Съешь меня

      В этом городе дьявольски много всего, что становится комом поперек горла и не тонет в клубах сигаретного дыма и горечи дешёвого пойла, которое не жалко выплеснуть даже болтливой свинье – Колин бросает озлобленный взгляд и едко припоминает о разрушенном доме – жалкий пучок соломы, – и все продолжает прятаться в его квартире, больше напоминающей шкаф с остатками лапши и ржавых труб, планирующего рухнуть под напором его настоящей сущности при первой же возможности.       И Бигби готов скулить, забившись под стол, не до конца обращённый, с болью в клыках и лапах, уставших от человеческого облика – хренов Большой и Страшный Серый Волк, – избитый вкусами и запахами слишком живого мира, изнывающий за охотой на дрожащие сердца мелких зверьков, скованный проклятой работой и обязанностями перед жителями чёртового города с его омерзительно шумными жителями, что тоннами поглощают пряную пищу и выливают на себя режущие обоняние духи.       Когда меховое покрывало липнет к его плечам, а взметнувшиеся пиками клыки не заглушают утробный рокот, Бигби начинает различать из общего клубка льняных нитей отдельные фрагменты: широкой лентой стелется горьковатое присутствие Снежки этажом ниже; дальше по улице вьется сладковатая прядь Красавицы; грубой струной звучит Дровосек, оставляя кровавый привкус       и вдали от города, где-то на самой кромке монолитного запаха леса – (мокрая земля, древесный сок, живой ветер и следы диких зверей) – трепыхается полупрозрачная леска той, чье существование Волк пытается не замечать, вливая в глотку виски и никотин.       Разве они не начали все с самого начала?       Он ведь обещал.       Человеческие пальцы – совершенно обыкновенные, с бурой поволокой на месте сбитых костяшек, рваными шрамами на огрубевшей коже – по инерции царапают грязную кухонную плитку: прибитые ботинком окурки, мелкая россыпь того, что осталось от стакана, и неоновые блики далёких вывесок – они царапают изменившиеся органы чувств в значительно меньшей мере и Бигби с силой заставляет себя подняться на напряжённые ноги.       Колин нерешительно, но неотступно выглядывает из-за обшарпанного дверного проема и взгляд его наполняется в равной пропорции сочувствием, паникой и брезгливостью:       – Тебе бы в лесу побегать, приятель, – роняет он, пока Волк щёлкает зажигалкой, швыряя вокруг себя рыжие искры подрагивающими пальцами, и встречает в ответ мрачный прищур не утративших янтарный отблеск глаз.       – Заодно могу подбросить на ферму, – хрипит Бигби со злым весельем – (надо же, именно в чертов лес ему сейчас никак нельзя) – и устало прислонился к хрустнувшему металлическими пружины креслу, закуривая.       За мутным стеклом догнивала ночь.       И опасность можно было бы назвать если не совсем исчезнувшей, то точно вставшей где-то на заднем фоне, среди оградительных лент, свежих газетных стопок и бурых пятен       если бы только пунктирный росчерк присутствия полупрозрачной линии не казался с каждым разом всё ближе.       Бигби встречает её спустя несколько дней недалеко от центра Фейблтауна – (волчье чутье раскидывает над городом свою паучью сеть) – круглые щёки и веселые кудри, только в глубине глаз поселилось время, приглушив детский блеск, разбросав острые углы и тени – это лицо почти не изменилось с их последней встречи, когда из горла его вместо человеческой речи ещё рвались наружу хрипы и звериный рёв, а сам он все чаще припадал к земле, не отыскав опору в двух конечностях – когда Волк выглядел страшно, примерявшее овечью шкуру чудовище.       Он вел её к порталу, дрожащую от холода и задыхающуюся от ужаса, с перемазанными в грязи ладонями и алой накидкой на дальнем дереве для отвода глаз – слишком знакомый запах оставлял почти материальные следы, усиленный бегом, страхом и кровью на испещренных царапинами ногах.       – Уйди так далеко, как только сможешь, – гортанно выдохнул Бигби ей в ухо. – Так, чтобы я тебя никогда не нашёл.       Шапочка тогда всхлипнула, дернулась, задев своей проклятой рукой его плечо, и рухнула в глубины нового мира, измазав сухие девичьи губы едва слышной благодарностью.       Сейчас же она словно в грёбаный противовес расцветает робко смущением и дружелюбием – (не узнает Большого и Страшного в этом человеке) – неосторожно приближается на расстояние в один его рывок до своего горла, и не замечает медовый отблеск в прищуре тёмных глаз, когда Бигби недвусмысленно перекрывает ей дорогу к магазину.       – Извините, не подскажите...       и широкую девичью улыбку сменяет кривая гримаса.       Тень у него остаётся такой же.