Предсказания и факты

      Елагин остров встретил их со всем промозглым гостеприимством конца зимы. Дорожка среди голых деревьев обледенела, бравые бегуны, которые попадались то и дело навстречу, подскальзывались на ней, но не сдавались. Ветер с залива и правда дул пронизывающий, зато закат был хорош — золотистый и алый разлился у горизонта, переходя в густой лиловый, с темно-синими обрывками туч над парком. Ян вдохнул полной грудью — воздух пах подтаявшим и вновь замерзшим льдом, сырыми полыньями у берегов, где толпились утки, глинтвейном и вареной кукурузой. Краешек почти севшего солнца, тающего в золотом сиянии, был цветом похож на ауру Давида, когда они целовались.  — В детстве я тут постоянно болтался, — сказал Давид, когда они прошли в молчании минут десять. — Сначала бабушка водила, потом бегали сюда с пацанами со двора. Родители часто были в разъездах — то выставки, то переговоры, то отпуска. Мне кажется, лет до семнадцати они вообще почти не интересовались, что там у меня происходит.  — А после семнадцати? — полюбопытствовал Ян. До этого он почему-то был уверен, что Давид взрослел где-нибудь в скромном семейном особняке в Швейцарии, с редкими визитами на родину.  — Ну, потом отец как-то резко осознал, что я наследник, опора, поддержка и все такое, — усмехнулся Давид. — Что мне нужно достойное образование, и ясное дело — зарубежное. Как иначе. Так что классе в десятом нанял мне репетиторов по всему, чему только можно было. А после школы отправил в Лондон. Я упирался, как мог.  — Почему?  — Ну, — пожал плечами Давид, — у меня тут было плавание, друзья, любимый город. Свои планы. Которые, естественно, отца не сильно интересовали, потому что это все блажь и глупость, и вообще, разве могут быть мозги в восемнадцать лет.  — Какие планы? — спросил Ян тихо и сделал большой глоток глинтвейна. Для него это все звучало дико, словно телевизионный сюжет. Его собственную свободу выбора никто и никогда не ограничивал — мама быстро поняла, что это бесперспективное занятие.  — Разные, — Давид как будто немного смутился. — Какая теперь уже разница. Наверное, так получилось даже лучше — я расширил кругозор, вышел из зоны комфорта и все такое. Познакомился с кучей ребят со всей Европы. Обзавёлся профессией. Стал достойным членом общества, — последнее предложение он произнес с явным сарказмом. — Попробовал травку, — он замолчал, глянув на Яна. — И первый раз переспал с парнем.  — Загнивающий Запад, — ехидно прокомментировал Ян, — падение нравов.  — Да просто никого не было рядом, чтобы следить, где это я таскаюсь по ночам, — хмыкнул Давид. Он прицельно швырнул стаканчик из-под глинтвейна в мусорку и сунул руки в карманы пальто. — И не было близких друзей, перед которыми я бы боялся спалиться. Мне, наверное, давно этого хотелось. Но я к тому времени уже точно знал, что в итоге нужно будет найти красивую, умную и приличную девушку, чтобы родители одобрили. Так что дальше пары ночей это никогда не заходило.       Ян не стал спрашивать, чем закончились эти поиски. Очевидно, что еще не закончились, раз Давид сейчас гулял по парку с ним, а не с приличной девушкой. Его так и тянуло спросить, что же тогда они творят, и вдруг он вспомнил разговор в самом начале, еще осенью, после памятной встречи в кондитерской. Когда Давид сказал, что хочет понять о себе кое-что. Разобраться.  — Значит, я — эксперимент? — спросил он, вновь не потратив ни минуты на то, чтобы подумать прежде, чем сказать. — Способ понять, как далеко ты готов зайти? Ловко придумано.       Давид посмотрел на него, скосив взгляд, и покачал головой. Было сложно понять, он отрицает сказанное или просто удивляется словам Яна.  — Сколько раз повторить, что ты мне нравишься?  — Мне тоже много что нравится, — огрызнулся Ян, тоже выкидывая свой стаканчик. От горячего вина голова стала приятно пустой, а мысли — мягкими, скользили спокойно и слегка путались друг с другом. — Пироги с вишней, например.  — Надеюсь, не в том же смысле, — произнес Давид веско и улыбнулся. — Ну хорошо. Что ты хочешь услышать? «Меня к тебе тянет» — так пойдет? Ты меня волнуешь. Интригуешь. Хочется с тобой быть, и общаться, и знать о тебе больше, и… все остальное.  — Папа не одобрит, — с притворным вздохом сказал Ян, подняв взгляд к голым, припорошенным снегом ветвям вязов. Он понимал, что снова ходит по тонкому льду, но что-то в Давиде его прямо вынуждало себя так вести.  — Ну и язва же ты, — сказал Давид с чувством. — Кстати. Что насчет тебя?  — А что насчет меня? — Ян пожал плечами, пиная подвернувшийся под ноги камешек. — Мне никогда не было до этого дела. Когда видишь человеческие судьбы, знаешь, что существуют призраки, что можно поговорить с мертвыми и все в этом роде… желание спать с парнями не кажется таким уж странным.  — Но ты ни с кем не встречаешься, — заметил Давид.  — Не сложилось. И вообще, я занят другими вещами, — произнес Ян значительным тоном. — Вершу судьбы. Слушаю… слушаю, как звучат струны мироздания, — прошептал пафосно, прикусив губу, чтобы не рассмеяться. — Еще иногда убираюсь, варю кофе. Езжу в больницу к суицидальным друзьям и гуляю вот по паркам.  — Мне повезло, — заключил Давид, помолчав, — втиснуться в такой плотный график. Между струнами и суицидами.  — Цени мою щедрость.       Тропинка вильнула несколько раз и привела к беседке — рядом с ней светился желтый фонарь, а по крыше вилась гирлянда, то ли оставшаяся еще с праздников, то ли постоянная. В центре парка уже совсем стемнело, и Ян прислушался к непривычной тишине — вечный шум города заглох, словно заблудился между темных стволов, оставив только их шаги, хрустящие по смеси льда со снегом и гравием. За этой прогулкой все, что произошло накануне, немного отодвинулось, сделалось далеким, и прямо сейчас казалось не таким важным.       Давид замер рядом — свет фонаря отразился в зеленых глазах. Он потянулся к Яну, и тот, помедлив секунду, вытащил руку из кармана и медленно коснулся пальцев Давида. Те были удивительно теплыми. Давид взял его за руку — Ян невольно шагнул ближе. Ему в секунду стало сразу и очень страшно, и радостно, и сердце судорожно забилось где-то в горле. «Только ничего не говори», — думал он, глядя в глаза Давиду, «нет ничего такого, что можно сейчас сказать и оно прозвучит к месту. Не говори вообще ничего. Про время, про «зайдем ко мне», про мои ледяные руки или любую романтическую хрень, которая может прийти в голову».       Давид молчал и смотрел. Потом поднял свободную руку и осторожно, почти неощутимо, провел пальцами по щеке Яна. Как будто погладил очень пугливого зверя. Ян неосознанно потянулся, чтобы продолжить прикосновение, отвел взгляд, сделал еще один шаг навстречу и остановился вплотную.       «Я не могу, я не умею», — носились в голове дурные мысли, — «я ненормальный и сам все испорчу. Он понятия не имеет». Давид погладил большим пальцем его скулу и улыбнулся. Как будто имел понятие и оно ему даже нравилось.       Это был на редкость романтичный поцелуй, посреди окоченевшего парка, под гирляндой, рассеянным фонарным светом и темными ветвями. Будь у Яна силы думать о романтике, он бы обратил внимание. Но Ян слушал, как стучит сердце в ушах, вдыхал тонкий запах чужого парфюма, его слегка трясло, он совершенно пропал. Этот поцелуй вновь обещал ему все, к чему Ян относился свысока и чего ему страшно не хватало. Тепло, понимание и возможность быть самым обычным человеком, влюблённым, которому кружат голову эмоции, а не смотреть со стороны. Хотя бы на пять минут, хотя бы на одну ночь.  — Ты что-то там говорил про свою настоящую квартиру? — сказал он, когда смог говорить. Давид поднял брови, но ничего не сказал — только крепче сжал его руку в своей и потянул прочь от беседки, обратно по тропинке, почти не видной в сумерках.       Наверное, это был единственный дом на Крестовском, который не был ни запредельно дорогим современным жилым комплексом, ни перестроенным барочным особняком. Просто дом. Добротная «сталинка» с небольшим двором и парковкой, плотно заставленной дорогими автомобилями. Пока они поднимались в лифте, Ян снова ощутил волнение — зато Давид явно чувствовал себя спокойно. Гораздо спокойнее, чем в мраморно-стеклянном чудище, которое он в прошлый раз попытался выдать за свою квартиру. Здесь был самый настоящий дом, где десятилетиями жили люди, любили и рожали детей, пекли пироги и заваривали чай. Ругались, поливали цветы, пылесосили ковры и решали, кто пойдет выбрасывать мусор. Ян все это чувствовал, и жизнь, которая наполняла стены, давала и ему почувствовать себя очень живым и ещё совсем юным.  — У меня бардак, кажется, — предупредил Давид серьёзным голосом, открывая дверь. Яну тихо хмыкнул, переступая порог. — В таком случае, я ухожу.       Он аккуратно повесил пальто на вешалку в холле, разулся и прошёл в гостиную, осматриваясь. Что ж, вот эта квартира прекрасно подходила Давиду. Видимо, после смерти бабушки он обновил интерьер, но именно обновил, а не прикончил и создал новый. В большой гостиной был и полированный паркет «елочкой», и огромная старая люстра, и торшер в углу. Большие окна до середины были прикрыты тяжёлыми светло-серыми портьерами. А ещё под торшером стояло кресло-качалка. Явно не старое, сделанное под заказ, но Ян невольно улыбнулся. На столике лежал ноутбук, поверх были навалены журналы по живописи. Рядом — кружка с недопитым чаем или кофе.  — Уютно, — сказал Ян, наконец. И говорил он именно о своих ощущениях. Здесь было хорошо.  — Ты еще спальню не видел, — сказал Давид, подойдя совсем близко. Ян усмехнулся, развернувшись к нему и посмотрев в глаза.  — Покажешь?       Оценить интерьер спальни не совсем получилось — переступив порог комнаты, они сразу же начали целоваться, и горячие ладони Давида на пояснице под свитером отбили у Яна всякое желание к рефлексии. Давид щекотно поцеловал его в шею, от чего Ян покрылся мурашками весь, до затылка, а затем спросил:  — Может, ты хочешь что-нибудь выпить?  — Нет, — Ян отодвинулся, подцепил края свитера и стянул его, чтобы окончательно обозначить, чего хочет. Давид потянул его к себе за вырез футболки и обнял за талию, прижимая к себе. Наконец-то они были так близко, и Ян слышал и чувствовал, как бьется у Давида сердце, и не хотел сейчас ни о чем думать, ни о чем переживать. Только получать и дарить тепло, скользить пальцами по гладкой теплой коже, широкой спине, коротким волоскам у шеи. Каждое прикосновение Давида волновало и будоражило, он казался совсем знакомым, от его запаха кружилась голова. Так что Ян присел на краю кровати, чтобы не думать о равновесии.       Раньше он всегда получал гораздо меньше удовольствия, чем, казалось бы, должно быть. Обычно его партнеры говорили нечто вроде: «Не зажимайся, тебе что, не нравится? Я что-то сделал не так?». От таких разговоров Ян мгновенно начинал думать, что это он делает все не так и для секса не совсем приспособлен. Остальные ведь как-то этим занимаются?       Сейчас, за поцелуями, прикосновениями, за шорохом одежды и откровенными взглядами он сам не заметил, как оказался совершенно обнаженным, рядом с таким же обнаженным Давидом, и когда рука того скользнула по бедру, Ян шепотом признался:  — Вообще-то я не очень в этом хорош.  — В смысле? Пока отлично получается, — таким же шепотом откликнулся Давид, оставляя еще один поцелуй на плече Яна. Ян покачал головой, нервно хмыкнув. Ему очень, очень хотелось, и очень хотелось, чтобы в этот раз все оказалось иначе.  — Просто я обычно… наверное, недостаточно расслабляюсь.       Во взгляде Давида скользнуло понимание, он сполз ниже, скользнул щекой по животу Яна и поцеловал пониже пупка. — Наверное, тебя недостаточно расслабляют, — сказал он, дыханием щекоча кожу. — Проверим опытным путем? — он поднял взгляд на Яна и подмигнул, добавляя, — Но если будет неприятно, сразу же говори.       Ян искренне хотел отвлечься от всего, довериться полностью — и Давиду, и своему желанию, и ему почти удалось. И Давид ласкал его с таким искренним желанием доставить удовольствие, был так осторожен и подчеркнуто нетороплив, что этому невозможно было не поддаться. Но он в какой-то момент осознал, что именно делает, и в голове мелькнуло иррациональное: «Все равно будет больно. Не сейчас — так позже. ” Ян мгновенно сжался, эта мысль заставила томительное удовольствие схлынуть, тело — напрячься, ощутить дискомфорт, и Давид тут же остановился, прерывисто дыша и глядя ему в глаза.       «Сейчас он спросит», — подумал Ян тоскливо, — «что не так, а я сам не знаю, что не так». Давид опустился ниже, опираясь на локти, и склонился губами к самому его уху.  — Хочешь прекратить и пойти пить вино? — спросил он и поцеловал Яна в висок. Тот медленно покачал головой. — Окей.       Давид замер над ним, не отстраняясь, мягко целуя шею, плечо, подбородок Яна, убрал с его лица влажные, спутанные темные волосы. Потом скользнул ладонью под бедра Яна и вверх, медленно погладил поясницу.  — Если что, мне хорошо даже просто быть с тобой, — сказал он, и зеленые глаза блеснули. — И целоваться, и болтать, и переписываться. И спорить. Потому что ты удивительный и непостижимый, Ян. Ты, наверное, подозреваешь, что я все это время просто хотел тебя затащить в постель?  — Не совсем, — сказал Ян сдавленным голосом.  — Ну так вот, — продолжил Давид, ухмыльнувшись, — постель это приятно, спору нет. Но я хотел просто… хотел тебя. Всего. С тех пор, как увидел в галерее. Тебя невозможно не хотеть заполучить себе.       Ян ощутил, как от этих слов у него загорелись скулы и щеки, и посмотрел на Давида изумленно. Тот слегка пожал плечами.  — Что есть, то есть. И ты, конечно, поразительный вредина, но я был прав. Его мягкие поглаживания и негромкие слова проникали под кожу и создавали новое, непривычное возбуждение — щекочущее и томное. Ян медленно выдохнул и потянулся, обнимая Давида за шею одной рукой, коротко поцеловал его в губы, слегка приподнимаясь навстречу.       Он вдруг понял, что торопиться некуда, и Давид не собирается закончить все по-быстрому и под каким-нибудь предлогом выпроводить его из квартиры. И вообще непонятно, почему он так решил. А потом Ян по-настоящему завелся, так, что отбросил всякий контроль, ластился и целовал, прогибался и подавался навстречу, больше не старался быть тихим и издавал такие стоны, на которые и сам не знал, что способен.  — Твои бывшие были просто придурками, — проговорил Давид в какой-то момент с чувством ему на ухо, и Ян хотел бы возразить, но был отчасти согласен. Или это он был придурком, соглашаясь на полумеры.       Когда они лежали, вконец измотанные, в темноте, разбавленной желтоватым светом фонарей, Давид так прижимал Яна к себе, словно боялся, что он сбежит. Ян сомневался, что сможет нормально стоять на ногах. Он чувствовал себя оглушенным, обессиленным и вообще немного другим человеком.  — Ну что, теперь чая? — пробормотал Давид.  — Ха-ха, — Ян поразился, насколько хрипло прозвучал голос. Он давно так не напрягал связки.  — Я не шучу, — произнес Давид с достоинством и подпер голову рукой, глядя на Яна. — Ты как?       Ян рассеянно покачал головой. Он при всем желании не смог бы описать свои чувства словами.  — Я тоже, — согласился Давид и мирно лег рядом, не убрав руку с талии Яна. — Хочешь пить? Не чай, а вообще. Воды, вина? Водки?       Вместо ответа Ян медленно и лениво перевернулся на бок и прижался к Давиду, устраивая голову у его плеча. Он подумал, что жизнь последнее время преподносила ему многовато сюрпризов — и как хорошо, что некоторые оказывались приятными.