Предсказания и факты

— А ну-ка фу, сюда иди, зараза такая! — Фрэнк радостно скакал вокруг Яна, явно норовя упереться передними лапами ему в грудь. Лапы, скорее всего, были мокрые и грязные. С крыльца на собаку покрикивала София, вышедшая, чтобы встретить гостя. — Ян, шугани ты его, безобразника! Разбаловали совсем. Ян почесал огромную песью башку, приятно пахнущую мокрой псиной и собачьим кормом. Фрэнки приветливо дышал, вывалив язык. Черная морда светилась радушием. — Теть Сонь, вы простите, что я так поздно, — начал Ян, зайдя в дом, но София только замахала на него руками. — Ну-ка давай без этого! Проходи скорее на кухню, сейчас чай поставлю. Кофе здесь, кажется, почти не пили — София говорила, что он «только с толку сбивает», зато чаев у нее был целый шкаф. Не спрашивая, она вытащила одну из металлических баночек, принюхалась к ней и поставила на стол, достала с нижней полки деревянный бочонок. — Только не мед, — протянул Ян, чувствуя себя пятилеткой, которого собираются кормить манной кашей. София только шикнула на него: — Мне лучше знать! Тут он ничего сказать не мог, а потому уселся на стул с ногами, как в детстве, и рассеянно принялся осматривать до мелочей знакомую кухню. С высокими, до потолка деревянными шкафами, потемневшими от времени, и разномастными кастрюлями, c большими советскими часами на стене и цветными декоративными тарелочками, которые привозили «теть Соне» из разных стран ее многочисленные «племянники». На столе в высокой вазе стояли подсолнухи — откуда, интересно, они тут взялись в середине весны, подумал Ян. Мысль была дурацкой. Наверняка в любом цветочном можно было купить. В привычной, такой теплой и гостеприимной обстановке он словно бы размяк немного, и едкая, горькая боль у сердца сменилась ноющей, которая медленно распространялась по всей груди. Ян почувствовал, что ужасно устал и лучше бы прямо сейчас свернулся где-нибудь в темном углу и уснул, чем пить чай. Может, с утра все покажется проще, а то и вовсе окажется сном. Неприятным видением. — Поддался-таки, — пробормотала София доброжелательно, заливая кипяток в глиняный чайник. По кухне поплыл запах июльского луга, нагретого солнцем. — Кто? — откликнулся Ян, встрепенувшись. — Ты, кто же еще, — охотно откликнулась София, усаживаясь напротив. Ее плечи привычно окутывала цветная шаль, от уголков глаз расходились к вискам десятки лучиков-морщинок. — Не уберег свое сердце, золотой. Но ты не горюй. Сердце — оно ведь не для спокойствия, оно чтобы любить, волноваться. Ничего хорошего, когда тебе ни до чего дела нет. — Нормально было, — буркнул Ян и устроил подбородок на колене. — А теперь… ненормально. София хихикнула, как девчонка, и поднялась, чтобы налить ему чая. Не обращая внимания на страдальческие взгляды, положила в чашку меда — темного и густого, гречишного. — Когда все время «нормально», ничего нормального тут нет, — сообщила она назидательно и поставила кружку перед Яном. Большую, ярко-красную, с надколотым краешком. Он принюхался и сделал глоток. Чай и на вкус был как разогретый цветочный луг, Ян узнал ромашку и чабрец, а остальные запахи сливались в единое солнечное марево. Все тело наполнилось теплом, словно он глотнул крепкого алкоголя, а боль потеснилась, съежилась, оставаясь горечью в горле. — Ничего, малыш. Главное, одно запомни — если тебя оттолкнули, это не значит, что ты плохой, или с тобой что-то не так. Люди, они ведь боятся. Все мы боимся, и каждый своего. — Ну да, конечно, — сказал Ян напряженно, глядя в темное золото горячего чая. — Со мной всё так. Но, может, я раз в жизни хочу, чтобы меня не отталкивали, а держали. Изо всех сил держали, не будто со мной все так, а будто я самый лучший. Без страха, без сомнений. Будто я… нужен. Очень сильно. Улыбнувшись, София коснулась его руки, лежащей на столе. Ее ладонь была горячей и мягкой, чуть-чуть только шероховатой. — А ты что же, не раздумываешь, никогда не останавливаешься, ничего не боишься? Брось, золотой мой. Настоящая привязанность, которая крепкая, которую ничего не разрушит, та требует рассудка, а не безумства. Дай ему подумать хоть немного. Нет ничего страшного в том, чтобы испугаться. Ян смотрел на руку Софии, покрытую сеточкой морщин. Он думал — интересно, сколько ей лет, уже около семидесяти? Интересно, как много она видела и понимала, и не странно ли для нее было то, что она видела? — Теть Сонь, — произнес он медленно, не поднимая глаз, — а вас не смущает, что я… ну, в общем, что у меня… что я встречаюсь не с девушками? София моргнула и неожиданно звонко рассмеялась, махнув на него рукой. Щеки ее раскраснелись, а темные глаза блестели, и Яну вдруг показалось, что она намного моложе. — Смущает? Ох, золотой мой, да неужто ты думаешь, что меня еще что-то смутить может на этом свете? Я знаешь, сколько всего видела, и открытого, и потаенного? Сколько людей перевидала, скольких жизней коснулась? Неужели ты думаешь, что двое влюбленных мальчишек для меня — какое-то откровение? Ох, — выдохнула она, утирая с глаза веселую слезинку, — какой же вы меня, наверное, развалиной считаете, дети. Древней бабусей из дремучего леса. — Неправда, — возмутился Ян, чувствуя, как горят его собственные щеки. — Я просто так спросил! — Всё правда, — сказала София, вновь от него отмахнувшись, — старуха я, старуха и есть. Столько видела, через себя пропускала. Редко кому отказывала. Но это все к добру. Вот сейчас я тебе могу сказать, Янушка — не спеши отчаиваться. Лучше делай то, что только ты можешь. Когда на душе тяжело, первое дело это помочь кому-то другому. Глядишь, и тебе полегчает. Они встретились взглядами. Чуть помедлив, Ян кивнул и опустил взгляд на свои пальцы, держащие горячий бок кружки. Был у него один вопрос, который не давал покоя. Кроме мерзкой обиды, разочарования и почему-то стыда, ощущения собственной никчемности и прочих неприятных эмоций, которые то и дело проступали сквозь сонное марево, навеянное чаем. — Почему я увидел то, что было, а не то, что будет? — спросил он и вновь посмотрел на Софию. — Раньше такого не случалось. Видения, они ведь всегда про будущее. — Ой ли? — София подняла бровь с улыбкой. — А ну-ка, подумай. Ты ведь видишь иногда, что случалось с твоими клиентами, даже с их любимыми или родными? Если захочешь, то и измену уже случившуюся заметишь, и смерть собачки в детстве, и громкую ссору… — Но не так! — перебил ее Ян, мотнув головой. — Не так ярко, сильно, да и не по несколько раз. И только если захочу! — О, милый ты мой, «если захочу», — с усмешкой передразнила София, покачивая головой. — Хочешь, не хочешь, судьба и сердце разве будут спрашивать? Вы ведь с ним связаны, — произнесла она мягко, и Ян зачарованно уставился в глубокие темные глаза. Темные не как у Тани, а теплые, шоколадно-карие, с золотистыми прожилками. — И крепко связаны. — Хорошо, но ведь это даже не был какой-то поворотный момент, — с жаром заспорил Ян, даже не зная, сколько видела и знала София. Будто бы рассуждая вслух с самим собой. — В тот день для Давида ничего не изменилось! Ну напугался, подумал, что надо изменить свою жизнь. Как многие в таких ситуациях. А в итоге ничего не изменил, — произнес он едко и, вздохнув, добавил, — как многие в таких ситуациях. — Вот ты такой умный, а дурачок все равно, как есть, дурачок, — с материнским сочувствием произнесла София. — «Ничего не изменилось», надо ж как. Много раз ты был на волосок от смерти? Много ты знаешь, как все меняется? А главное, золотой мой, самое главное, что для Давида тот момент был ой какой поворотный и важный. Может, жизнь его потом и не слишком изменилась, а вот мысли — да. Голос у Софии стал напевным, как у сказительницы, и взгляд чуть затуманился. Ян понял, что сейчас она смотрит дальше, намного дальше, чем небольшая теплая кухонька в частном доме. — Он ведь после снова и снова вспоминал эти минуты, вспоминал, переживал заново. И порой, дни и недели с утра до вечера проводя на работе, которую он терпеть не может, проживая жизнь, как ему самому не нравится, он думал… — тут София вдруг тряхнула волосами и торопливо перекрестилась. Тяжело вздохнула. — Порой думал, что зря его тогда из воды вытащили. Ян ощутил, как отступает сонная лень, через него словно ледяное электричество пропустили. Он покачал головой, сказав прежде, чем успел подумать: — Не может быть. София взглянула так, что он мгновенно осознал, какую глупость сморозил. Если она сказала, что так было, значит, так и было. Но этого просто не могло быть. Не с Давидом, не с веселым, насмешливым Давидом, таким уверенным в себе и полном жизни. София словно бы угадала его мысли, и дело тут было, наверное, не в даре, а в огромном жизненном опыте: — Ты же не вчера родился, милый мой. Веселые да шумные, их порой первыми нужно спасать. Дальше они сидели в тишине. Тикали часы, вдалеке на улице гавкали собаки. Ян ощущал, как что-то в нем переворачивается, меняется, перестраивается. Как обида уменьшается и тает, и растет осознание — он слишком мало, ужасно мало знал о Давиде. О его сокровенных желаниях и страхах, и о том, насколько сильными они были. Правда, сейчас он даже не мог толком об этом подумать — мысли разбегались и путались, усталость и сон напали основательно, и Ян машинально потер глаза, будто стараясь настроить четкость зрения и вернуть себе хоть частицу бодрости. — Иди-ка ты спать, — решительно объявила София, поднимаясь на ноги. — В маленькую комнату, где Лиля обычно ночует, я тебе там постелила. Иди, иди, золотой, выспись хорошенько. А завтра всё понятнее станет. Даст Бог, и проще. *** Во сне под мелодичные перезвоны почему-то кружилась фигурка балерины в старой музыкальной шкатулке. Ян запомнил ее очень хорошо, единственную из всего сна. И не сразу понял, что перезвоны реальные, громкие и раздаются из мобильника, лежащего на тумбочке. В утренней полутьме он кое-как нашарил телефон и хрипло ответил: — Алло. — Что «алло»? — возмущенно отозвался телефон голосом Димы. — Ты куда пропал? Почему не позвонил? Что там с младшим Аверьяновым? Все еще слабо соображая, Ян закрыл глаза, прижимая прохладный телефон к уху. Он пока не мог совместить себя, сумрак вокруг, Диму, Аверьянова-младшего и недовольство Димы. — А что? — ответил он наконец, и трубка коротко выругалась. — Шевцов, ты что, пьяный? Или у вас с твоим… другом случилась невероятная ночь любви? На фоне нежданных откровений. Ты поговорил с Давидом или нет? Удалось что-то понять? Открыв глаза, Ян сел. Сон отступал, сознание прояснялось, и вместе с ним возвращались мерзкие, тяжелые, как мокрые тряпки, воспоминания обо всем, что произошло накануне. Он глубоко вздохнул и выдохнул, собираясь с мыслями. — Поговорил. Удалось понять всё, — сообщил безрадостно. — Дим, уж не знаю, хорошие это новости или плохие. Ян вкратце пересказал изумленно молчащей трубке их вчерашний разговор с Давидом. Конечно, без личных подробностей и драматичного финала. Пересказывая, он понял, что и впрямь повел себя, как эгоист. Даже не сообразил сразу позвонить Диме, очень уж был занят, упиваясь своими переживаниями. Но тот больше не возмущался. Наоборот, когда Дима вновь заговорил, в его голосе звучала осторожная надежда: — Но ведь это хорошо, разве нет? Выходит, зловредный род прервался даже раньше, чем наш дух надеялся. Пускай радуется, — он ничего не сказал про Алю, но вывод напрашивался сам собой. — Вызовем ещё раз и все расскажем. Ян не торопился отвечать. Отчего-то ему чудился подвох, словно нарушение проклятья, даже таким странное, заранее должно было не понравиться духу-Прошке. Пауза затягивалась, и Дима поторопил: — Ты уснул там опять, что ли? Ян, что думаешь? — Вызовем, — согласился Ян наконец, кивнув, хотя Дима и не мог его видеть. А какие еще у них оставались варианты? Все, ради чего затевался первый сеанс, уже было достигнуто. Предки найдены, архивы изучены, и даже со свидетелями, так сказать, они побеседовали. — Когда? — Да хоть сегодня, — ответил Дима с нервным энтузиазмом. — Хотя… нет, надо у родителей узнать, что и как. Нам ведь снова нужна будет Аля. — А еще Таня, — напомнил Ян, — и Сима. Как он, кстати? — добавил, ощутив еще один укол вины. С последней их встречи у Димы дома он ни разу не звонил Симе и не встречался с ним лично. Было как-то страшновато и очень неловко. Словно разговаривать со смертельно больным человеком, зная, что ничего не можешь поделать. — Живой, — отозвался Дима с мрачноватой иронией. — Был позавчера, по крайней мере. Из больницы его выписали, пока дома сидит. Ходит к психиатру. Мама его так ничего и не узнала — наверное, к лучшему. Объяснить он ей все равно толком ничего не сможет, а если попытается, его точно до конца жизни определят в психи. — А психиатру он что рассказывает? — в тон ему кисло поинтересовался Ян. — «Доктор, я не могу спокойно жить из-за того, как много впереди глобальных катастроф в истории человечества?» — Может, и так, — на удивление серьезно отозвался Дима. — Людей столько странных вещей беспокоит, знаешь ли. — Знаю, — согласился Ян, вспомнив Петра и белый кварц. Ему вдруг стало интересно, помог ли юристу камешек. — Я все организую и перезвоню, — продолжил Дима торопливо и деловито. — Ладно? Ян вяло согласился и остался в сумрачной комнате наедине с замолчавшим телефоном. Чтобы не погрузиться вновь в терзания, он осмотрелся. Лиля здесь и впрямь ночевала частенько — в кресле виднелась забытая фиолетовая толстовка, на тумбочке валялся чехол от телефона, весь в потрепанных, частично выцветших наклейках. В воздухе даже вроде как ощущался сладкий запах клубничных духов — а может, он так воспринимал остаточные следы ее ауры. Ян подумал, что если бы не это идиотское, жестокое проклятье, то и сестра Димы могла сейчас быть частью их странного колдовского общества. Ведь дар у нее явно был — какой, интересно? Она бы приезжала с Димой к Софии, делилась бы своими успехами и открытиями, наверняка бы подружилась с Лилей. А может, восхищалась бы ей, как старшей, заваливала вопросами и рассказывала свои страшные тайны. Откинув телефон в сторону, Ян взял в горсть разномастные амулеты, висевшие на шее, и сжал. Пара острых камешков ощутимо впилась в ладонь. Он постоянно оказывался на шаг позади и никого не мог спасти. Ни Симу, уставшего от своих катастрофических видений. Ни Алю, случайно попавшую под чужое проклятье. Ни Диму, который, оказывается, столько лет изводил себя чувством вины и беспомощности. И Давиду тоже ничем не помог. А тот всерьез тяготился своей упорядоченной, красивой, премиальной жизнью, настолько, что начал ее понемногу ненавидеть. Может, и к Яну его потянуло потому, что тот представлял противоположность всему для Давида привычному? Ян вдруг представил, что ему запретили бы заниматься предсказаниями и заставили работать, к примеру, бухгалтером. Или диспетчером. Или менеджером по продажам. Как быстро он полез бы на стену от тоски? На сколько хватило бы спокойствия и отстраненности, смог бы он сам себе дать хороший и мудрый совет? Черта с два. Он скривился и разжал пальцы. *** Давид не написал и не позвонил ни в тот день, ни через день. Ян все свои мысли устремил на ритуал, который был назначен на послезавтра, и строго себе запретил думать о чем-либо кроме. Хватит, говорил он себе, надумался. Настало время уделить внимание тем сферам, где от него и вправду что-то зависело. Пусть даже придется просто сидеть, поджав ноги, отдавать свою силу мрачной некромантке Тане и молча надеяться, что все пройдет хорошо. Ян принял пару клиентов, в промежутках между ними еще раз собрал и перепроверил всю информацию о клане Аверьяновых. Получалось все стройно, понятно и наглядно, а для мстительного Прошки должно было выглядеть и справедливо. Ненавистный род прервался — приемные дети ведь не могли считаться настоящими потомками в тонком мире духов, которые верили только крови. По крайней мере, Дима в это искренне верил. А Ян осторожно надеялся, что у Димы хватит выдержки и силы духа, если вдруг что-нибудь пойдет не так. На его взгляд, очень уж многое могло пойти не так. Они встретились у Димы днем в субботу, когда за окном вдруг разыгралась бурная и радостная гроза. Ветер трепал и рвал недавно распустившиеся нежные листочки на тополях и каштанах, хлестал по щекам крупными дождевыми каплями, Северо-Западное УГМС сообщало, что следует быть внимательными и осторожными. Ян думал, глядя на буйство природы через двойной стеклопакет, что призыв духов трехсотлетней давности точно не попадает в ранг осторожного поведения. — Я ничего не могу гарантировать, — сказала Таня, просматривая распечатки из архива. Взгляд у нее был стандартный, никакой. Ян готов был поклясться, что она смотрит сквозь тоненькую принтерную бумагу, не воспринимая ни строчки. — Это все интересно, да. Но мир ушедших живет по своим законам, для нас не всегда логичным. Ваш дух может обрадоваться и снять проклятие, а может разозлиться и уйти. — Но ты ведь с ним общалась, — произнес Дима с нажимом, садясь за стол рядом со своей чашкой кофе. — Наверное, смогла что-то почувствовать, понять про него? Не знаю, о его характере, эмоциях, поведении… — Ты говоришь как о живых, — в голосе Тани послышался намек на иронию. — Ушедшие не «ведут себя». У них нет эмоций как таковых. Все наши эмоции — следствие наличия тела. Наш характер всего лишь проявление принципов, наложенных на эмоции, в определенных обстоятельствах. Но там, за гранью, нет обстоятельств, нет эмоций, и духам ни к чему принципы. На кухне повисло молчание. Ян глянул быстро на Диму и сам попытался осознать сказанное. Странно, ведь у тех духов, что обретались в старых питерских домах, совершенно точно были и характеры, и поведение — у каждого свое. И вели они себя, по словам Димы, совсем как люди. Склочные, застенчивые, романтичные, агрессивные. Разные. — Тогда, — рискнул нарушить тишину Дима, — что они такое? Те, кого мы призываем? Таня пошарила в своем кожаном рюкзачке, достала пачку сигарет. Дима покосился на пачку, но говорить ничего не стал. Кажется, гроза снаружи понемногу стихала, небо заметно посветлело, и можно было открыть окно без боязни, что на полу кухни образуется лужа. — Это как посмотреть, — сказала Таня чуть невнятно, зажимая сигарету в зубах, и устроилась на подоконнике. Сегодня она была в черных джинсах — через художественные дырки виднелись костлявые колени — и свободной серой футболке, которая на ней висела, как на палке. — Зависит от того, веришь ли ты в наличие у человека души. — Само собой, — пожал плечами Дима. Таня дернула плечом и потянула на себя створку окна. Кажется, она не была настроена так категорично. — Тогда можешь считать, что это души. Мы призываем души. Вытаскиваем их из… — она глубоко затянулась, глядя в мокрый сероватый двор за окном. Было слышно, как одиночные крупные капли падают на карнизы. — Черт его знает, откуда. Я там не была. Но это мало похоже на наш мир. — Откуда ты знаешь? — не выдержал Ян, до сих пор старавшийся не встревать в разговор. Ему и в прошлые разы не слишком понравилась манера Тани говорить так, словно она учительница алгебры у глупеньких семиклашек. Снисходительно, поучительно и очень уж свысока. Таня посмотрела на него спокойно и равнодушно. Безо всякого раздражения, вообще без выражения, будто звук голоса просто заставил ее рефлекторно обернуться. — Знаю, — ответила она мирно и отвернулась. Дима под столом легонько пнул Яна, мол, не задавай глупых вопросов. Ян только вздохнул. Да, лично он здесь и сейчас был исключительно в ранге дополнительной ментальной силы. Всю подготовительную работу сделал — и спасибо. Дима позвал его раньше всех на эту беседу с Таней лишь потому, что боялся упустить какую-нибудь важную деталь, рассказывая о семье Аверьяновых. — Позвоню родителям, — буркнул Дима, посмотрел на Яна подозрительно, словно боялся оставить его наедине с Таней, и вышел из кухни. Ожидаемо, повисла неуютная тишина. Хорошо хоть, что из открытого окна несся слабый шорох листьев и перестук дождевых капель. — Знаешь, какая книга была моей любимой в детстве? — неожиданно спросила Таня. Ян даже вздрогнул, глядя на нее с недоверием. Очень уж простым, человечным показался этот вопрос. Он не подходил Тане, да и сама идея, что у нее когда-то было детство, казалась странной и дурацкой. — «Мертвые души»? — брякнул он, даже не попытавшись себя остановить. Таня приподняла брови, одним этим выразив все возможные эмоции, и протянула руку за окно, стряхивая сигаретный пепел. — «Властелин колец». Я читала про Фродо, который попадал в призрачный мир, надев кольцо, и думала — может, Толкиен тоже был из наших? Может, он что-то знал? Может, я не одна такая? Помедлив, Ян кивнул. Все они, или почти все, в детстве отчаянно надеялись встретить кого-то похожего. Кроме единиц, чудом рожденных в семьях ведьмы или предсказателя, каждый искал в книгах, фильмах, реалити-шоу намеки и подсказки. Ему было попроще, он всего-то видел ауры и мог время от времени туманно предсказать какую-нибудь гадость. Или радость. Каково пришлось Тане, которая видела мертвых? Как вообще работает ее дар, насколько сложно его контролировать и можно ли вообще? — А в семнадцать я встретила настоящего колдуна, откуда-то из Прибалтики, и он меня познакомил с питерской тусовкой, — продолжала Таня упрямо и спокойно. — Я очень обрадовалась. Сначала. Но быстро узнала, что даже среди не-таких-как-все есть еще более «не такие». Она глубоко затянулась и отвернулась, глядя в окно. Ян ощутил, как у него сжалось сердце. Сказать тут было категорически нечего — чем опровергнуть правду? Как говорится, некоторые равны больше, чем другие, а некоторые умудряются оказаться изгоями даже в заведомо странной компании. И не по своей вине. — Я слышал, ксенофобия обусловлена эволюцией, — рискнул все-таки заговорить он. Таня молчала. — Наверное, мы просто такие, — добавил Ян, чуть подумав. — Нам нужно знать, что есть кто-то еще более… странный. Тогда воспринимать собственную странность становится легче. — Ты травишь байки о некромантах? — спросила Таня, усмехнувшись. Она все так же смотрела куда-то в окно, поверх мокрых деревьев. — Страшные истории про наши противоестественные способности. — Случается, — раздалось от дверного проема. Ян вздрогнул, Таня резко обернулась. На кухню вошел Дима, бросил телефон на стол и подошел к окну. Неожиданно привычным жестом обнял Таню за плечи, вынул из тонких пальцев сигарету и потушил о мокрую раму. — Еще мы иногда рассказываем анекдоты про блондинок, депутатов, питерских алкашей и о том, как русский, американец и француз попали в плен к инопланетянам. Сама понимаешь, к реальным людям это все имеет только примерное отношение. Яну хотелось немедленно куда-нибудь деться, что-то очень особое и не для чужих глаз сейчас происходило. Таня молча потрогала бледными пальцами руку Димы, посмотрела на него, вывернув шею, а потом опустила взгляд. — Родичи привезут Алю к семи вечера, — сказал Дима нормальным, будничным тоном, отходя, чтобы заново набрать чайник. — Сима подъедет к шести. Кто-нибудь хочет пиццу? Или другую фастфудную гадость? Говорят, углеводы и жиры благотворно влияют на ментальные способности. Когда Дима повторно вышел, чтобы позвонить в доставку — приложений он в таком важном деле, как пицца, не признавал, — Ян взглянул на Таню и сказал решительно то, что давно вертелось в голове: — Знаешь, неважно, кто и что думает и говорит. Зато ты помогаешь Диме и Але. И другим людям наверняка тоже. Что бы там о тебе ни думали, ты способна дать Диме надежду. Это дорогого стоит. Да это всего на свете стоит, — добавил он с глухим раздражением к собственному бессилию. — Вот я, весь такой обычный предсказатель, тут ничего не могу сделать. Вообще ничего. Таня посмотрела на него с недоверчивым прищуром. Потом качнула головой, взяла свою чашку, отмеряя туда пару больших ложек растворимого кофе. — Ты не только можешь, ты сделал, — сказала она словно бы неохотно. — Со своей убежденностью, что Симе можно помочь. Дима ведь со мной познакомился лишь потому, что искал кого-то с похожим на Симу даром, чтобы посоветоваться. А нашел меня, случайно. И потом, после, вся твоя инициатива, поддержка… никакого осуждения. Ты что, думаешь, это мало для того, кто себя осуждает каждый день? Ян молчал. Ему казалось, что мало, очень мало. Ему хотелось стать всемогущим и всеведущим, и безо всяких условий и ограничений спасать тех, кто был ему дорог. — Предсказатели, вы иногда как дети, — сказала Таня с утомленным видом, вдруг очень напомнив в этот момент Диму, когда он начинал читать нотации. — Честное слово. *** Снова были свечи, крепко уснувшая Аля, бледный Сима. Решительная Таня, которая переоделась, сменив рваные джинсы на юбку — на этот раз Ян поостерегся ерничать. Дима, который очень старался быть деловым и спокойным, но от этого лишь понятнее становилось, как сильно он нервничает. И Ян прекрасно понимал, почему. Если на этот раз что-то пойдет не так, вероятность будущего успеха сведется если не к нулю, то к отвратительно маленькому значению. Таня объяснила — духи очень не любят являться много раз. Прекрасно, что им удалось зацепить бугровщика Прошку однажды, и он, скорее всего, явится узнать, выполнены ли условия. А вот если его не устроит результат, то людям останется лишь пенять на себя. — Я могу чем-нибудь помочь? — спросил несколько раз Сима, слоняясь между кухней и гостиной, сам немного похожий на нескладный неупокоенный дух. Кажется, он выглядел чуть лучше прошлого раза. Или Яну изо всех сил хотелось принять желаемое за действительное. — Симеон, — строго сказал Дима после очередного вопроса, — будь так добр, налей себе чаю и посиди спокойно. Осталось недолго. Яну почудилось что-то зловещее в этих словах, и он от души себя отругал за мрачные мысли. Кому, как не ему было знать, насколько материальными они бывают! Вот это был бы поворот, не хвати им энергии на контакт с Прошкой из-за низкого морального духа всей компании. Или конкретно его, Яна, паршивого настроя. Наконец, они расселись кругом, и на этот раз Ян оказался между Симой и Димой. Дима неотрывно смотрел, как Таня рассекла свою ладонь, как собрались на белой коже ярко-алые капли, поблескивающие в мерцающем пламени свечек. Сима не смотрел, он вообще уставился себе в колени и беззвучно шевелил губами, словно молился. А может, и правда молился? Ян в очередной раз ощутил укол вины за то, как мало знал об отдельных членах их мистического сообщества, вроде бы совсем небольшого. Дима крепко взял его ладонь в свою, сжал, не отрывая взгляда от Тани. Ох, сколько всего было в этом взгляде, и сколько было в ауре, которую Ян, как ни старался, не мог перестать видеть! Надежда, страх, вина, забота, упрямство. Вздохнув, Ян в ответ сжал его ладонь. Если поддержка и впрямь была так важна, это добра он был готов предоставить сколько угодно. Лишь бы сработало, боги, он все бы отдал, лишь бы их затея сработала на этот раз. Вновь было чувство холода, от которого дыбом вставала волоски на руках и ногах, пламя свечей дрогнуло синхронно, и, совсем как в прошлый раз, Таня произнесла спокойно: — Он тут. Ян поймал себя на том, что пытается сопоставить все детали ритуала сейчас и в прошлый раз, чтобы понять, все ли идет, как надо. Но это лишь сбивало с толку и заставляло тратить силы, а потому он сосредоточился на холодном, низком голосе Тани, который будто возникал прямо у него в голове: — Я расскажу ему про Аверьяновых. Он готов слушать. Он долго этого ждал, долго. Долго. Казалось, Таня пребывала в пугающем, болезненном трансе, на ее лице и на открытых ключицах выступили бисеринки пота, веки дрожали, из-под них неприятно виднелись белки глаз. Наверняка она и была в трансе, оборвал свои панические мысли Ян, как иначе? Нельзя одновременно жить на два мира. Таня ведь сама говорила в прошлый раз, что будет переключаться с их голосов и вопросов на общение с Прошкой. Едва ли такие скачки давались легко. — Он недоволен, — произнесла вдруг Таня, и в ее голосе впервые за все время прозвучал испуг. — Он не хотел так легко, не хотел так быстро. Жажда не утолена, пролитая кровь не искуплена. Он желал… — Таня с присвистом втянула воздух, будто ей стало тяжело дышать. Ян ощущал, всем телом чувствовал, как тянутся из его ладоней силы, как становится холоднее кожа. — Он желал этого упоения, наказания, долгой мести. Ему нужно что-то еще. Что-то больше. Он не хочет отпускать и прощать. Ему нужен выкуп. По щеке девушки скатилась слеза — одна, вторая. Таня дрожала всем телом, и Ян вдруг увидел, похолодев, свирепую решимость на лице Димы. Но не успел Дима открыть рот, а Ян — перебить его, как вдруг раздался чистый, ясный, радостный почти голос Симы, прозвучавший, как звон колокола посреди пустой гостиной: — Пусть возьмет меня. Я готов. Пусть забирает мои силы, мою энергию. Говорят, у меня невероятный дар, — и тут уже в голосе явно различима была злая насмешка. — Хватит ему такого? Ян был уверен, что сейчас закричит сам, перебьет, остановит, расцепит пальцы, сжимающие холодную Симину ладонь. Вот только не мог ничего — ни двинуться, ни заговорить, даже дернуться. Невидимая сила сковала их вместе, на лице Димы отражалась та же мука, да еще ужас. Кошмарное предвкушение оказаться ответственным за еще одну, другую жизнь. Стало так темно, будто ритуал сгустил тьму в гостиной, оставив единственными яркими точками огоньки свечей. Глаза Тани вдруг распахнулись, и посреди белков будто зияли оглушительно черные дыры, два оконца прямиком на дно Преисподней. Или где там обретался мстительный Прошка? Ян с трудом понимал, что происходит, его трясло, сил оставалось все меньше. Эмоций не было совсем, разум стал холодным и равнодушным. И он твердо знал, что не может, права не имеет сейчас упасть в обморок. Стоит только ему отключиться, и связь будет разорвана. Он понимал, каким-то своим шестым или седьмым чувством, что жертва уже предложена и принята. Теперь оставалось лишь обеспечить, чтобы она не оказалась напрасной. — Да будет так, — прогремел из уст Тани голос, на ее совсем не похожий. Кожа Али, лежавшей ничком на полу, прозрачно засветилась, будто натертая фосфором. Сима смотрел прямо перед собой безумным, счастливым и неверящим взглядом, и Ян остановил на нем свой взгляд, думая лишь об одном — держаться. Ни в коем случае не разорвать круг, пусть даже ладони уже стали мокрыми от пота, а в глазах плясали белые мушки. Не разорвать круг. Раздался хлопок, свечи разом погасли. Вся комната упала во мрак, и сила, державшая их вместе, исчезла. Разомкнув трясущиеся пальцы, Ян увидел в неровном свете с улицы, который вдруг оказался достаточным, как Дима покачнулся вперед, почти упал, но затем неловко переполз и склонился над лежащим Симой. Он услышал, как громко, неровно и тяжело дышала Таня, как Дима повторял раз за разом, как в бреду: — Сима! Сима, черт возьми, Сима, пожалуйста, Сима, очнись, ради Бога, Сима. Какая глупость, подумал отстраненно Ян, у которого сил хватало ровно на то, чтобы оставаться в сознании. «Очнись»? Симе не от чего очнуться, он сделал то, что собирался сделать. Отдал себя в обмен на Алю. Потянувшись, Ян слабо взял Диму за плечо, прошептал умоляюще: — Дим, не надо. Тот обернулся, серые глаза смотрели безумно, отчаянно. И затем одновременно, в унисон почти прозвучали два голоса. Таня сказала устало: — Предсказатели, беда с вами. Сима спросил, голосом ясным и удивленным: — Где это я?