Это пройдёт

Иногда казалось, что ребята живут от концерта до концерта. В остальные дни мало что происходило, и только в последнее время эти промежутки заполняли личные проблемы. День концерта. Ребята выходят на сцену. Каждый раз как в первый: в предвкушении они переглядываются и под крики фанатов появляются в свете софитов. Самих слушателей не видно, в глаза бьёт свет, но сейчас главное не видеть, а чувствовать. Сегодня в репертуаре парочка новых песен, сочиненных Чесом на днях. Они играют другими красками, нежели написанные ранее. Каким бы простым ни казался текст самому Чесу, невозможно было не прочувствовать, сколько он вложил своих личных переживаний в эти строки. Завершали картину гитары и барабаны, придавая ещё больше шарма песне. Пока выступаешь, забываются все тревоги, важно лишь то, что происходит здесь и сейчас. Нет времени задуматься о посторонних вещах, отвлечься от игры. Но Глэм всегда был способным мальчиком, ему это было под силу. Сам Глэм с удовольствием отключил бы свой мозг на время и с головой окунулся в музыку, если бы мог. Сейчас мысли пролетали в его голове, словно автомобили по скоростной трассе, слепя светом фар-прожекторов. Дни неудачных тренировок подкосили его уверенность. Один косяк на сцене, и конец, думал Глэм. Он не хотел подставлять ребят и портить впечатление о концерте. Сегодня он слишком концентрировался на том, чтобы не совершить ошибку, но именно это и стало ошибкой. Всё было хорошо, даже очень, он не сбивался с ритма и играл чисто. Было странно так контролировать свою игру во время выступления, сначала думать, а потом делать. Словно лёгкие вдруг перестали сокращаться сами, и каждый вдох нужно было делать осознанно, усилием. Вдох — выдох. Аккорд — смена ритма — удар — пауза. Раздались финальные аплодисменты, ребята немного покрасовались на сцене и красиво ушли. В гримёрке Лорди, едва упав на кресло, снова вскочил. — Глэм, ты конечно крутой гитарист, но сегодня было тухло. Где, блять, импровизации, благодаря которым мы тебя взяли? — Я хорошо сыграл. Всё во внешнем виде выдавало напряжение. Сейчас он начинал злиться, задетый словами Лорди. Тот всё продолжал: — Конечно, отлично сыграл, как второклассник музыкалки. Хуйня из-под коня! Если не собираешься выкладываться, че ты тут забыл, а? — Да пошёл ты, — прошипел Глэм и выскочил из комнаты. Обиднее всего было то, что слова были сущей правдой. Озвучив то, о чём Глэм сам беспокоился весь вечер, парень окончательно его довёл. Злость, копившаяся так долго, плескала через край. По дороге на улицу Глэм пинал всё, что попадалось на пути, заодно до чёртиков напугав сталкершу-фанатку, непонятным образом попавшую в помещения для персонала. Наконец он добрался до чёрного входа. — Блять! — крикнул он, хлопнув металлической дверью. Он тяжело дышал, руки чесались что-нибудь разрушить, ударить. Как назло, ничего подходящего рядом не было. Глэм царапал предплечья, не в силах справиться с подступившей яростью. Он винил всех: Лорди — за его слова, Чеса — за своё безответное чувство, но больше всех винил себя. Он совсем расклеился. Глэм не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько ничтожным. Всё было не так. Дверь скрипнула, и на улицу вывалился Чес в своей зелёной косухе. Он стремительно подошёл к Глэму и схватил за ворот футболки. — Ты, придурок, может хватит себя так вести? Что с тобой не так? — он отпустил Глэма и перевёл взгляд на его руки. — И перестань этой хернёй страдать. По папке соскучился? Глэм оттолкнул Чеса, пропустив мимо ушей слова об отце, и затравленно уставился на друга. — А ты ничего не понимаешь! Делаешь только хуже! Почему ты так со мной поступаешь? — Да как, ёбаный свет? Я нихера не делаю, а ты целыми днями на меня смотришь, как будто я косметичку твою спиздил. — Потому что ты даже поговорить со мной не можешь! Только строишь из себя хорошего, помогаешь, смотришь снисходительно, и так всегда. — Ага, а ты устроил драму на пустом месте! Мы всё уже обсудили, о чём ещё говорить? Ведёшь себя, как девчонка. — Да ты… придурок! Невежа! Бесчувственный! Чес глубоко вздохнул. Молча выслушал обвинения во всех смертных грехах, кивая на каждое слово. Зрелище было то ещё, не хватало пива и чипсов. Наконец, Глэм остановился на середине фразы, исчерпав словарный запас. Его грудь вздымалась при каждом вдохе, а на лице появилось неописуемое выражение между злостью, грустью и растерянностью. — Всё, проорался? — Чес сложил руки на груди. Глэм сжал зубы. Он никак не мог добиться от Чеса желаемого разговора, а теперь ещё и сорвался на него. Ярость ушла, и пришло чувство безысходности. Почему Чес его не понимает? Чес старательно делал независимый вид, но на душе скребли кошки. Что он должен сделать, сказать? Было совершенно непонятно, чего Глэм от него ждёт. Ответного признания, которое было бы ложью? Извинений? Чес правда старался изо всех сил. И пускай иногда он мог быть грубым, но никогда не имел плохих намерений. Он был добрым человеком и, безусловно, любил Глэма, но совершенно по-другому. Ему было больно видеть мучения друга, но он боялся сделать хуже необдуманными словами, а обдуманных никогда не находилось. Приходилось молчать и бороться с постоянным желанием просто высказать всё, что накипело за эти дни. Ночь была тёмной, звёздной. Раздавался дальний шум машин. Стрекотали кузнечики, завершая атмосферу осенней ночи. Парни стояли под тусклым светом лампы над входом, окружённые тишиной. Пора было ехать домой, но это значило вместе сесть такси и спать в одной комнате. После произошедшего разговора подобное казалось формой мазохизма. — Я пойду к ребятам. Можешь не ждать. Чес скрылся в дверном проёме. Глэм посмотрел ему вслед и перевёл взгляд на небо. Полная луна светила ярко, как в тот день, когда они в первый раз договорились с Чесом о встрече.

***

Глэм взял такси и вернулся в трейлер. Благо, в кармане нашлась пара купюр. Он прокрался мимо матери Чеса, шагая в такт с её храпом, и вошёл в комнату, закрыв дверь. Тишина била по ушам, заставляя нарочито шумно двигаться, избегая её. Слабый свет лампочки под потолком создавал ощущение нереальности. Глэм сел на кровать и ушёл в мысли, прокручивая в голове события ночи. В итоге он поймал себя на том, что бездумно пялился в стену. Силы иссякли, и Глэм решил подумать обо всём утром.

***

Проснулся он около десяти утра. Сев на кровати, он потянулся и оглядел комнату. Судя по всему, Чес так и не приходил. Мать сегодня на работе. Впервые за долгое время Глэм остался в трейлере один. В отцовском доме у него была своя комната, но он никогда не чувствовал себя там спокойно, плюс родители и Рофт обычно были дома и могли зайти в любой момент. Теперь же ему иногда удавалось остаться наедине с собой, когда Чеса с матерью не было дома. Было немного неловко в чужом доме без хозяев. Он давно жил тут, но женщина постоянно напоминала ему, что это не его дом. Чес, понимая, что не имеет здесь никакой силы, просто молчал. Глэм прошёлся по комнате, изредка задерживая взгляд на раскиданных повсюду бумажках с нотами и текстами. Он поднял одну из них — это оказалась «История сосны». Глэм улыбнулся. С этой песней у него были наилучшие ассоциации: первые концерты после ухода из дома, чувство безграничной свободы, ощущение, что всё на своих местах. Если быть честным, Глэм не очень понимал, какой смысл вложил Чес в этот текст. Бывало, он долго сидел, размышляя над этим, пытаясь разгадать, но ответ, который, казалось, был уже совсем близко, ускользал от него. Что-то было в этой песне, что-то важное, но что? Широкий слушатель тоже вряд ли бы понял. Что всегда удивляло, так это то, что Чес мог писать странные, местами совершенно сумбурные тексты, но они так органично сливались с его вокалом и инструменталом, что никому и в голову не приходило критиковать. Глэм задумался: а смог ли бы он сам написать песню? Эта идея так ему понравилась, что он тут же стал шарить по столу в поисках чистого листа и карандаша. Он, конечно, их нашёл, и сел за стол, уже будучи готовым к творческому процессу. Только вот на этом всё и застопорилось: в голове было совершенно пусто. Глэм мог с лёгкостью придумать и исполнить соло на гитаре, но он никогда не пробовал сочинять тексты. Были чувства, были мысли и желания, но выразить их словами, красиво, с рифмой, он не мог. Вроде, это относилось к музыке, но Глэм никогда в принципе не занимался подобным. С детства он изучал только "бессмертную классику", где слова не нужны. В группе же за лирику отвечал Чес, и Глэм совершенно не интересовался этой сферой. В этом плане он был слушателем, ему нравились текста тех же Twisted Sister, но он предпочитал оставить другим создавать, а себе — наслаждаться гениальными текстами. Глэма это не расстраивало: он изначально знал, что это не его, и что ему проще выразить себя через инструмент. Он снова встал из-за стола и прошёлся по комнате, погружённый в мысли. Сегодня ему даже дышалось легче. Как бы стыдно не было это признавать, после ссоры Глэм почувствовал облегчение. Он выплеснул эмоции, показал, наконец, свою неприятную сторону, и теперь выбор был именно за Чесом. Глэм решил больше ничего не предпринимать, пустить по течению. Пора было возвращаться в привычное русло. Он чувствовал, что в последнее время был сам не свой: он никак не мог привыкнуть к новой жизни, со всеми её достоинствами и недостатками. Глэм решил начать с того, что убрался в комнате. Для него это стало чем-то вроде успокаивающей рутины. Чес редко обращал внимание на бардак, что очень раздражало. К тому же, в бардаке и мысли были неорганизованны. Правда, вторую комнату Глэм всё же решил не трогать: наверняка матери Чеса это бы не понравилось, да и он не видел смысла наводить порядок там, где не живёт. Вещи разложены по местам, пыль стерта, вещи постираны (да, даже так). Теперь даже воздух как будто стал чище. Глэм был ужасно доволен собой. Энергия била через край, и он решил не тратить её зря и взялся за гитару. Он уже научился работать с техникой, и теперь мог свободно экспериментировать со звучанием. За игрой он не услышал, как хлопнула входная дверь. На пороге появился Чес, совершенно не вписываясь в чистый свежий интерьер. Вид у него был помятый. — Привет, — улыбнулся Глэм. — Здрасьте, — протянул Чес, — а чего тут так вылизано всё? Ты… сам что ли? — Ага. — Ну даёшь, — Чес на мгновение умолк, но, словно опомнившись, добавил, — спасибо. На лице не выражалось особой радости или благодарности. Если Глэму было так уютнее — пожалуйста, но Чесу было совершенно без разницы, как выглядит комната. Только сейчас Глэм заметил бледность на лице и щурившиеся при резких звуках глаза. — В какой бар ездили? — спросил он. — В «Бобров», — он хмыкнул, — всё-то ты знаешь. — А где ещё ты мог пропадать столько времени? — Справедливо. Чес скинул куртку и улёгся на кровать. — Кстати, — Глэм отложил гитару, — вы вообще тут когда-нибудь проводили генеральную уборку. Знаешь, это ведь важно! Если не убираться… На этот раз была очередь Чеса уснуть, не дослушав.