Наказание Адама, или отродье Люцифера

Адам не расстраивался из-за того, что лишился реально хорошего ножа. Куда больше его волновала и будоражила фраза Лоты (это новое обращение к ней ему безумно нравилось). Хорошо что ты живой…  – Хорошо, что ты живой…– проговаривал он раз за разом, впервые за долгое время готовил ребра сам, это ему помогало сосредоточиться.  Он смаковал эту фразу до тех пор, пока не потерял ее смысл. Было в ней что-то сакральное. Таинственное. Непостижимое его испорченным сердцем и мозгом.  Хотя, если смотреть шире, в том  концерте было много непонятного. Где она могла проебать нож? Как, черт возьми? Но если считать по градации - это самые незначительные вопросы.  Почему ему вдруг расхотелось уходить в небытие? Это как-то связано с Лотой? Почему его колотит каждый раз, когда она… рядом с ним. Иногда он этого не замечает, но это происходит. Почему это происходит? И почему от этой тряски ему… страшно? Тревожно? Мерзко от себя?  С распознанием своих чувств у него всегда были проблемы…  Хотя, если это что-то простое типа ненависти или желания, то тут все понятно. Но тут не было все так однозначно.  Раньше она его бесила. Особенно в посольстве Рая. Там вообще он с ума не сошел. Но сейчас… как будто все перевернулось с ног на голову, сделав тройное сальто и чуть не свернув шею.  Что это? Почему он бегал как ошалелый в поисках ее фигуры среди толпы на концерте? Почему не послал все к чертям, когда увидел ее плачущей у стены? Почему не ушел? Почему накрыл своим крылом?  Он вспоминал весь вечер в мельчайших подробностях, вплоть до ее ухода, настолько усердно, что чуть пару раз не порезался. Слава начальству, это не ангельская сталь, а какой-то простой человеческий металл, который если и царапал его, то не сильнее, чем порез бумагой.  Он вспоминал ее лицо, ее руки, ее прозрачную, в свете уличного фонаря, кожу. Ее невинное лицо никак не укладывалось с ее происхождением. На мгновение, он закрыл глаза, представляя ее перед собой. И настолько этот образ был реальным, что он потянулся к ней, чуть приоткрыв губы.  Но сразу же открыл глаза и с трудом выдохнул.  Легкие домашние штаны натянулись в одном из самых чувствительных мест. Черт, надо думать о другом.  Да, бесспорно, она красива, но это невозможно. Он не умеет этого делать. Не умеет быть нежным и вся такая прочая белиберда… блять, че за хуйня? С какого хуя он думает об этом.  Нельзя ни к кому привязываться. Точка. И три восклицательных знака. Красных. Таких как ее костюм, который он в мыслях так и норовит… Блять. Все это принесет больше проблем. А проблем ему и так хватает.  Сегодня она находилась в раю. Отчего-то, ему одновременно и хотелось этого и не хотелось. Противоречия стали неотъемлемой частью его мыслей с ее появлением, а если точнее - с первым прикосновением. Воспоминания были свежи, как январское утро на крайнем севере, и являлись причиной табуна мурашек по спине.  Хотя - все это объяснимо. Тактильный голод, около трех месяцев без прикосновений (за шесть недель до зачистки он последний раз касался Лют), дикий недотрах и лютый спермотоксикоз. И все это обостряется при виде нее. Это не нормально.  Явно жажда прикосновений обусловлена (ебать, какое слово-то вспомнил) не только чисто физическими причинами. Тут есть что-то большее. Или нет.  Нет, нет, нет.  Он что… точно нет.  Ему просто не хватало и не хватает прикосновений. Все на этом.  И ничего «большего» тут нет. И ничем тут не пахнет.  Разве что самой прекрасной пищей на свете - ребрышками. Иронично, конечно, что его вторую жену сделали из его ребра, а он обожает их есть.  Специи для них он подбирал годами. И только недавно нашел то самое сочетание соли и перца, тмина и кинзы, а еще множества разных трав и специй. Да, эти мысли куда лучше предыдущих.  До его слуха донесся слабый стук в дверь. Это она? Зачем она пришла? Что?  Сердце стало качать кровь как сумасшедшее. Тремор снова вернулся, стуча по ребрам, словно по барабанам. В глотке застрял ком.  Ну нет. Нетушки. Нет нет нет.  Ему просто нужно было успокоиться. И открыть дверь как можно быстрее.   – Привет! – на пороге стояла Серафим Эмили, – я тут почувствовала чувственные вибрации, вот и хочу спросить, что ты чувствуешь?  Она два раза вскинула брови. Да твою ж…  – Я чувствую, что хочу тебе втащить. И не посмотрю что ты Серафим.  – Ну Адааам, – она мило улыбнулась, – ты ж сам понимаешь, что это не спроста. Ты весь вспотел, будто кто-то важный пришел… А ты так думал? – Психолог из тебя хуевый, сразу говорю. Вспотел, потому что сегодня жарко, сама будто не чувствуешь. И нет у меня никого важного, – как на духу протараторил он. Ложь ему всегда удавалась.  – Да от тебя за километр несет! – Чем же?  – Лю…  Он закрыл ей рот, чтобы не слышать продолжения слова.  – Что я тебе в прошлый раз говорил? Не. Неси. Хуйни. А особенно, не затирай мне про вот эту определенную хуйню, – его взгляд был не просто холодным, а леденящим.  – Это я чушь несу? Ты отрицаешь очевидное! – вскрикнула Эмили, наступая на него.  – Да, ты несешь полную чушь и ересь, свали нахуй, пока я Сере не пожаловался на твою излишнюю настойчивость в вопросе моих чувств. Нет у меня их, все, точка. Я черствый, аки буханка ебанного черного хлеба, которой можно гвозди заколачивать. И да, я в этом уверен.  – Адам, ты отрицаешь то, что видно невооруженным взглядом, – Эмили начала закипать.  Он закатил глаза и закрыл дверь. Ужас, Сера вроде ее наставник, так почему она не может ее как-то приструнить?  Стук раздался вновь.  – Что тебе еще нужно?- не знали зачем открыл он дверь.  – Я хотела спросить про Чарли…  Что? Чарли? С ней что-то случилось? Учащенное сердцебиение скрыть еще можно, а вот расширившиеся зрачки, будто у наркомана - нет.  – Так спрашивай. Не тяни кота за яйца, оторвешь.  – Она в последнее время поменялась, даже дерганной какой-то стала, – Эмили нахмурила брови, глядя на свои руки, – задумчивая такая, как будто в другом измерении. Я ее спрашиваю, что с ней, а она только кофе мешает и такая: «Нет, ничего»… Примерно на половине тирады Адам включил самый похуистический взгляд из своего арсенала. Хоть мысли его разрывались от догадок. Это она про него думает? В носу отчего-то защекотало и он чихнул в сторону.  – Вот и я о том же думаю! – Эмили только посияла и скрылась в коридоре.  Что… Что это сейчас было?  Ладно, хуй с ним.  Так, ребра приготовлены, надо быстренько помыть посуду и…  Стук в дверь.  Да блять!  На пороге стояла Лота. Он увидел ее в глазок.  Белая футболка уже стала прозрачной на спине, но это быстро решается щелчком пальцев. Все, футболка сухая. Стояк так просто не уберешь.  Он хватает полотенце с кухни, когда раздается еще один стук. «Боже, Сера, благослови тебя за втык, когда увидела что у меня нет полотенец!» – мысленно говорил он.  – Привет! – ее черные губы стали совсем непривычными после концерта. Тонкие пальцы сжимали пояс сумки.  – П-привет, – он старался сохранять спокойствие, – ты что-то хотела? – Да, я хотела вернуть тебе это…– Лота достала выглаженную футболку и джинсы. – Не нужно, – с улыбкой произнес Адам, опираясь на косяк двери.  – И еще деньги за толстовку и футболку, спасибо тебе большое за них! – она протянула ему стопку райских долларов.  – И этого мне не нужно, – он посмеялся.  – Но…  – Шарлотта, откуда у тебя деньги?  – Мне выплатили ставку посла и я попросила Эмили…– Вот чертовка, каким то макаром еще и деньги разменяла. Да не просто земные  на райские, а адские на райские!  – Я тебя понял, но не надо. У меня этого хоть жуй, – он указал на деньги в ее руках, – и не только такие, – он имел в виду земные деньги.  – А… Как? Ты ведь…– она была удивлена.  – Проходи, такое не рассказывают через порог, – Адам ликовал! Да! Он и сам того не понимая ужасно по ней соскучился и ее визит стал для него глотком свежего воздуха.  Он пошел на кухню и она шла за ним.  – Извините, принцесса, сегодня еще не убирался, – мужчина с усмешкой пригласил ее за барную стойку. Кухня была чуть ли не самой красивой комнатой в его «кабинете». Его до безумия любимые панорамные окна, светлые стены и много пространства.  Иногда он ночами сидел за барной стойкой, опустошая бутылку красного вина, попутно смотря пьяными глазами на те звезды, что было видно на райском небе.  – Уютно у тебя тут, – она скромно села на стул. У нее были чересчур ангельские манеры. Да, она была принцессой, но это не отменяло того, что она почти не употребляла мата, хотя в Аду это в порядке вещей. Хотя и для него это тоже в порядке вещей.  – Ты ведь не вегетарианка? – с какого это хуя его это вообще волнует?  – Нет, – она еле оторвалась от вида за окном, – как ты можешь жить и работать с таким видом из окна?  – Молча, – усмехнулся он, доставая две тарелки, – но вообще да, вид волшебный…  «Как и ты» – добавил он про себя. Что? Блять, в кого он превратился? Что за хуйню несет?! Точнее не несет, а о какой хуйне он думает! Он легким движением руки поставил перед ней тарелку с ребрышками.  – На этот раз настоящие. – Так, рассказывай! Ты меня заинтриговал! – Ну, для начала расскажу про наш финансовый отдел, – Адам поставил на стол и свою порцию, но решил локализовать бардак в раковине, - он занимается экономикой мира. Да, люди думают что они все вершат, но и от нас там тоже много зависит… – Протестую! Слишком затянуто и скучно! – она неожиданно, но мягко стукнула по столу импровизированным молоточком в виде солонки. В душе Адама похолодело, а по спине будто прошлись льдом. И лишь обернувшись к ней, он увидел на ее лице улыбку. Использует его же фразочки, чтобы выбить из колеи. Умно.  – Приму к сведению, – он снова улыбнулся. Он слишком много улыбается! – так вот, они где-то десять лет назад обмолвились, что где-то через полгода взлетят какие-то битки. Ну я получил зарплату и перевел почти все в земные доллары. Потом купил эти самые «битки» и делал это полгода. В итоге – по земным меркам я мультимиллионер.  Она смотрела на него как на сумасшедшего.  – И что дальше? – с искренним удивлением и заинтересованностью спросила она.  – Я завел кучу счетов в разных банках, чтобы распределить свои богатства более-менее равномерно. Почти в каждой крупной стране у меня есть счет. Даже российская карточка есть, Тиньков по моему. Та чисто для услуг.  – В смысле?  – Я в России маникюр делаю, - он показал ухоженные руки девушке, – не знаю как ты, но я не могу с неухоженными руками.  Блять, что он несет? Раскрывает перед ней душу! Нахуя? – А так я на землю только на концерты хожу, – Адам старался сохранить лицо, хоть с его высказываниями это вряд-ли имеет какой-то смысл.  – А вообще, что еще есть на земле? – она слушала его до того внимательно, что стоило усомниться в реальности.  – Ну… Концерты, спектакли, выставки, – он поочередно загибал пальцы, – Мюзиклы еще есть.  – А что это?  – Это гремучая смесь концерта и театра. Одни из лучших - на Бродвее. Хочешь, можем сходить, я знаю одну охренительную постановку.  – Снова… на землю? – брови девушки поползли вверх.  – Только не кидайся на меня, а то крылья сломаешь и просто мазью не отделаешься, – он подмигнул ей, включая воду так, чтобы ее было слышно. Но она молчала.  «Блять, Адам! Ты просто ебейший идиот!» – говорил он себе. Неловкая пауза затянулась и Адам не придумал ничего лучше, чем помыть посуду.  В те редкие моменты, когда Адам мыл посуду руками, а не слепо доверял это дело посудомоечной машине, он не просто намыливал, смывал и протирал посуду. Это был особый ритуал с философскими мыслями.  Но не сегодня. Если бы его мысли были материальны, то выглядело бы это примерно следующим образом.  Один Адам говорил бы что-то о Шарлотте, называя ее исключительно по имени. Рядом с ним, пытаясь то ли задушить, то ли заткнуть первого, стоял бы второй Адам. Тот бы громко матерился, одергивая первого на мыслях о девушке, напоминая что привязанностью вымощена дорога на суд и «Ты забыл что было несколько тысяч лет назад?!» В углу бы сидел тревожный Адам, с постоянно бегающим взглядом. Он бы поддерживал второго Адама. И еще раз напоминая про тот случай. Рядом с ним полу-лежит еще один Адам. Он смотрит невидящими глазами куда-то в потолок, больше похож на наркомана, чем на чертового ангела, и шепчет:  – Меня еще никогда так не штырило… Только тогда… По всей комнате, по непонятной траектории ходит еще Адам. Он старается просчитать, а может и предугадать каждое свое действие. Он негодует от его последней шутки. И да, вспоминает о том, что в тот раз все так же начиналось.  Еще, где-то рядом с наркоманом, лежит Адам, положивший ладонь на причинное место. Бубнит что-то про «Как она горяча…», «Вспомни ее спину…», «Она как то спелое яблоко…», «Коснись ее…» «Я хочу…».  И посреди этой вакханалии стоит обычный Адам, который внешне сохраняет спокойствие, но в этой ситуации он бы орал на всех них, моля: «Вы все напоминаете про тот случай, но я бы предпочел его забыть». И после этого крика он бы осел, вцепившись в свои волосы.  А вокруг бы шныряли его различные ипостаси, раз за разом вспоминая былое. Все, кроме одного. Того, кто был полностью поглощен Шарлоттой. – No, you'll never be alone… – он начинает напевать первый попавшийся в голове мотив, так тихо, что он думает о том, что его не слышно. Он продолжает, – When darkness comes I'll light the night with stars…– его пение нежное, звучит словно колыбельная для эмоций, – Hear my whispers in thе… Он резко вспоминает, что в комнате не один. Оборачивается, всматриваясь в ее улыбающееся лицо.  Губы Лоты изгибаются в такой нежной, искренней улыбке, что ему больно на нее смотреть.  – dark… – он заканчивает строчку, чуть не выронив одну из чашек, измазанных в маринаде для ребрышек.  – Красиво поешь, – она смущенно отводит взгляд.  – Спасибо, – он проделывает то же самое.  Почему он смущается?! Почему он, ебанный Адам, ведет себя как ебанный школьник?! – И ребра у тебя просто шикарные! – Мужчина не понял, это комплимент его кулинарным способностям или телу?  Опять неловкое молчание. Он домывает посуду и подсаживается к ней. Тарелки кончились, теперь не отвертеться от разговора. А он и не хотел.  – Я ведь в группе играл… – начал мужчина, но оборвал речь. Он ей об этом рассказывал.  – Да, история про тебя и барабанщика, – она прыснула, – а вообще, что вы играли?  – Ну… – От неожиданного вопроса он замялся, – в основном каверы, ибо почти все участники группы считали мои авторские песни откровенным дерьмом. – Например? - он нагнулся ближе к ней и ему показалось, что он услышал щелчок.  – Я не покажу тебе свои стихи времен бурной молодости! – усмехнулся он, беря двумя пальцами ребрышко.  – Молодости? Сколько же тебе лет?  – И этого не скажу!  – Что? Хочешь показаться слишком дряхлым стариком?  Повисло молчание. И Адам нарушает его, смеясь над ее шуткой.  Расходятся они глубоко за полночь, и мужчина замечает лишь два обглоданных ребрышка на своей тарелке. Неужели так был увлечен беседой, что совершенно забыл про любимую еду?.. *** Через пару недель, на очередном заседании он сидел напротив нее. Да, он по прежнему сидел внизу лестницы, хотя и мог подняться выше. Но зачем, если он мог сидеть тут, украдкой смотреть на нее и ловить ее взгляды. С пометкой на то, что он одергивал себя на практически каждой мысли.  Заседание было по чревоугодию, подписали акт о принятии правил, напомнили о том, что впереди Зависть, Гнев и Похоть, и разошлись.  – А у меня для тебя сюрприз! – он подошел к ней, прикасаясь руками к ее плечам. Даже это прикосновение давало ему столько блаженства!  – Какой же? – она развернулась к нему с улыбкой.  – Вот, достал с трудом, – он протянул ей билеты. Постановка называлась «Битлджус».