Предсказания и факты

      Давид бродил от холста к холсту, разглядывая картины в желтоватом свете ламп. Ян уселся на табурете, измазанном засохшей краской, и старался уловить выражение на его лице. Глотал чай, не чувствуя вкуса, думал о том, почему вдруг так разволновался. Как давным-давно, на просмотре в художке, когда преподы их выгоняли из аудитории — посмотреть работы и поставить оценки. Ученики толклись в коридоре, возбужденно обсуждая, кто не успел закончить композицию, у кого слишком мало набросков. Со всех сторон слышалось трагичное, полу-шепотом: «Да у меня там хорошо, если на тройку!».       — Очень эмоционально, — сказал Давид, и Ян вернулся к реальности, щурясь. — Они связаны со всеми твоими… суперспособностями?       Ян скользнул взглядом по холстам, как будто впервые их увидел. Конечно, это было связано. С видениями, клиентами, цветными аурами вокруг. Не раз и не два Ян задумывался, насколько нормальным он бы остался к своему возрасту, если бы не мог нарисовать то, что видел и чувствовал.       — Вот эта хороша, — продолжил Давид, кивнув на темную картину, прислоненную к высокому торшеру. Высокий, худощавый, курчавый парень стоял спиной, опираясь на раму распахнутого окна. Немного нескладный, в костюме как будто не по размеру, он смотрел в пасмурное небо, и тучи на заднем плане сгущались вокруг его головы. Ян слегка улыбнулся. Он писал эту картину, думая о бедняге Симе. Постоянно видевшем катастрофы, которые он не мог предотвратить, вечно погруженном в свое личное грозовое облако.       — Эта не обо мне, — сказал Ян, устраивая ноги на перекладине табуретки. — Это один мой знакомый. Тоже… одаренный.       — У вас, наверное, и тайное общество есть? — поинтересовался Давид с кривоватой усмешкой. Он как будто не верил, что говорит об этом всерьез. — Лига выдающихся джентльменов?       — Зачарованные, — поддакнул Ян, фыркнув. — Вроде того. Оно не то, чтобы общество. Так, компания друзей. Собираемся и обсуждаем жалких бездарных смертных, — он изобразил зловещий смех.       — А ты бессмертный? — спросил Давид с большим сомнением.       — Хотелось бы, — вздохнул Ян. — Все мы люди. И очень даже смертные. Это просто предвидение, понимаешь? Понятия не имею, как оно работает, но особых преимуществ в жизни не дает.       — Ничего себе, не дает! — возмутился Давид. — Я бы хотел знать, что меня ждет впереди. Это же…       — Ничерта не меняет, — перебил его Ян. — Гадать себе самому тяжело, почти невозможно, это раз. А два — судьба постоянно меняется. Это не скоростное шоссе. Скорее — река, и ты по ней плывешь, по всем течениям, порогам, на крошечной лодочке и даже с картой понятия не имеешь, что на самом деле ждет впереди. Все зависит от твоего умения вовремя реагировать.       — Но вот если впереди водопад…       — Можно успеть свернуть к берегу и пойти пешком. Главное — смотреть внимательно и слушать хорошенько.       Давид явно задумался. Прошел и сел рядом с Яном на высокий стул, опираясь локтем о деревянную спинку. Для человека, который искал здесь НЛП, гипноз и обман, он даже слишком быстро во все поверил. Почему-то Яну казалось, что именно картины убедили его окончательно.       — А ты предупреждал людей? — спросил он тихо. — О водопадах.       Ян моргнул. Он вспомнил того самого одногруппника, визг шин в своем видении, бинты и гипс, пожирающее чувство вины.       — Когда как, — ответил коротко.       — Мне до сих пор не верится, что мы это обсуждаем, — признался Давид, рассеянно взъерошив светлые волосы. — Предсказания, судьба. Общество гадалок! Дурдом на выезде.       — Даже хуже, чем ты думаешь, — сказал Ян, негромко хмыкнув. Он не собирался подробно рассказывать Давиду про ауры, про общение с духами, про некромантов и прочие подробности своего мира. Почему-то сейчас, когда они сидели в мастерской, в теплом свете лампочки, за окном ровно и бесконечно падал мокрый снег, а в кружках еще оставался чай, Яну захотелось быть более обычным.       — А вот покрепче чая…       — Тебе сейчас не нужно, — сказал Ян твердо. — После снятия проклятья и так некоторое время сохраняется эйфория и чувство нереальности. Побочка, так сказать. Плеснешь сверху алкоголем, и я не отвечаю, чего тебе захочется и куда тебя понесет.       — Так это из-за проклятия? — пробормотал Давид себе под нос, быстро глянув на Яна.       — Что?       — Ничего, — Давид улыбнулся. Улыбался он бессовестно очаровательно.       Совершеннейший рубаха-парень, душа компании, хороший сын и верный друг. У Яна даже защемило что-то сладко-болезненно от того, как странно он смотрелся в мастерской и вообще — тут. В этой квартире. В пристанище отчаявшихся разведенок, запуганных менеджеров среднего звена и романтичных студенток. Рядом с Яном. Каким образом они могли бы при нормальных обстоятельствах стать достаточно близки, чтобы пить чай ночью и болтать о жизни?       Спохватившись, Ян глянул на часы. За всей кутерьмой с перевязкой раны, чаем, картинами и разговорами он совершенно забыл о времени. Часы укоризненно показывали половину третьего.       — А тебе не нужно домой? — спросил он Давида. Тот глянул в ответ весело.       — Выгоняешь?       — Мне вообще все равно, — дернул Ян плечом. Он часто ложился за полночь, благо, не было необходимости вставать рано утром и тащиться к метро по темному и неуютному Питеру. Тем более — в субботу. Но ему совершенно точно не было все равно насчет присутствия Давида. Нормальный реальный человек из нормального реального мира попал в его странный мирок. Сидел тут и спрашивал об особенностях предсказаний. Это волновало и завораживало. Ян подозревал, что как только Давид выйдет на лестничную клетку, возвращаться ему не захочется.       — Но ты прав, — вздохнул Давид, поднимаясь со стула, и Ян почувствовал, как сжимается от сожаления в груди, — завтра утром тренировка. Сегодня, — поправился он, глянув на часы. Потом снова окинул взглядом картины, а следом посмотрел на Яна внимательно. — Что ж. Очень поучительный вечер. Спасибо, что не проклял меня насовсем.       Он вдруг рассмеялся, ошалело качая головой.       — Честное слово, мне понадобится много времени. Либо осознать все это, либо убедить себя, что ты просто чокнутый, а я — легко внушаемый.       Ян невольно подхватил его смех.       — А теперь представь, сколько времени я сам это осознавал, — предложил он, глядя на Давида в ответ с улыбкой. — Как часто себя спрашиваю, не чокнутый ли я случайно.       — И что ты отвечаешь сам себе? — спросил Давид с искренним интересом.       — Все может быть. Если это — одна большая галлюцинация, то она давно стала моей реальностью, — отозвался Ян, пожимая плечами. — Какая тогда разница. Но, — добавил он, чуть помолчав, — у меня бы на все это не хватило воображения.

***

      Для Яна, как для типичного петербургского школьника, Павловск был местом майских экскурсий под монотонный голос очередной тетеньки-гида. Дворец, парк, пруды, заросшие мокрой мелкой зеленью, сонные утки и безразличные мраморные и медные статуи, спрятанные между белых колонн.       Оказывается, как и в Петергофе, как и в Пушкине, люди здесь жили и просто так. Не во дворцах. Например, сейчас Ян, кутаясь в недостаточно теплое пальто, стоял перед трехэтажным кирпичным домом совершенно типичного провинциального вида. Справа ободряюще светилась надпись «Продукты 24», слева девочка в пуховике до пят выгуливала деловито хрюкающего бульдога. Сзади такси, на котором приехал Ян, пыталось развернуться в узком проезде.       Квартира семь, сказал себе Ян, квартира семь. Ничего такого. «Сегодня седьмое января», вдруг пришло ему в голову. Рождество. Седьмое января, он приехал в гости в квартиру семь, потому что… потому что слова Софии, сказанные тем декабрьским вечером, все никак не выходили у него из головы. И посреди тихих и снежных новогодних праздников, которые он проводил между своей мастерской и визитами к маме на семейные посиделки с разнообразными родственниками, Ян напросился в гости.       Это было непросто. Хозяин упирался со всей силы, злился, отнекивался, ссылался на страшную занятость и разные обстоятельства непреодолимой силы. Хозяин едко интересовался, что за странный интерес, и со всей силы намекал, что он категорически против этой идеи. Ян и сам бы не смог сказать, почему ему казалось крайне важным приехать. Но своей интуиции привык доверять.       — Черт с тобой, — наконец сказал Дима в сердцах и тут же виновато поджал губы. С их способностями даже такая мелочь могла случайно оформиться в слабенькое проклятие. Но тут, кажется, обошлось. — Не знаю, зачем тебе это и что хочешь увидеть, но…       — Это не просто болезнь, правда? — спросил Ян быстро, внимательно глядя Диме в глаза. — Ну? Не просто так об этом знает только София? Не случайно она только мне сказала, — закончил он веско, глядя на разозленного и ошарашенного Диму. — Думает, что я смогу чем-то помочь.       — Никто и ничем помочь не может, — сказал Дима очень обыденным голосом, но при этом отвел взгляд, зачем-то достал из кармана телефон. — София не смогла. Я… у меня вообще другой профиль. Но ты ведь не отвяжешься, — добавил он раздраженно, мельком глянув на Яна.       Теперь под пальцами были ледяные кнопки домофона, светящиеся зеленоватым в утренней мгле. «Родители уедут на Рождество в Сергиев Посад», — сообщил Дима сухо, — «В монастырь. Ее больше не таскают, я запретил, но сами все равно… надеются на что-то. Если приедешь — купи какую-нибудь раскраску, она их любит до сих пор». Домофон отозвался электрическим пиликанием, а затем голосом Димы строго спросил: «Ян, ты?».       — Нет, это не я, — зачем-то отозвался Ян. Наверное, от волнения. Потянул на себя тяжелую железную дверь, пытаясь перестать представлять, что же его ожидает. Представлялась квартира с тяжелым больничным духом, как у лежачих стариков, запах лекарств и безысходности, фальшиво-оптимистичные картинки на стенах, как те, которые вешают в детских стационарах и хосписах.       На втором этаже одна из дверей была распахнута, из нее на всю лестничную клетку разносился запах свежей выпечки и лился теплый желтый электрический свет. Ян даже как-то приостановился, не уверенный, что правильно попал. Потом в дверном проеме появился Дима — в светлой футболке и джинсах, заляпанных мукой.       — Чего встал? Заходи, — буркнул он, открывая дверь шире. — Аля потребовала, чтобы мы испекли кексы. Пришлось помогать.       Ян неуверенно переступил порог, оглядываясь по сторонам. Квартира не была безысходной. Да, здесь ощущался фоновый привкус родительского горя, висел горьковатой нотой, впитавшийся в стены. Но его перекрывало солнечное, безудержное, легкомысленное. Искренняя детская любовь к жизни, только в мегаваттном диапазоне.       Ян начал что-то понимать. Как минимум, смутно догадываться — потянул пальто с плеч, пристроил его на вешалке и повертел в руках пару раскрасок, поднимая взгляд на Диму. Тот кивнул в сторону кухни, откуда тут же донесся звонкий голос:       — Дим, это он?       — Собственной персоной, — проговорил Дима, и тон у него не получился хмурым. — Шагай, — предложил он Яну и даже улыбнулся.       На кухне, просторной и прекрасно оборудованной, у духовки пристроилась инвалидная коляска, а в ней — худенькая девочка с рыжими косами до пояса. В домашних шортах до колен и футболке с какими-то женоподобными корейцами, полустертыми стиркой. Бледная почти до прозрачности, но с ее огненными волосами такая бледность не казалась чем-то особенным. Большие, светло-голубые глаза блеснули, и девочка широко улыбнулась.       — Привет! Мы делаем капкейки. По рецепту из Тик-Тока.       — Привет, — ответил Ян, как-то разом расслабляясь, и кинул на стол раскраски. — С чем?       — Ванильные, — сообщила девочка, почесав нос пальцем и оставляя на нем белые мучные следы. — С глазурью. Если будет не лень делать глазурь. Это Димас сказал, а мне не лень. Ой, меня зовут Аля.       — Очень приятно, а меня — Ян.       — Я знаю, — кивнула Аля, — Дима о тебе рассказывал.       «Надеюсь, только хорошее», — хотел уже шутливо ответить Ян, но тут у него перехватило горло. Он наконец посмотрел как следует — и увидел.       Во-первых, аура Али светилась приглушенным, но отчетливым золотом и была сложной, активной, подвижной. «Одаренным» в семье был явно не только Дима. А во-вторых, в самом центре ауры, точно вокруг Алиного позвоночника, завился черным жгутом пояс проклятья. Ян сразу же понял, почему Аля, скорее всего, не может пользоваться своими силами, хотя и освещает весь дом энергией, по-детски плохо контролируемой. И почему она не ходит. Было настоящим чудом, что Алю не парализовало полностью.       «Болеет», сказала София. Черт с два.       С первого взгляда было понятно, что проклятье — не та ерунда, которой Ян сгоряча одарил Давида. Такое не обхитришь трюком со свежей кровью и не утопишь в тазике со святой водой.       Аля вернула все внимание духовке, Дима обошел ее, собирая со стола грязные миски, вилки, яичную скорлупу и упаковку от масла. Он посматривал на Яна с мрачноватым любопытством.       — Я помогу? — предложил Ян машинально. Дима только отмахнулся, сунул скорлупки и обертки в мусорное ведро и открыл дверцу, за которой пряталась посудомоечная машина.       — Он очень самостоятельный, — прокомментировала Аля, отрываясь от созерцания духовки. — Весь в меня.       Ян нервно хмыкнул, не удержавшись.       — Давай хотя бы стол вытру, — предложил он, не зная, куда девать руки. Ему было совершенно необходимо поговорить с Димой, самые разнообразные теории и вопросы теснились в голове, не позволяя сидеть спокойно. Но, судя по виду воодушевленной Али и мрачновато-решительного Димы, который запустил в Яна тряпкой, в ближайшее время их ожидали разговоры о капкейках, о раскрасках, о погоде, но точно не о происхождении проклятья.       Спустя минут десять капкейки, приятно треснувшие в серединке и горячо и сладко пахнущие ванилью, остывали на противне в стороне. Ян рассеянно помешивал в миске растопленный шоколад для глазури, а Дима, вымывший руки и отряхнувший джинсы от муки, в стороне заново заплетал Але косички. Та весело болтала что-то про рождественские гадания, и что к ней сегодня вечером придут девчонки из школы — лить воск в тазик, смотреть в парные зеркала и искать во всем этом суженого-ряженого. Ян подумал, полностью ли урезаны у Али способности, и не могла ли она случайно нагадать себе и подружкам правдивое будущее.       — Ты ходишь в школу? — спросил он вместо этого, и Аля покачала головой — Дима, упустивший из рук тонкую косу, недовольно произнес: «Эй, мартышка!».       — Учителя ко мне приходят. Но я езжу два раза в неделю на музыку и домоводство. Потому что рояль сюда не притащишь, а по домоводству учительница старенькая, чего ей ходить. Мне нравится в школе, — сказала она бесхитростно, — дома скучно.       Потом она укатила в свою комнату, чтобы найти свой телефон и показать, как должны выглядеть капкейки. Ян тут же уставился на Диму, тот коротко дернул плечом, избегая взгляда.       — Это был несчастный случай, — сказал он тихо и бесцветно.       — Вижу, что не счастливый, — прошипел Ян в ответ. — Почему его до сих пор не сняли?       — Не получается, — откликнулся Дима коротко, — я тебе говорил.       — Почему не получается? — спросил Ян упрямо. — Что, за столько лет ни одной идеи? Кстати, сколько лет?       Дима помолчал, как будто вспоминая. Вид у него стал нехороший, серо-голубые глаза казались непривычно тоскливыми, аура клубилась ядовитым, желтоватым цветом горькой вины.       — Восемь, — сказал он наконец. — Много было идей. Но это проклятие мертвеца. Они гораздо сильнее, чем наши, более цепкие, и снимаются каждое специфично.       «Проклятие мертвеца», — отозвалось эхом где-то в груди Яна, и он нахмурился, глядя на Диму и слегка холодея внутри. Дима всегда работал с духами, остаточными аурами, старыми мрачными домами и подозрительными артефактами. Слишком фантастическое совпадение.       — Да, — сказал Дима отрывисто, быстро и почти зло, все еще глядя в сторону, — это все из-за меня. Я притащил домой одну… штуку. Кинжал. Хотел спокойно с ним разобраться. Опыта тогда было меньше, не сообразил, что это мне не по зубам. Короче, к кинжалу, выкопанному из гробницы какого-то древнего алтайского военачальника, прилагался полноценный призрак этого военачальника. И в какой-то момент он начал… — Дима глубоко вздохнул, — начал меня душить, я запаниковал, свалился со стула, Аля была дома и прибежала из своей комнаты.       Он поджал губы и вдруг посмотрел на Яна прямо. Взгляд был обреченным и уставшим, что ли.       — Она гораздо сильнее меня. Была, — произнес Дима четко. — Даже в шесть лет. Схватила у меня кинжал и закричала на духа, чтобы он шел прочь. И он даже пошел, — добавил Дима с кривой усмешкой, — но оставил после себя подарочек. Родители до сих пор думают, что она упала и ударилась затылком. Сама Аля ничего не помнит.       Глубокое молчание нарушила сама Аля, которая вкатилась в кухню, шлепнула на стол свой телефон и возмущенно сказала:       — Вы чего сидите? Глазурь застынет!