Предсказания и факты

      В этот раз Давид не заезжал за ним никуда, Ян решил, что время ему проявить инициативу. А потому оказался на Крестовском около девяти вечера, с удовольствием вдохнул свежий и прохладный запах близкого парка, поправил воротник пальто. Сегодня он был без шарфа — погода, определённо, налаживалась. Ян кивнул сам себе и пошёл неторопливо пешком от метро, совершенно не смущаясь того, что идти здесь было не меньше получаса. Он понятия не имел, что именно будет делать у Давида. Осторожно расспрашивать о предках, имитировать неожиданно проснувшийся интерес к генеалогии? Рассказывать о Давиду о кинжале, проклятии, бугровщиках, спиритическом сеансе и архиве? А может, искать в себе смелость поделиться своим повторяющимся, не слишком радостным видением?       Он мерно шагал по асфальту, который уже успел высохнуть от талой воды. Мимо, по подсвеченной фонарями аллее, прохаживались женщины с колясками и даже пробежало трусцой несколько бодрых мужичков в дорогой спортивной форме. Ранняя весенняя темнота никого не смущала. Ян лениво подумал, что совсем скоро в девять вечера ещё будет полыхать закат, а потом настанет праздничное время белых ночей. Круглосуточный ажиотаж на Невском, бесконечные влюбленные парочки у мостов, карусель пьяного угара на Рубинштейна, Некрасова и Думской. Дима говорил, что во время белых ночей даже призраки утихают, забираются поглубже в подвалы домов или на пыльные пустые чердаки. Призракам по душе ветреные февральские ночи и короткие, темные зимние дни.       Ян подумал, с горькой нежностью и неожиданным смущением, что хотел бы гулять с Давидом в разгар белых ночей. Слушать пронзительные крики чаек, надеющихся развести туристов на угощение, мерный гул затихающего города и шелест волн Невы. Смотреть, как медленно и жутковато поднимается в воздух громада моста. Сидеть в круглосуточных кофейнях, когда станет прохладно и ноги устанут — Ян особенно любил наблюдать за посетителями таких кофеен после часу-двух ночи и пытаться угадать, почему этим людям не спится. По-честному, не задействуя свои способности. Впрочем, совсем отключить их он был не в состоянии, и зеленовато-серая пьяная аура хмурого мужчины за угловым столиком, или полыхающая аура парочки у окна говорила яснее слов.       У дома Давида Ян притормозил — ему впервые пришло в голову, что хозяина могло и не быть на месте. Но сейчас рассуждать об этом было поздно, так что Ян протянул руку к кнопочкам домофона. Как раз в этот момент дверь открылась, из нее выскочила мелкая кривоногая собачка, бодро потрусив к ближайшей клумбе. За ней шагнула невысокая старушка в темно-зеленом пальто и подозрительно покосилась на Яна. — Вы к кому? — поинтересовалась она строго, держа в руке авоську с таким видом, будто была готова отвесить Яну несколько профессиональных ударов. — К Давиду… Георгиевичу, — чуть сбился он, и бабулька тут же расплылась в улыбке. — Так вы проходите, проходите! Час уже поздний, мало ли, кто тут шастает.       Ян поспешил пройти, не желая сталкиваться с другими бдительными жильцами. Поднявшись на нужный этаж, немного помялся у двери Давида и нажал кнопку звонка. Успел еще подумать, что мобильники изобрели не просто так, и надо бы почаще использовать это чудо инженерной мысли, но дверь открылась и на пороге возник Давид Георгиевич. Хмурый, по-домашнему чуть растрепанный, в футболке и спортивных штанах.       При виде Яна он сперва удивленно отступил, а затем заулыбался, распахивая дверь шире. — Вот это приятный сюрприз, — сказал он с чувством и дождался, пока Ян перешагнет через порог. Затем плотно закрыл дверь, щелкнул замком и чуть склонился, чинно целуя Яна в щеку. — У тебя же были дела сегодня? — Они… закончились, — неприятный образ старинных документов на столе архива мелькнул в мыслях. Ян невольно тряхнул головой, расстегивая пальто. — Я не помешал? — Совсем нет, — сказал Давид искренне, — я немного работал, но с удовольствием на это забью. С большим удовольствием.       Что-то в его голосе было такое, особенно в последней фразе, непривычный напор и раздражение, что Ян взглянул на него внимательно. — Проблемы на работе?       Давид махнул рукой, прошел в гостиную, где на журнальном столике устроился ноутбук, стопка документов, пара иноязычных журналов об искусстве, три кружки и пустой винный бокал. — На работе все прекрасно, — и вновь этот горьковатый, раздраженный тон. Давид шумно вздохнул и потянул Яна к себе за руку, обнял за талию, щекотно целуя изгиб шеи. — Так прекрасно, что давай не будем об этом. Я лучше послушаю про твои дела.       В кольце теплых, уверенных рук Яну расхотелось задавать вопросы или думать вообще. Тем более — рассказывать про свои дела. Он развернулся, чтобы поцеловать Давида, на несколько секунд забылся в уже привычном теплом сиянии золотистой ауры. И лишь после заметил, что ровный золотой свет перебивался серыми и темно-синими полосами. — И все же, — спросил Ян осторожно, отстраняясь, — что случилось? Или я тут единственный, кто рассказывает о себе всю правду и ничего, кроме правды?       Давид нахмурился, опуская руки, и скрестил их на груди, будто стараясь отгородиться. Помедлив, громко хмыкнул и покачал головой. — Чай будешь? Или вино? — Кофе, — решил, не раздумывая, Ян. Что-то ему подсказывало, спать они лягут не скоро. — Сваришь? — Что с тобой сделаешь, пойдем.       Устроившись на стуле, будто позаимствованном из экспозиций Эрмитажа, Ян внимательно следил, как Давид отмеряет молотый кофе, зажигает газ на плите, шарится в шкафу, отыскивая корицу и доставая тростниковый сахар. Движения его были резковатыми, досадливыми. — Связался, блин, с телепатом на свою голову, — пробормотал он себе под нос, и Ян невольно фыркнул. — Скажи спасибо, что я не некромант. Хотя, — добавил он, вспомнив Таню, — некроманты редко привлекают людей. Они… есть в них что-то такое, некомфортное. — Некроманты? — переспросил Давид спустя несколько секунд, и по его голосу было понятно, что предел удивления пока не достигнут. — Ага. Не волнуйся, они не поднимают зомби из гробниц. Просто общаются с теми, кто… кто ушел. Не с призраками, а с совсем мертвыми. — Призраки не совсем мертвые? — искренне удивился Давид, и Ян поморщился, качая головой. — Мертвые, конечно, но… ладно, я тут не специалист, никто из нас не любит обсуждать эту тему. В общем, некроманты могут забраться туда, куда никто из нас не может. Но они за это платят, и платят очень много. Понимаешь, ведь мы все остаемся людьми, даже заглянув за… за предел. — И что с ними случается? — Давид даже невольно понизил голос, аккуратно устроив турку на плите. Зеленые глаза округлились от любопытства и недоверия, как у ребенка, слушающего страшную историю. — Ничего хорошего, — скривился Ян, машинально нащупывая на груди под рубашкой небольшой амулет от сглаза, проверяя, не нагрелся ли он. Просто на всякий случай. — Короткая жизнь. Безумие, одержимость. Со стороны обычно выглядит, как естественные причины. Мы не об этом! — напомнил он Давиду, и тот разом поскучнел. — Не знаю, что тебе сказать, — сказал он, слишком внимательно следя за туркой. — Устал немного, вот и все. — Ты никогда об этом ничего не рассказываешь толком, — заметил Ян осторожно. — Ни новостей, ни новых проектов, да даже офисных сплетен! — Потому что это все скучно и бессмысленно. — Ты занимаешься работой с художниками! — напомнил Ян, слегка удивленный такой категоричностью. Ему вдруг вспомнился Давид в их первую встречу, насмешливый и высокомерный, ругающий Дюрера. — Художниками и предметами искусства. — Ты самый интересный из известных мне художников, — невесело усмехнулся Давид. — А предметы искусства… что, если я тебе скажу, что вообще не слишком люблю живопись? Точнее, — добавил он, увидев реакцию Яна, — я люблю картины. Некоторые. Но гораздо больше люблю живых людей, движение, настоящие, реальные истории, которые прямо здесь и сейчас! Мне нравится делать что-то настоящее, важное. Я люблю, когда вокруг шумно и много чего происходит. Понимаешь? А не эту навечно замершую красоту.       Он подхватил с плиты кофе и ловко налил в маленькую, по-восточному расписанную кружку. Поставил перед Яном и сел рядом, подпер голову рукой, почему-то выглядя виновато. Красная полоска шнурка на его запястье притягивала взгляд, подчеркивала выступающую косточку. — А чем бы ты хотел заниматься? — рискнул спросить Ян, все еще растерянный. Давид обычно выглядел вполне довольным своей жизнью, хоть и правда не особо рвался говорить о своей работе. — Не уверен точно, но… я часто думаю о каком-то детском центре, или лагере, или спортивной школе, — признался Давид тише, будто это было постыдной тайной. — Знаешь, год назад я выбрался на пару недель в отпуск и побыл инструктором на сборах детской школы плавания. Почти вожатым. Попросила одна знакомая, куратор той школы. Я подумал, что здорово будет уехать из города, вспомнить свои собственные сборы. И это оказалось… как будто я выбрался из какого-то затхлого чулана, как будто все краски стали ярче. И все вокруг — осмысленным.       Он опустил руку и подергал себя за красный шнурок на запястье: — Это оттуда. Знаешь, оказывается, в детских лагерях иногда в последний вечер повязывают себе ниточку на руку и загадывают желание. Вроде как желание исполнится, когда эта нить порвется. — кажется, настолько смущенным Ян никогда Давида не видел. — Я загадал честный разговор с отцом и свой уход из всего этого, галерейного. Ну и… как видишь, я все еще тут. — Почему? — спросил Ян одними губами и машинально накрыл руку Давида своей. — Ну почему? У вас же нет проблем с деньгами. Неужели Георгий Игнатьевич не мог бы найти подходящего управляющего? — Как же! — скривился Давид. — Семейное дело, ты что! Как можно доверить кому-то со стороны? У отца пунктик насчет «семейности», ужасно любит всю эту генеалогию, преемственность, истории предков. Комплекс какой-то. Смех, да и только. — Почему это «смех»? — Да потому, — бросил Давид в сердцах, — что он сам приёмный. Конечно, в этом нет ничего такого, — добавил он помягче, заметив, как изменилось лицо Яна при этих словах. — Бабушка говорила, что дед, Игнат, любил его, как родного сына. И бабушка его всегда очень любила. Но она… в общем, не могла иметь детей. Так что вот, они забрали из детдома малыша, брошенного какой-то шестнадцатилетней девчонкой. И воспитали, как своего. Что плохого? Просто мне кажется, что нет никакого смысла устраивать такой ажиотаж вокруг генеалогии. Какая разница, кем там были дальние предки твоего отца? — Разница есть, — пробормотал Ян, будто бы слыша свой голос со стороны. — Ох, есть разница.       Мысли метались у него в голове, будто взбесившись. Он перескакивал с одной на другую, толком не останавливаясь ни на чем и сжимая в руках теплую кружку с кофе. Приемный? Георгий Игнатьевич — никакой не потомок Аверьяновых? Бабушка Давида не могла иметь детей, вот это насмешка над старинным проклятием! Обреченный род прервался даже раньше, чем надеялся несчастный обозленный Прошка. Если Ян хоть что-то понимал в подобных проклятиях, они работали аккуратно и беспощадно, но только на выбранной родовой ветви. Они были привязаны к крови. Усыновленный ребенок никак, ну никак не мог унаследовать судьбу своего приемного отца.       А как же его, Яна, видение? Рука с красной ниткой через запястье, соленая морская вода, мутнеющий взгляд, нога, сведенная судорогой? — Вот уж не думал, что ты этому уделяешь такое значение, — произнес Давид, приподняв брови, явно удивленный. И его голос донесся словно эту толщу соленой воды. — Получается, ты меня соблазнил ради знатной фамилии и чистой крови? — тон был шутливый, но между его бровями появились недоуменные морщинки. Ян махнул на него рукой и опустил кружку на стол, сжимая пальцами виски.       Неужели… совпадение? Да не бывает таких совпадений! Но эта мысль была слабенькой, рефлекторной, потому что Ян уже ни в чем не чувствовал уверенности. Может, бывает. И тогда смутное видение, преследовавшее его столько времени, вообще было никак не связано с темными делишками Матвея Аверьянова и с его тайнами. — Алло, — Давид прищурился, пытаясь поймать взгляд Яна, и выглядел уже всерьез обеспокоенным, — что случилось? Мое происхождение тебя так шокировало?       И Ян понял, что лучше момента просто не будет. Он больше не мог скрывать то, что его так тяготило, прятать от Давида настолько важную, огромную и пугающую правду. Ясное дело, с шестнадцати лет он не забывал, что ничего не бывает бесплатно. И что некоторые предсказания просто нельзя было произносить вслух, если не готов к последствиям. Но еще меньше Ян готов был и дальше молчать. — Мне нужно тебе кое-что рассказать, — произнес он медленно и серьезно, глядя Давиду в глаза. — Это очень важно. Может… может, выпьем чего-нибудь?       Похоже, его тон подействовал лучше любых объяснений. Тут же была открыта бутылка, причем не вина, а портвейна, потому что Ян отметил, что вино слишком слабое для случая, а от коньяка отказался. Они остались на кухне, будто отдавая долг тому, что серьезные откровенные разговоры только на кухне и стоит проводить. Давид достал плитку темного шоколада для Яна и пакет миндаля для себя. И Ян, сбиваясь, перескакивая с одного события на другое и возвращаясь то и дело обратно, принялся рассказывать.       Он рассказал о своей судьбе, связанной с судьбой Аверьяновых, и вспомнил их первую встречу в Манеже. Про Диму и его сестру, про кинжал, паралич, бесплодные многолетние попытки снять проклятие. Про его собственные видения, связанные с Давидом — тут Давид словно хотел что-то сказать, но Ян лишь замахал на него руками, боясь сбиться с мысли. Негромко и с трудом пересказал содержание ритуала, проведенного Таней, и, наконец, то, что поведал им призрак Прошки. Тут Давид просто не удержался: — Мой предок — убийца? — уточнил он, изумленный и растерянный. — Как ты сказал, «бугровщик»? — Не твой предок, — заметил Ян безжалостно, — и не твоего отца. И хорошо, потому что так твой папа до сих пор жив и здоров. И ты…       Тут он заколебался, не зная, как комментировать свои слова про видения. То, что они не были связаны с проклятием мертвеца, ничуть не снижало их важность и уровень угрозы. Но Давид вовсе не выглядел испуганным. Он казался растерянным, сбитым с толку и порядком расстроенным. И Яну даже казалось, что в его лице и в цветах ауры сквозило сероватое темное разочарование. — В общем, вот и все, — закончил он, делая большой глоток из своего бокала. Портвейн сладковато пах черносливом, чем-то копченым и пряным, слегка покалывал язык. Давид тоже глотнул вина, поставил бокал на стол и медленно покачал головой. — Даже и не знаю, — сказал он хрипловато. — Не знаю, чему тут верить, чему удивляться, что… что тут можно вообще сказать. Проклятия, курганы, судьба. Ты, Ян. — он вдруг хмыкнул невесело и посмотрел прямо на Яна внимательно своими зелеными глазами. — Получается, ты со мной остался из чувства долга? Чтобы защитить от неминуемой гибели? Или как? — Конечно, нет! — возмутился Ян, взмахнув руками и чуть не опрокинув портвейн на пол. — Это вообще не связано! Точнее, связано, но не так. Я просто… Я все никак не мог понять, что же мне делать. — Например, можно было со мной поговорить, — предложил Давид с той же горьковатой улыбкой. — Сейчас говорят, что это панацея от многих проблем в отношениях. — И как ты себе это представляешь? — от расстройства голос Яна невольно стал язвительным. — Выложить подобные новости? — Вот примерно так, как ты сейчас это сделал. «Знаешь, Давид, я тут увидел своим третьим глазом, как ты тонешь». А я бы тебе ответил на это: «Удивительное дело, Ян! Ведь именно это со мной произошло прошлым летом! Еле спасли! Ну надо же, какое совпадение».       От изумления Ян забыл, как дышать. Он смотрел на Давида, вновь приложившегося к своему бокалу, на красную нитку-обещание на его руке, на светлые ресницы и часы на запястье. — Как это? — спросил он наконец глупо. Давид напоказ, шутовски-выразительным жестом широко развел руками. — Как, как! Вот так. Перетренировался. Свело ногу прямо во время соревнований на открытой воде. Перепугался жутко, глотнул воды, начал тонуть. Думал, что все, — хмыкнул он, и на этот раз взгляд его вдруг потеплел. — Пока не отключился, переживал только, что не успел поговорить с отцом насчет всего. А потом, когда меня вытащили, привели в себя, отвезли на берег в катере, я прямо был уверен, что все ему выскажу. Давид глубоко, с присвистом вздохнул и покачал головой. — Ничерта я не сказал. Он чуть с ума не сошел от беспокойства, когда узнал, и еще говорил — «Что бы я без тебя делал, единственный сын, кому дело передавать?». Я решил, что позже скажу. Вот так это «позже» и длится уже год.       Ян даже не мог понять, что чувствует в данный момент. Его переполняло недоверие, облегчение, почти эйфорическая радость. Он никак не мог сообразить, почему вдруг увидел то, что уже произошло, а не будущие события. Но об этом можно было подумать на досуге, главное — Давиду ничего не угрожало. Его впереди не ждали никакие смертельные потопления, и Ян мог больше не ворочаться часами в кровати перед сном, думая об этом.       А сам Давид сейчас выглядел странно. У него на лице было непонятное, с трудом читаемое выражение, больше всего похожее на сдерживаемый испуг. Он смотрел на Яна так, будто впервые его увидел, и явно очень напряженно думал, сжав пальцы на стекле своего бокала. — Так значит, — произнес он медленно, — это все всерьез? — Что всерьез? — не понял Ян, слишком радостный и полный невероятной легкости. Ему казалось, что вообще все проблемы решились разом, и прямо сейчас был готов поверить, что вредный дух Прошки легко снимет свое проклятие с маленькой Али. Достаточно будет попросить. — Ты, твои… силы, — Давид произнес это слово с заметным усилием и нахмурился, глядя на остатки портвейна в своем бокале. — Это все по-настоящему, да? Ты и правда видишь все эти штуки? И будущее тоже?       Ян поднял брови в немом изумлении. — А ты думал, я все это время тебя дурю? — уточнил он со смешком, еще не растеряв веселого настроя. — Уже забыл про тот небольшой инцидент, когда я тебя случайно… хорошо, не случайно, но ненамеренно проклял? — Я думал, это просто внушение, — пробормотал Давид, пожав плечами. — Внушение? А все остальное? — Ян никак не мог взять в толк, говорит Давид всерьез или придуривается. Но на лице того было совершенно ненаигранное пугающее осознание. — Все, о чем я тебе рассказывал? Ритуалы, видения, ауры? Ты думал, я сумасшедший, или что? — Нет, конечно, — произнес Давид мрачновато. Он все так же не поднимал взгляда от своего бокала и был, кажется, погружен в тяжкие раздумья. — Думал, что ты… что ты сам в это веришь и… не знаю, что это вроде как такая игра. Точнее, не игра, но… Ты все-таки творческий человек, — сказал он чуть тише. — У тебя другое восприятие мира. Не знаю.       Не веря своим ушам, Ян посмотрел на Давида в упор. Тот, почувствовав, глянул на него в ответ, и во взгляде действительно читался испуг. Это был страх человека, впервые оказавшегося лицом к лицу с чем-то невероятным и, очевидно, не слишком приятным.       Глубоко вздохнув, Ян постарался взять себя в руки. «Окей», подумал он, «окей, все это время Давид думал, что я сочинил себе целый мир с предсказателями и некромантами, считал меня если не сумасшедшим, то слегка блаженным. Допустим.» Но Давид ведь материалист и очень практичный парень. Понятно, почему он пытался себе объяснить происходящее более простыми способами. Выдумка, внушение, совпадение. Бритва Оккама — мощный инструмент в руках того, кто просто не готов поверить. — Значит, хорошо, что мы с этим разобрались, — сказал Ян намеренно-легким тоном, все еще надеясь, что Давид улыбнется в ответ. Но тот смотрел на него пристально, сосредоточенно, будто пытаясь понять для себя все и сразу. А потом покачал головой, отводя взгляд. — Мне надо все это осознать, — сказал он тихо. — И… и вообще. Я не знаю. Это как-то слишком. — Что — слишком? — уточнил Ян иронично, хотя внутри его все оборвалось. — Ты вдруг осознал, что связался с нечистой силой?       Давид открыл рот, чтобы что-то ответить, вздохнул и мотнул головой. Он выглядел и впрямь полностью выбитым из колеи. — Да все вот это. Мои предки. Проклятия. То, что ты действительно видишь… всякое, по-настоящему. Получается, — взмахнул он руками, глядя на Яна почти с отчаянием, — ты можешь в любой момент предсказать смерть! — Это случается не так уж часто, — неуверенно вставил Ян. — Но случается! Случается же, да? — Давид вдруг поднялся на ноги, подошел к окну кухни, глядя на улицу и проводя руками по волосам. — Как это вообще? Ты так долго скрывал от меня моё собственное будущее, которое не будущее, а прошлое. А вдруг ты правда увидишь потом мою смерть? Или свою? Ты ведь не скажешь, да? И я никогда не буду знать наверняка, видел ты или нет, и сколько ты видел, и сколько от меня скрываешь!       Яну нечего было на это сказать. Он действительно понятия не имел, как бы стал действовать. Уже сейчас, всего через полгода после их с Давидом знакомства, это было больше, чем просто беспокойство за близкого. Это было так, словно его собственное счастье, его, Яна, благополучие было напрямую связано с тем, как будет чувствовать себя Давид. А что потом? Что будет позже? Как далеко это может зайти? Он запустил пальцы в волосы и сжал их, глядя на темную столешницу с едва заметной темной полоской портвейна, оставленной бокалом. — Я не знаю, — сказал он честно. — И что?       Давид пожал плечами. Обернулся, стоя у окна, и оперся о подоконник, скрестив руки на груди. Сейчас, в домашней одежде, в этой дурацкой обиженной позе он был похож на взъерошенного, растерянного подростка. И Яну очень хотелось подойти и обнять его, пообещать, что все у них будет прекрасно, честное слово, обязательно все будет именно так, как нужно. Вопреки любым возможным предсказаниям и любым фактам, которые нельзя было игнорировать.       Он даже встал со стула, чтобы подойти ближе, но Давид снова отвернулся к открытому окошку и высунул голову в весенний питерский мрак. Глубоко и шумно вздохнул, вновь качая головой. — Я правда не знаю, — сказал он серьезно, и от этого тона у Яна екнуло сердце. — Это перебор. Мне надо подумать, и я хотел бы сейчас побыть один. — Ясно, — сказал Ян куда резче, чем собирался. В целом, он уже понял то, что Давид не говорил вслух, но что явно имел в виду. И ему, с одной стороны, хотелось объяснять, просить, успокаивать, применяя все свое красноречие. А с другой — скорее бежать из этой квартиры, чтобы сохранить хоть какую-то видимость гордости и независимости. — Понятно. Извини, что так получилось.       Он даже не понял, как прошел в прихожую, надел пальто, спустился по лестнице и успел прошагать половину пути обратно до метро. Давид больше ничего не сказал. Сердце стучало в ушах, горячо и отчаянно, и по всему телу было очень горячо, и щеки горели, словно от стыда, хотя Ян вроде как понимал, что стыдиться ему нечего. А чего стыдиться? Того, кем он был всю сознательную жизнь? Это не было его выбором, и изменить этого, при всем желании, Ян не смог бы. Но все равно казалось, что он выставил себя полным идиотом. Надо же, поверил, что его могут действительно принять и понять вне их тесного круга гадалок и предсказателей. Что у него могут быть отношения и обычная жизнь, или хотя бы ее кусочек. Не идиот ли?       Метро еще работало, и Ян ступил на эскалатор, толком не понимая, что чувствует, ошалевший от количества самых разных эмоций и мыслей. От возмущения до отчаяния, от обиды до разочарования. Наконец, оказавшись на платформе, он понял одну вещь очень ясно — домой поехать он просто не мог. Ни в коем случае не хотел сейчас остаться один и в тишине. А потому, поколебавшись с пару секунд, достал мобильник и отыскал нужный номер в контактах.