Драконьи заповеди

Франсуа точно не помнил, от кого он услышал о неком поэте, что много пил и всех раздражал. Он помнил, как его увидел. 3олотой дракон или алкоголик, или что-то понял, что Франсуа пока недоступно. Наверное, поэтому у него сожжены подушечки пальцев и некоторые перепонки на крыльях отсутствуют совсем, как будто он пытался лететь, но все время натыкался на заросли егозы в своих стремлениях. И стихи его переполнены гематомами в самых видных местах. Уже к полудню он был пьян и читал стихи о женщинах легкого поведения. Другая сказала бы, что о своих бывших. Чёрный же весомо подозревал, что женщины тут совершенно ни при чем. Франсуа слушал эти стихи, чувствуя смешение сочувствия и отторжения. Он видел в Золотом не только разочарованного поэта, но и себя самого. — Знаешь, — его голос обволакивал, — каждый раз, когда я пытался подняться, жизнь обрушивала меня вниз, как будто говорила: «Не твоё это, пацан». И я падал, снова и снова, пока не понял, что мои крылья не для полётов. Поздний вечер обернул лагерь мягкой тишиной, только изредка прерываемой переносимыми ветрами слухами. Золотой дракон, Иван, стоял у входа в палатку Франсуа, его фигура вырисовывалась в полумраке бликами от костра. — Но знаешь что самое смешное? — продолжал Золотой, поднимая бутылку к губам и делая глоток. — Я все еще пишу стихи. Они моё всё. Моя боль, моя любовь, моя ненависть… Всё, что у меня есть. — Могу я спать с тобой? — неожиданно для себя спросил Золотой. — Я не гей. — Я тоже. — 3олотой дракон важно фыркает, не отводя глубоких травяных глаз. Это в какой-то мере успокоило Франсуа и он согласился пустить поэта в свою палатку. От того пахло абсентом и морем, а тепло от его головы, лежащей на животе Чёрного дракона успокаивало. Он неустанно, почти в каждой второй фразе твердил: — Звезды — бисер, рассыпанный по неряшливости, а люди, черт возьми, ищут в них смысл и рисуют их карты. Франсуа признался, что кроме Медведиц и Гончих Псов ни одного созвездия не сумел бы отыскать, даже если перед ним положить эти самые карты. — Я не виню тебя, — говорит поэт, — Вот у нас в разведке… Ему явственно представлялись солдатские будни 3олотого. Как тот собирает автомат, но его грубые, местами сточенные когти просто не могут состыковать детали и он злится, грубо гортанно рычит, распугивая остальных новобранцев, срывая упражнение. Как для того, чтобы замаскироваться, ему приходится обливаться краской для бронетехники и нырять в торф. Вообще, маскировка не самое благодарное занятие для дракона, чьи чешуи отдельные звезды со своей картой созвездий и редкими черными дырами шрамов. Франсуа ясно представлял как, изуродованный подростковым периодом, лейтенант орет на дракона, что лучше бы тот попал в танковые войска, ведь тогда ему бы не понадобилась машины. Долбаные потоки сознания — их просто невозможно остановить!.. Кто-то свыше перещелкнул канал и вместо надоедливой рекламы из снов появился фильм реальности. Реальность состояла из изогнутой палаточной крыши, тихого сопения поэта — 3олотой дракон по сне гладил свои ребра, наверное, представляясь себе Адамом — и глухих стонов ударяющихся о палатку капель. Ещё сонный черный ящер лениво потянулся и про себя отметил, что на коже 3олотого нет ни Большой, ни Малой Медведиц, зато есть Гончие псы — прямо на ключицах.