Этюды сломанной души

Коты терпеть не могут, когда их свободу ограничивают Они поистине непредсказуемые животные, полагающиеся лишь на собственные сумбурные желания, и всегда поступают так как им заблагорассудится. Оттого, чужие посягательства на личное пространство и попытки ограничить свою свободу встречаются злобным рычанием, а порой и острыми клыками. Икуто не нужна чужая забота. Не нужно чужое вмешательство — он сам прекрасно знает, как именно ему поступать и как строить собственную жизнь. Это всё-таки, черт возьми, его жизнь. И еще больше ему не нужны чужие прикосновения — Икуто терпеть не может, когда к нему прикасаются без спроса. Он сам по себе довольно тактильный и игнорирующий чужие личные границы, но вот в некоторое моменты ему нужно быть одному, нужно закрыться и спрятаться, нужно чтобы никто к нему не прикасался. Это происходит в моменты злобы и раздражения, которых в последнее время становится настолько много, что Икуто приходится до боли стискивать зубы и игнорировать настойчивое желание сбить руки об какую-нибудь из близстоящих стен. А еще лучше — об чужое лицо, которое так сильно похоже на его собственное. Наверное, поэтому с Аму и не получилось. У девушки — въевшийся в наивный, пропитаний приторным розовым сиропом мозг синдром спасателя. Она не может допустить себе хоть одну мысль о том, что кому-то может быть не нужна её помощь. И с ней хорошо — трахаться, болтать об отвлеченной ерунде, ходить на свидание, но её попытки завести их отношения в какие-то определенные рамки, где шаг вправо, шаг влево — расстрел, заставляли Икуто недовольно скалится и ершится. И сбегать. Убегать как можно дальше от её настырной, душащей заботы, тошнотворно-розовой комнаты и приторного аромата благовоний и духов, что ей так внезапно полюбились. Для Икуто вполне нормально исчезнуть на несколько дней, а то и недель, абсолютно не поддерживая связь. Аму же выросла в установках что возлюбленные должны проводить всё время вместе, словно не имея возможности существовать друг без друга. Поэтому эти отношения заранее словно были обречены на провал — как и впрочем любые его отношения. Потому что «отношения» в понимании Икуто это узкий ошейник, ограничивающий личную свободу. А он не для того так долго за неё боролся, чтобы так позорно потерять. И, вроде бы, у Икуто есть свой угол — небольшая квартирка в новой многоэтажке в каком-то элитном жилом комплексе — но он не может себе объяснить, почему, вновь охваченный этим странным необъяснимым чувством, приходит к Тадасе. Тот, как обычно, проявляет эту дурную, скрепящую на зубах тактичность: молча пропускает в комнату, интересуется лишь бессмысленной бытовой мелочью — вроде не хочет ли он перекусить или принять душ, а после возвращается к собственным делам и игнорирует присутствие в комнате другого человека. Икуто бесится, наматывает круги по чужой спальне, а после устало опускается на кровать и забивается в угол, подтянув колени к груди. Тадасе молчит, продолжая изредка шуршать страницами книг — Икуто становится тошно от одного взгляда на заваленный учебной литературой стол и темные синяки у него под глазами — и чужая учтивость, практически граничащая с безразличием для Икуто таблетка пенициллина и первая ночь спокойного сна за долгое время. Проснувшись с рассветом, он встает и хочет уйти, но ненадолго замирает перед заснувшим за столом хозяином комнаты. На мгновение Икуто ощущает нечто странное зудящееся под ребрами — он бы списал это на укол совести, если бы не знал что та отсутствует в его базовых настройках — но тут же отмахивается от этого чувства и уходит также как и пришел — через окно. Со временем это становится странной аксиомой: скрываться от мира и собственных мыслей в его комнате, словно чужая кровать — та самая удобная коробка, в которой любят прятаться коты от настойчивого внимания окружающих. Но еще страннее чужое поведение — Икуто буквально забирает его кровать в единоличное собственничество, из-за чего Тадасе приходится спать на полу или за столом, но от него ни единого протеста или замечания. Порой Икуто хочется выбесить его, довести до трясучки и злости, чтобы Тадасе прогнал его, и Икуто со спокойной совестью мог бы уйти и больше никогда не возвращаться, вычеркивая его комнату из короткого списка безопасных мест (который впрочем состоял всего из одного пункта), но не может. Тадасе ведь заботится о нем. Но его забота — всё то же немое уважение к чужим выстроенным кирпичными стенами границам — невесома и выражена в мелочах, что Икуто впервые в жизни не испытывает отвращения к чужому вниманию. Тадасе не стремится вывести его на разговор, утешить или пожалеть, решить его проблемы — он лишь, полагаясь на какое-то особое чутье, угадывает его мимолетные желания: выпить чаю, забыться в музыке, съесть что-нибудь сладкое. А порой даже читает вслух и Икуто, ни слова не понимая в очередной статье по квантовой физике, наслаждается звучанием чужого голоса. Ему бы на сцене вступать — точно бы стал известным айдолом. Той же ночью Икуто, балансируя на грани между сном и явью, понимает что плед, которым он укрывается оставаясь у Тадасе, преступно сполз и стало прохладно, но не мог заставить собственное тело шевелится, чтобы поправить его. И здесь снова эта зубодробительная забота — Тадасе, только решивший лечь, поправил сползший плед, вновь укрывая его. У Икуто хватает сил наконец сдвинуться, схватить его за руку и потянуть на себя — кровать всё же спокойно позволяла поместиться там вдвоем: Икуто в принципе не мог похвастаться особо внушительным телосложением, а Тадасе чертов худющий скелет с его дурной привычкой игнорировать приемы пищи как факт — но тот, лишь как-то болезненно и обреченно вздохнув, отцепил чужую ладонь от своей и улегся на застеленный на полу татами. Мозг внезапно пронзает мысль о том, что Тадасе противны его прикосновения и компания, а всё это гостеприимство лишь дань зыбким эфемерным воспоминаниям о прошлом, и Икуто сам не понимая почему начинает злиться на него. Уходит тем же днем и пропадает практически на месяц, испытывая иррациональное детское желание проучить его. Но после сдается и вновь приходит к нему, одной из ненастных дождливых ночей. Икуто мрачно смотрел на него, игнорируя противно липнущую к телу мокрую одежду и зябкий холод, в немом ожидании хоть какой-то реакции. Но Тадасе лишь улыбается, слабо и робко, словно совершенно разучившись это делать. — Волновался обо мне? — интересуется Икуто, и невольно понимает, что собственный голос звучит непривычно хрипло и грубо. —Да, — тихо, едва различимо в шуме нарастающего ливня за окном, отзывается Тадасе. И Икуто невольно поджимает губы, ощутив как внутри колит чем-то теплым. Непривычно и странно. Через некоторое время всё возвращается в привычное русло. Икуто перестает ломать голову над разгадкой странностей его поведения — ему вообще думать о чужих чувствах несвойственно, да и плевать на них по большей части. А вот собственные желания заботят его намного больше и те в последнее время ощутимо напрягают: конечно Тадасе имеет полное право ходить по комнате без верхней одежды, это же черт возьми его комната. Но… Икуто, на самом деле, никогда не испытывал предубеждения к полу партнера, и вполне спокойно тащил в кровать всё что движется и имеет более-менее симпатичную внешность, но почему-то думать так о Тадасе было неловко. Может, потому что Икуто до сих пор воспринимает его как маленького — хотя мальчик давно вырос, (и каким же сука красивым, прямо сейчас вали и трахай) — или потому что Тадасе его милый младший брат (хотя инцест дело семейное, как говорится). Но в извечной борьбе разума и либидо побеждает как обычно второе, и в какой-то момент Икуто не выдерживает — вжимает его в первую попавшуюся стенку, грозно нависая сверху. Тот неловко пятится, хотя бежать некуда, дрожит и дышит судорожно и поверхностно, замирая перед ним подобно испуганному крольчонку или пойманной котом мыши. Икуто не спешил — ни к чему это, всё равно не сбежит, даже если сильно захочет — и внимательно следил за реакцией, в ожидании отвращения на чужом лице. Но Тадасе лишь моргает, нервно покусывая губы и словно не веря в происходящее. Поцелуй до горечи сладкий; и до жарких вздохов и невольного хныкания прикусывая его губы, Икуто ощущал нарастающую неправильность происходящего. И чем больше он себе позволяет: нетерпеливо проталкивая язык в его рот, кусая и вылизывая, зарываясь пальцами в волосы и до боли оттягивая — тем сильнее это ноющее под ребрами чувство. Он спускается ниже, касаясь горячими мокрыми поцелуями подбородка и чужой тонкой шеи. Только вжавшись губами в чувствительное местечко и ощущая как быстро бьется под кожей чужой пульс, Икуто осознал насколько ему тошно. Тадасе не сопротивляется, позволяя ему делать всё, что угодно, и пожелай Икуто взять его, он бы покорно раздвинул ноги. Но он не мог. Дрянное тошнотворное чувство давило на легкие, и Икуто не мог заставить себя продолжить. Неправильно. Неправильно приравнивать его ко всем другим партнерам для секса, с которыми ничего кроме постели Икуто не связывало. Он отстранился, глядя на парня перед собой испуганным встревоженным взглядом. От былого возбуждения и желания не осталось ничего; всё затопила противоестественная горечь и вина. Тадасе — чистый ребенок, единственный луч света в его темной жизни, он не может уничтожить его собственными руками. Тадасе заслуживал, чтобы его любили, а не просто пользовались для утоления мерзких низменных желаний. Икуто впервые в жизни стало стыдно за свое поведение. — Извини, — надломлено пробормотал Икуто, отходя на шаг и пытаясь не смотреть ему в глаза. Он не хотел знать, что Тадасе о нем думает и как отреагирует на странную цепочку событий. А еще меньше Икуто был уверен, что увидев его таким: взъерошенным, смущенным и зацелованным, он всё же сможет сдержаться и не продолжить начатое. Поэтому он сбегает. В очередной раз. Икуто казалось, что если он не будет видеть Тадасе, то ему будет лучше, но отработанная годами схема дает сбой. Он так привык отпускать людей очень легко, не цепляясь и не думая о том, что вместе с расставанием из тебя словно выдирают кусок плоти, что сейчас захлебывается в смеси странных непривычных эмоций. Впервые желанное одиночество не спасает — от безысходности он всё же приходит в ту квартиру, в которой должен был жить. Но она абсолютно пустая и нежилая, без мебели и какого-либо ощущения дома. И Икуто, неожиданно для самого себя, находит в этом странную иронию: внутри него была такая же пустота и пыль. Впервые жизни, одиночество, которое было его вечным спутником с самого детства, кажется тягостным и неприятным. Он пытается отмахиваться от этих чувств по привычке, но но ощущение острой нехватки чего-то не покидало, чтобы он не делал. Впервые в жизни Икуто не хватало другого человека. И впервые в жизни ему стало страшно. Он не привык к подобным чувствам, не хотел признавать это противоестественное волнение и ноющее чувство в груди. Икуто заваливал себя работой, не давая ни минуты подумать и осознать собственное состояние, пытался помириться с Утау (но та, ожидаемо, отправила его куда подальше) и вновь завязать отношения с Аму (которая поступила точно также как и его сестра). Но это не помогало; ничто из этого было не способно восстановить то, что рассыпалось внутри стеклянной крошкой. Дошло до того, что Икуто не мог уснуть — он ворочался в постели, но холодное белье противно липло к коже, подушка была неудобной, а матрас слишком мягким. У Тадасе было намного лучше. Икуто неожиданно поймал себя на мысли, что любое спальное место, даже жесткий матрас на полу, было бы лучше если бы это было в комнате Тадасе. Если бы там был Тадасе. Осознав это, он резко вскочил и принялся одеваться — плевать, что время три ночи, ему нужно… Нужно… Икуто не помнил, как прошел путь до чужого дома, но смог остановится только когда перед глазами замаячило знакомое окно. Он хотел постучаться, но стоило ладони коснуться стекла, как рама чуть двинулась назад, открывая ему путь. В комнате было не так темно, как казалось с улицы: настольная лампа была включена и освещала кусочек комнаты теплым оранжевым светом, отчего многочисленные тени расслаивались на оттенки. Сам хозяин комнаты сидел на кровати и вытирал мокрые волосы полотенцем странными, механическими движениями, словно его мысли были далеко отсюда. Икуто нерешительно замер — он думал, что Тадасе уже спал и хотел лишь нагло пробраться в кровать, чтобы решить все проблемы утром, но что делать сейчас он не понимал. Тихий стук оконного стекла привлек внимание Тадасе и тот растерянно повернулся в сторону окна. В его глазах была странная пустота и трещины надлома, которые Икуто раньше никогда не замечал, но тут же появилось то же привычное выражение теплой усталости. И Икуто невольно ощутил разливающееся по внутренностям тепло, когда понял, что значила эта эмоция. Тадасе рад его видеть. Не говоря ни слова, Икуто прошел до кровати и опустился на нее, а следом уронил голову на его колени. Тадасе тоже молчал, не смея нарушить эту тишину, и осторожно опустил ладонь на его волосы. Незаметно, чужая комнатка стала самым важным местом во всем мире, единственным домом. А Тадасе — единственным человеком, к которому Икуто был готов вернуться по собственной воле, как далеко бы ни был. Потому что только рядом с ним, Икуто впервые в жизни ощутил себя по-настоящему свободным.