PiT

Вечер расплывается перед глазами. Новые дозы, новые люди, новые алко в странных бутылках, новые ощущения, которые на самом деле хорошо забыты в прошлом, новые девушки, что желают провести несколько часов наедине с Куликом, новые треки. Его никто не волнует уже больше двух лет, что похожи на день сурка в серой матрице. Душа исполнителя зарылась в самый темный омут ещё совсем давно, когда рядом была светлая макушка, чуть выше, чем сам он, но не старше. Сейчас всё как прежде, но рядом уже не было того, кто создал с ним не один-два фита, а целые альбомы и поколения русского рэпа. Голова раскалывается на две части от количества алкоголя, которое он выпил совсем недавно. Он уже не замечает знакомые лица, не замечает ровным счётом ничего. Вокруг лишь волны музыки, что со своей периодичностью бьют по вискам. В пьяной голове он наступает на грабли: уже рисует картинки, как звонит ему, как кричит в трубку, что любил и ненавидит, за то, что тот ушёл. А потом утро. Потом будут сожаления. И ведь всё не в первый раз. Даже представить сложно, как выносит этот пьяный бред сам Глеб. За окнами Санкт-Петербург ещё красивее, чем обычно. Ночь накатывала, как очередная неизбежная истерика, нагоняя тучи и тихий дождь. Луна проблескивала, как последняя надежда в жизни, сквозь пелену ватных, взбитых, мутных облаков. Кулик замирал возле стёкал, засматриваясь куда-то в холодную, чёрную даль. Сердце трепещет то ли от больных воспоминаний с ближним, то ли от мешанины веществ в его организме. Что-то его гложило. Не давало уйти в состояние смирения, которое сопровождало его уже полтора года. — Ей, чувак, хватит торчать тут — возмущённо кто-то бросил, разворачивая худое тело на себя. Артём замирает в непонимании, без осознания происходящего. Но как только узнает светлое каре, глаза наполняются искрами. В мыслях ещё не укладывается факт, что сейчас перед пьяным Артёмом стоит вполне здравомыслящий Глеб, который намерен вытащить его из этого притона. Костлявые пальцы рук обхватывают плечи, как раньше, так же трепетно и аккуратно. Светловолосый явно ругается на довольного Кулика в привычных очках, что скрывают всю масштабность принятого. — да ну... — невнятно протягивал шатен, тая на глазах — голубин... — обрывками мямлил парень, не контролируя себя. Всё слишком плачевно. Фара лишь мягко улыбается, реагируя на свою фамилию. Расслабляться некогда. Он тащит Шатохина сквозь резиновую толпу таких же накачанных тел, которая будто не кончается. На ощупь ищет кожаную куртку, открывает двери и вываливается из квартиры, вместе с приятелем из прошлого. — а чего ты приехал, родной? — докучал Кулик, не унимаясь — вернуться захотел? Да? — ты либо сейчас заткнешься, либо я оставлю тебя прямо здесь. — огрызнулся Глеб, особо не желая видеть шатена в таком состоянии. Завидовать - он не завидует. Сейчас светловолосый только балуется, а не упивается и ищет спасение в скоростях. Но видя Кулика в таком состоянии появляется доля отвращения, потому что тот никогда не контролировал себя. Но Глеб привык. Глеб знает, как с ним обходится. Несмотря на время, которое они не разделяли друг с другом, оборвав все связи, он всё ещё помнил его наизусть. Он помнил, что он любит, знал, сколько принимает, знал, когда гуляет, следил за сетями, слушал его релизы и альбомы. Не раз. Он помнил старого Шатохина, такого же, каким он был сейчас: беззаботным, накуренным, с жилкой в глазах, но так же не думающий о себе, своих близких и последствиях. Рабочий лифт как кстати. Глеб заходит с Артёмом, закинув его руку себе на надплечье. Кнопка первого этажа загорается красным. Свет недоверчиво мигает. Голубин тяжело вздыхает, глядя на Тёму. Шатен закидывает вторую руку, практически повиснув на шее старого приятеля. Но Фара не противится. Время будто тянется вечностью, когда смотришь на его глазах сквозь темное стекло очков. — почему ты здесь? — от Кулика несёт перегаром, сигаретами и чем по крепче, прямо как в прошлом, каждый вечер с Голубиным. — ты мне так и не ответил. Тёма знал ответ. Он всегда знал светловолосого насквозь, и сколько бы время не играло с ними злую шутку - никогда не ошибался. Эти светло-голубые глаза, скрытые за линзами пробирают насквозь: по телу пробегается волна мурашек, а где-то внутри сердце колотиться ровно также, как и два года назад. — давай поговорим потом — нервно сглатывает Глеб, стараясь избавиться от давления из вне. Он невольно прикасается к области рёбер Шатохина, придерживая слабое тело. Первый этаж. Артём меняется в лице, выражающее нетерпеливость и желание докопаться до истины. Боялся, что мог ошибаться, забираясь в его голову полностью. Боялся не узнать своего Фараона. — пойдём уже, прошу. — смягчается Голубин, высвобождаясь из стальных оков Тёмы, вновь помогая встать на ноги крепче, в то время как сам Кулик особо не спешит куда-то. Его вполне устраивает лифт метр на метр, приглушённый свет и тяжёлое дыхание Глеба то ли от смущения, то ли от усталости. Они плетутся медленно по ступеням. И если зарыться в памяти Глеба, это был первый и в надежде последний раз, когда настолько плачевное состояние нахлынуло в жизнь депо. Звонки на пьяную голову, это одно. Но чтоб забирать этакое чудо практически на руках - никогда. Артём сильно изменился с тех пор. Возможно, это вводило Голубина в некоторую грусть, но он знал, что скорее всего тот скоро выйдет из своего очередного тяжёлого периода и начнёт всё заново. По крайней мере, сильно надеялся. Перед глазами белые простыни северной столицы. На улице тепло, но снег лежит как ни в чём не бывало. С неба срываются ледяные капли, попадая на лёгкую одежду. Тротуары освящали старые фонари, несмотря на неблагоприятный район города. Вокруг ни души, и только под рукой у Голубина где-то стонет Тёма, в желании "закурить по одной". Глеб его желаниям потакал слишком давно, сейчас не тот момент. В нескольких метрах припаркована тёмная машина. Обычные действия занимают у них в два раза больше времени и уже скоро они сидят в тепле. Деревья мелькают слишком быстро. Шатохин снимает очки, глядя на уставшего Глеба, что потирает переносицу, нервно стучит по рулю и тяжело дышит. Он ничего не говорит. Один лишь взгляд, забытый напрочь двоими, говорит в разы больше, чем слова под дурманом. Два года. Два года прошло, а он, казалось, даже не менялся в лице. Тёма всматривался в каждый миллиметр. Его приятель всё такой же неразговорчивый по вечерам, с уставшими серыми глазами, чуть грустный, но всё-таки больше из-за ситуации. Но буквально десять часов назад он мог концентрироваться на любых задачах, рифмовать на ходу и отпускать шутки с любыми знакомыми людьми. А вот Шатохин изменился, верно, напрочь. Как раз он его и невольно заставил перемениться. Теперь Артём ненавидел разговоры с раннего утра, мало улыбался, забывал важные дни и вечные заботы жизни. Не любил оставаться в одиночестве после захода солнца и искал любой выход избежать себя. Так и оказывался каждый раз прокуренных квартирах. Звук мотора, скорость. Дорога предстояла почти на другой конец города.