из угла в угол, не рассчитывая на покой. Как всегда. Взъерошенная и удивленная, Ханджи наконец посмотрела на него. — Да что с тобой сегодня? Ты какой-то рассеянный. Как же он скучал по ней. Никогда не переставал. Маленькие колесики стучали в доме и в голове, Парадиз был расчерчен железнодорожными путями на беспорядочные ломтики, вот бы можно было вырвать один и забрать себе и подвесить в воздухе, как же он скучал, мысли путались, как предметы в этой комнате, бесконечные книжки, исписанные листы, карты на стенах, фотография разведотряда и где-то на ней его локоть. Игрушечные рельсы смыкались в круг, и его отчаяние в такой же круг сомкнулось. Пар усердно толкал маленькие поршни, бежал по маленьким трубочкам, а добросовестный локомотив монотонно стрекотал в этом кольце без конца. Как же он скучал и как это было больно, кто бы знал. Койка, нависшая над столом, завозилась, и Жан наконец заметил второго из паровозной бригады. Он прятался под одеялом из лоскутов, а теперь встревоженно смотрел на Жана своими внимательными медными глазами, и его обычно аккуратные светлые волосы были растрепаны, как у матери. Маленький Моблит. Жан привалился к косяку и улыбнулся. И улыбался как сумасшедший, не боясь напугать призраков в этой фантомной комнате. И даже проснувшись, нашел эту улыбку в зеркале: у человека, глядящего оттуда, были мокрые глаза, чужое лицо и чудная гримаса поперек него. Жан отыскал ножницы и взял с полки свою бритву. Он устал от этого лица. Устал от этого человека. Он устал от себя. *** — Тебя не узнать, — улыбнулась Микаса ему за завтраком. Ей приходилось отдуваться за двоих, чтобы Моблит не заразился унынием, которым исходил Жан; она разложила в его каше ягоды так, чтобы они походили на улыбчивую мордашку. Но и Моблит тоже был странный с утра, вялый и заторможенный. — Ну-ка, ты как себя чувствуешь? — встревожилась Микаса. — Вчера вроде был уже совсем здоров. — Ничего… Мальчик наконец осмысленно заглянул в свою тарелку и улыбнулся. — Здорово, спасибо… Жану веселых рожиц в тарелке не досталось, но он бы все равно не заметил. Ни на кого и ни на что он не смотрел и вообще себе не принадлежал, измочаленный ночными прогулками. Если бы расставание с волосами и бородой не ощущалось так странно, будто вместе с ними он снял и кожу и остался ничем не прикрыт — вообще ничего не напоминало бы Жану, на каком свете он находится. — Может, нам сегодня куда-нибудь вместе отправиться? — предложила Микаса. — Можем по центру погулять. Или на реку сходить. Или до рынка. Что скажешь, Жан, ты куда бы хотел? Я уже давно Моблиту обещала здешние места показать, когда выздоровеет. Жан ковырял свой завтрак и молчал. — Жан! Ну вернись к нам. Мы по тебе скучаем. Эта невинная шутка возвратила его в реальность, как пощечина, и муть прошла. Жан поглядел сначала на Микасу, а потом — оценивающе — на Моблита. — А ты, значит, в полном порядке?.. — Нет, — спешно пробормотал мальчик и закашлялся. Это так фальшиво прозвучало — но Микаса, встревожившись, посмотрела не на Моблита, а на Жана. Они оба уставились на него, удивленные его преображением и любопытством. И оба сообразили, в чем дело — правда, каждый по-своему. — Жан… может, все-таки покажем Моблиту Шиганшину сперва? Он же кроме нашего двора ничего и не видел. Моблит выронил вилку. Она звякнула о столешницу. — Мы… уезжаем? — догадался мальчик. Он оглянулся на Микасу, точно ища у нее спасения, побледнел и вытянулся лицом; стал как будто старше и печальнее, стал еще больше Моблит Бернер, чем раньше. — В Митру?.. Жан спохватился. — Нет, Моблит. В Трост. Хочу кое-что показать тебе. И кое с кем познакомить. Лицо маленького Моблита оставалось сумрачным. Микаса обняла его. — Не переживай. Здесь тебя всегда будут ждать.