Этюды сломанной души

Все дети любят куклы. Так похожие на человека, но вместе с тем абсолютно неживые и покорные, они всегда привлекают внимание и желание рассмотреть поближе. С ними можно играть и разговаривать, бить и издеваться — и безвольные создания стерпят всё, чтобы с ними не сделали. Оттого, приезд кукольного театра известного на весь континент кукольного мастера в их маленький городок всегда становился всеобщим праздником. Дети и взрослые бросали все свои дела и бежали на главную площадь, к большому яркому шатру, чтобы насладиться тем как Бригелла разводит на деньги скупердяя-Панталонне или побеждает в споре выскочку-Дотторе. Куклы были Икуто абсолютно безразличны. Нищее детство не позволяло иметь хоть одну, а позже интереса к ним не появилось. Что привлекательного в неловких кривляниях куска ткани, набитого ватой, на потеху глупым детишкам, чего красивого в расписанной краской деревяшке? Но он, подобно всем стремился на площадь, только не в театр. Окутавший городок дух карнавала и веселья, расслаблял горожан и рассеивал их внимание — в такое время украсть пару монет из карманов зазевавшихся толстых торговцев не составляло труда. Собственного труда он не стыдился — какая разница, как заработаны деньги, главное, что они есть, и хотя бы один день он сможет себе позволить нечто большее, чем корку хлеба на обед и ночь на улице. —Подайте, слепому нищему на пропитание…— оказавшись на оживленной площади среди гуляющих там веселых горожан, привычно затянул Икуто, лениво поправляя чуть сползшие на нос черные очки. Со зрением у него все было в порядке — но склонные к постоянному желанию создать вид благовидности люди охотнее помогали искалеченным. Поэтому он всего лишь подстраивался под правила мира, в котором жил. Проходившая мимо к шатру хорошо одетая дородная женщина с дочерью не глядя бросила в протянутую жестяную банку пару мелких монет. Еще один плюс кукольного театра — захваченные азартом от предстоящего зрелища люди охотнее расставались с деньгами, словно бы те в миг потеряли для них всякую ценность. Он быстро переложил монеты из банки в карман и двинулся вглубь толпы, на запах жженой карамели, пота и краски. Люди смеялись, люди разговаривали, люди восхищались — и этот звук напоминал гудение пчелиного улья, в котором доминантной нотой звучало лишь одно: «Новая кукла». Великий кукольный мастер хотел одарить их маленький городок величайшим подарком — именно здесь впервые представить свою новую куклу, совершеннее всех тех, которые он делал ранее. Горожане были в нетерпении и это желание увидеть новый шедевр мастера словно повисло в воздухе вязким сиропом — даже Икуто, сосредоточенный всегда только на деньгах и еде, почувствовал легкий укол любопытства. Начались представления, из шатра полился бурной рекой детский смех и писклявые голоса актеров, что говорили за маски, а его карманы за это время успели наполнится еще парой горстей серебряных, и даже парочкой золотых монет. —Хороший улов, — расплылась в лисьей улыбке его невольная напарница Утау. Та неловко прихрамывала, опираясь на самодельный костыль, и заводила перед сердобольными старушками да девушками историю о том, как повредила ногу, когда убегала от жестокого возлюбленного, что желал её смерти. Но Икуто был уверен, что Утау настолько же хрома, как и он — слеп. Он кивнул, пропуская мимо ушей болтовню об возможном ужине, и невольно посмотрел на выходящих из шатра людей. Те возбужденно обсуждали увиденное — должно быть ту самую, новую совершенную куклу. «Жемчужина», «Принцесса», «Ангел» — восторженно оглядываясь на шатер, в немом желании вновь увидеть прекрасную куклу, но не тратя вновь деньги, горожане. Икуто окинул шатер взглядом, ощущая странное щекочущее чувство под ребрами тоже взглянуть на неё. Иногда Утау говорила, что самой раздражающей чертой его характера было поистине кошачье любопытство. Что ж, возможно она была права. Мимо него прошел невысокий полный мальчик, увлеченно жующих сахарную вату. Икуто ловким, отработанным годами карманных краж, движением вытащил билет из его кармана — тратить на него свои деньги, вот еще — и двинулся к шатру. Кажется Утау что-то кричала ему вслед про городскую стражу, но от отмахнулся и скользнул вслед за толпой под перстный купол. Зал со сценой Икуто проигнорировал и двинулся в другую сторону, там где неплотная толпа что-то окружала, слышались вдохи восторга и виднелась высокая фигура мастера. Протолкнувшись через толпу и рассыпаясь в постоянных искусственных извинениях, Икуто встал совсем близко к возвышению постамента и задохнулся от восхищения. На небольшой сцене стоял резной трон из черного дерева, на котором восседала изящная фарфоровая кукла. Её облачили в белоснежное платье, с корсетом, пышной юбкой и множеством кружевных оборок на рукавах и юбке, что придавали ей еще более хрупкий вид. Изящное личико с тонкими чертами, пухлые алые губки и безразлично-стеклянный, цвета предрассветной алой зари взгляд в обрамлении пушистых черных ресниц. Кукла изредка моргала, медленно и неестественно, словно забывала, что обязана это делать в имитации жизни. Обрамляли прекрасное личико золотые, слегка вьющиеся локоны, прихваченные усеянными самоцветами заколками. Худые фарфоровые ладошки с тонкими пальцами, закованные в черное кружево, лежали на юбке в странном жесте — словно бы кукле невыносимо хотелось обхватить себя руками и спрятаться от изучающих взглядов. Она была совсем хрупкой и маленькой, словно ребенок — выглядывающие из-под кружевной юбки тонкие стопы и лодыжки в черных чулках едва доставали до дерева из которого был сделан постамент. Теперь он прекрасно понимал всех, кто покидал этот шатер — она и вправду была прекрасна. Кукла мягко улыбалась разглядывающим и аккуратно трогающим ткань её платья детям, слегка касалась своей рукой их грязных ладошек, что оставляли пятна на белоснежной ткани и дети заливались счастливым визжанием и смехом. Но взгляд изящного творения при этом оставался болезненно-несчастным и порой, после очередного слабого движения, на пушистых ресницах оседали прозрачные кристаллики слез. «Плачет» — рассеяно подумал Икуто, не смея отвести взгляд от хрупкой фигуры в ворохе кружева, — «почему она плачет?» Кукольных дел мастер стоял совсем рядом со своим творением, словно не желая ни на мгновение оставлять её в одиночестве, и порой прикасался к ней: то невесомо играясь с золотыми локонами, то мягко гладя хрупкие плечи. И смотрел; смотрел так, что Икуто внутренне кривился от отвращения: с жадностью и властью. Если бы то не было создание из фарфора, он бы подумал, что… Икуто понимал, что ему нужно уходить — люди вокруг постепенно менялись и его долгое созерцание не оставалось незамеченным. Лишь кукольный мастер не обращал на него никакого внимания; впрочем, тот смотрел только на свою куклу. Икуто еще раз скользнул по ней взглядом, желая навеки запечатлеть в памяти идеальный образ, но невольно нахмурился. Он зацеплялся взглядом за мелкие шероховатости, которые не заметил в первый раз, будучи опьяненным восторгом. И чем больше Икуто разглядывал её, тем хуже ему становилось от осознания мерзкой правды. Это была не кукла. Это был живой ребенок, облаченный в кукольный образ. Никто не замечал дыхания, потому что тугой корсет слишком крепко сжимал грудь и едва позволял вздохнуть. Никто не видел румянца, потому что кожа была покрыта толстым слоем белил. Никто не видел алых полос от веревок на скрытых черным кружевом тонких запястьях. Никто не замечал подвоха в нездорово блестящем искусственном взгляде, отравленном каплями белладонны. Конечно же, кукольному мастеру не удалось сделать куклу, неотличимую от человека. Он поступил более мерзко — мастер превратил ребенка в покорную изящную куклу. Икуто хотел уйти. Убежать из мерзкого театра лжи и насилия, но в этот момент кукла подняла голову и посмотрела прямо на него. Икуто замер; очерченные алым губы едва шевельнулись, складываясь в одну единственную фразу. «Спаси меня». Икуто не герой. Он всего лишь жалкий нищий побирушка, обманщик и вор, не в его характере героические поступки. Но это маленькое хрупкое создание порождало в душе волну неправильной чужеродной нежности. Ему хотелось забраться туда, вырвать ребенка из чужих грязных рук, защитить, спрятать от всего мира, но он лишь стоял, не находя сил пошевелиться. Икуто уже хотел отрицательно качнуть головой, давая кукле понять, что не сможет помочь, но не смог заставить себя сделать это. Во время путешествий кукольный мастер живет рядом с шатром в деревянном вагончике и пробраться туда не сложнее, чем в дом бедняка. «Ночью» — прошептал Икуто — «я приду ночью». А после развернулся и практически побежал прочь. Он не понимал, зачем дал это обещание и сможет ли его выполнить. Но на мгновение ему показалось, что в чужом печально-пустом взгляде скользнула искорка надежды. Кукла поверила ему.