Из Ирака по буквам

Они встречаются в Багдаде в декабре две тысячи третьего. Салим придерживает каску локтём у пояса, пропускает проезжающей по брусчатке бронированный хаммер, ревущий мотором и грохочущий изнутри вооружением американских солдат. Багдад сильно меняется после захвата власти и ареста Хусейна: порастает суетой, строевым шагом тяжёлых армейских ботинок чужестранной выделки, эхом американской речи и вскрикивания команд. Гражданские побаиваются, смотря косо, неодобрительно, обходят дежурящих на постах солдат стороной. Салим снова в армейской форме, и его фигура более органично сливается с милитаризированным захваченным городом, бегло и умело проскальзывает меж отрядов, через КП, лавки торговой улицы. Его ноги сами несут его по родной, хоть и забытой земле Багдада, по мощёным улочкам, сквозь толпу. Совсем недавно он внутренне смирялся, что он навечно зажат в дутом квадрате бетонной камеры, а теперь раскалённая свобода полудня режется косым лучом солнца сквозь навесы, разрастается какофонией арабского, курдского, английского, першением радиоприёмников на подоконниках в открытых окнах. Будь Салим моложе лет на двадцать, он бы не скрывал припрыгивающей перебежки между людьми, беспардонно широкой улыбки, когда извиняется за случайный толчок в плечо. Но сейчас взгляд научено отслеживает препятствия, выпрыгивающих людей из толпы на пути, тело само натренированно уворачивается, уклоняется, отводит плечи, разворачивается корпусом, чтобы прошмыгнуть в узость. Улыбка греет лицо изнутри, но на губах — только слабый оттиск эмоций. А глаза — глаза не заменить, не подстроить, как мимику — взволнованно-влажно сияют. Салим спешит, перехватывает вспотевшей ладонью каску и смотрит над головами прохожих нужную будку КП, на который ему указывает один из иракских офицеров в разговоре полчаса назад. Он пробует быть сдержанным, спокойным, но шаг всё равно слишком порывистый на подходе. Солдат, дежурящий с винтовкой наискось, сразу примечает точную направленность его шага. Подбирается за секунду, вскидывает ладонь в перчатке без пальцев. — إلى أين؟ يتخطى, — поставленно, но с дребезжащим акцентом. Салим замирает, чувствует, как уколом — слишком прямолинейно, неосторожно активно. Смаргивает с глаз по-детски восторженный блеск, поджимает губы. Солдат поправляет свою каску на голове, критично оглядывает форму иракской армии. — Мне нужен Лейтенант Джейсон Колчек, — доброжелательно переходит на английский. Смена языка, порядочная дистанция, форма — в теории это должно смягчить солдата, но у того дёргается в лице тень привычного недоверия. Он молчит секунду, вглядывается в Салима тщательнее. Потом, сделав по-военному аккуратный шаг в сторону, не обнажающий спину, приоткрывает одной рукой дверь КП, перехватывает удобнее второй рукой оружие. — Зачем? — ничего не крикнув своим внутри, кивает резковато головой. — Есть донесение из штаба от иракских?.. — По личным причинам, — на выдохе неуверенно дёргает уголками губ в улыбке. Лицо солдата становится ещё смурнее, недоверчивее, однако он хмыкает, брякает тяжеловесной формой, отклоняясь, и всё же гаркает внутрь. — Лейтенант! Тут к вам какой-то иракский солдат по личному делу. Солдат отходит от дверей, принимает обратно свой пост. Пробует не сверлить взглядом замершего в ожидании Салима, но всё равно настороженно косится. Внутри будки что-то грохает, топают шаги по сухим полам едва возведённой коробки. — Какой ещё, блядь, иракский солда!.. — Джейсон распахивает размашисто дверь, делает первый шаг на мелкую ступеньку, выходя, а затем вскидывает взгляд из-под козырька неизменной кепки. Салим на расстоянии пары метров сдержанно вздрагивает губами, крепче обхватывает каску, вжимает под рёбра. Стянутое до военной сосредоточенности и бытового раздражения лицо Колчека на секунду расслабляется, разглаживает складку меж бровей. Взгляд потерянно и неверяще уставляется на него. Короткое мгновение под шум Багдадской улицы, где вдалеке кричат лавочники, смеются американцы, трещит помехами от радиосвязи солдат радио с песнями. — Чёрт тебя… — на выдохе, наконец опуская вторую подошву ботинка на землю, Джейсон по-тяжёлому лихо делает беглые шаги навстречу. Салим пробует откинуть загодя руку в сторону, убрать подальше каску, чтобы та не боднула больно в живот, но Колчек безразличен к его наскоро подобранным жестам — открыто по-американски падает тяжёлыми ладонями на плечи, тянет к себе в размашистых объятьях. — Салим, блядь!.. Салам алейкум!.. Воздух вышибает из лёгких то ли от сильного удара ладонью по спине, то ли от нелепо брошенного приветствия. Салим порывисто выдыхает ему в плечо, пропахшее терпко-мускусным потом, запахом раскалённой кожи, с чуть обезумленным промедлением сам обхватывает крепко, хлопает по лопаткам. Зажмуривается в бьющей изнутри неосторожной радости, облегчения. Думал, что когда увидит Джейсона спустя полгода, сам обхватит его за перекаченные плечи первым, поблагодарит горячо за сына, за то, что приходил тогда к нему, за то, что может снова ступать по своей земле свободнее, чем по квадрату камеры. Джейсон под его ладонями твёрдый, материальный, живой. Рассекает висок тупым козырьком кепки, дышит в изгиб шеи, как затравленный, то ли смеётся, то ли улыбается, то ли выравнивает дыхание. Они слепо, без разбора долбят друг друга растопыренными ладонями по плечам, спине, позвоночнику, вжимаются грудью друг в друга, притираются ушами. Когда давление с грудной клетки спадает, тяжёлые руки мажут со спины по плечам, Салим улавливает искоса взгляд солдата на посту. Вероятно, это вызывает много вопросов. Джейсон и сам, выдохнув, отклоняется, оглядывает светящимися от счастья глазами Салима, стискивает руки на его плечах, словно тоже проверяет на материальность, а затем оглядывается. Вздрагивает кадык на горле, он бегло оборачивается обратно, чуть серьёзнеет. Однако расползающиеся лучами морщинки от уголков глаз не в силах скрыть. Даже солнце так не режется лучами, освещая Багдад, как прищуриваются глаза Колчека. Он оставляет ладонь на спине Салима, похлопывает мягче, медленнее, размыкает кольцо из рук, сразу задавая чёткое направление в сторону. Отходят подальше от глаз, за КП. Опускают на короткую передышку от счастья глаза на брусчатку, но всё равно неловко-счастливо склоняют головы, мажутся взаимно чёрными прищурами во взглядах, оглядывают друг друга жадно, словно не веря. Тень от скоса крыши чертит по земле прямую, влечёт перейти на тёмную сторону. Расступаются, чтобы осмотреть друг друга. Джейсон так и не соскальзывает ладонью с чужого плеча, сжимает, держит на расстоянии вытянутой руки, поглаживает грубо большим пальцем по складкам формы. — Боже, блядь, Салим… Тебя выпустили!.. — Да-да, — смех сам режется в словах с акцентом, управляет его губами, полностью обнажённой улыбкой. Салим невольно блуждает взглядом по окружению, не может долго смотреть в лучистые глаза напротив. — Как видишь… Вот недавно прибыл в Багдад, неделю назад распределили. — Чёрт-чёрт-чёрт!.. Как ты?.. Бля… Господи… Порывистый выдох, смешок с хрипотцой. Если бы не было так жарко, у Салима поползли бы мурашки как от холода. Он вскидывает обратно взгляд на лицо Джейсона, видит, как у того нервно вздрагивают губы, изламываются брови, глаза то прищуриваются, то распахиваются, и всё за короткую долю секунды. Смотрит прямо, не может оторвать взгляд. Чужие нервы ещё раз стискивают рёбра счастливым облегчением. Салим полчаса назад по счастливой случайности услышал, где служит Колчек, сам пробежал весь Багдад, а теперь… Без чужих неодобрительных и непонимающих взоров легче самому порывисто завести ладонь за спину, притянуть толчком снова к себе, стиснуть в более мягких, не показательно товарищеских объятьях, зажмуриться с чувством. Это до сих пор не выглядит странно и вульгарно, но Салим сознательно позволяет себе на секунду дольше просто держать Джейсона за спину без движения, ощущать, как колотится чужое сердце под формой, мышцами, сводом рёбер. Затем, как и прежде, чуть стиснуть пальцы, размашисто похлопать полновесно рукой. Джейсон сам отдирается от него с промедлением, судорожно выдыхает в сторону, не скрываясь. Их разговор похож на бессвязную череду вопросов, перебивающие друг друга звуки, как радиоволны армии и обычной радиостанции: — Как узнал, что я?.. — Случайно, у нас… — За Зейна спа… — Нет-нет, всё хорошо, как он… На одном дыхании, без передышек. А когда дыхание кончается, выдыхают синхронно, посмеиваются. Салим оглядывается себе за плечо, подмечает, не обращают ли на них внимание. Рефлекторно потирает губы, мажет растянутой кожей между большим и указательным пальцами, проверяет на сухость, потом дёргает бегающий взгляд на лицо Джейсона. — Куришь?.. — кажется, он знает его тысячу лет, ещё столько же не видел, не говорил с ним, а простой мелочи не знает. Джейсон сглатывает, сминает губы, путается суетливым взглядом по лицу Салима, скачет с одного глаза на другой. Расплывается в улыбке. — Вообще нет, но… Да, давай, похер. Есть?.. — Да, секунду, подожди. Подкуривают от одного вздрогнувшего языка пламени потёртой зажигалки, неловко касаясь кончиками сигарет друг друга в огне. Джейсон без привычки курить затягивается по-красивому умело: поджимает губы с фильтром, отклоняется, выдувает дым одним напором через уголок рта. Щурится по-кошачьи в поволоке серости, крутящей меандры на просвет солнца и темнеющей под козырьком кепки, довольно всматривается в Салима. Салим затягивается по-будничному без изяществ — быстро вдыхает, отнимает от губ, выдыхает наискосок вниз, выставив верхнюю губу, поднимает глаза сосредоточенно. Первый прилив радости выдыхается вместе с дымом, никотин бьёт по напряжённым нервам и расслабляет их до провисания бельевых верёвок. Неожиданно в шуме толпы и середине дня становится до простого хорошо. Так, как нужно. — Значит, тоже назначен в Багдад, да?.. — умерив придыхание, узнаёт Джейсон. — Это, блядь, практически судьба!.. — Не сказать, что самая лучшая, — по-доброму мягко отшучивается Салим, посмеивается с дымком. — У нас говорят про формирование бригад и вспомогательных вашим батальонов… Не знаю, сам ещё как в бреду. Как ты здесь? Твоя ответственная точка?.. — Да-да, после… — зажёвывает по привычке, кривит губы и затягивается взамен неосторожных слов. — Ну, ты знаешь… Да, перекинули сюда от греха подальше, наш ЭйСиДжи же расформировали… Распихали, знаешь, по разным точкам, Рейчел вообще в Басре, я вот тут, Никки… А хуй знает, где Никки, но готов поспорить, он скоро тоже очутится по волшебству, блядь, лампы Алладина-альфа-суки в Басре!.. Из Джейсона хлещет потоком слов, он цепляется за любую тему — кроме той, под которой стоят печати ЦРУ и ещё пары контор — затягивается походя, наскоро между фразами. Потом, словно полоснув себя внутри чем-то неприятным, выглядывает из-за угла на пост, зажимает в губах фильтр, тянет впервые глубоко. Салим понимает без слов, бегло выдувает дым уголком губ и затушивает бычок. — Стой-стой!.. — заметив, что он докуривает, Джейсон переводит резко взгляд обратно на него. — У тебя, это… Слушай, телефон там, адрес?.. Я сегодня пораньше, бля, то есть… Если ты сегодня ещё в отгуле, пока там чего ваши надумают с антитеррористическим батальоном, то, может, по пивку?.. Салим, Салим, погоди, я ща метнусь в КП, черкни мне там чего… Ну чтобы я знал, где тебя ловить. Джейсон так резко обрастает суетой, что Салим невольно расплывается в тёплой улыбке. Это так странно, но от одного его вида в душе воцаряется спокойствие и слишком лёгкий комфорт. Лёгкий до неверия, поскольку ничего из окружающей жизни не способствует этому ощущению: ни проигранная война, ни захваченный город, ни едва ли не чудом освобождение из плена после ареста Хусейна. Салим невольно оглядывается ещё раз — смотрят ли ему в спину с осуждением, презрением? — нервно поворачивается обратно, поджимает губы в мягкой улыбке. — Телефон не могу пока дать, но дам адрес части. Во сколько ты заканчиваешь? Давай, я тогда зайду за тобой, всё равно… Салим что-то говорит про свои оставшиеся на день дела, но в общем-то и сам не особо понимает, что он будет делать, кроме как бесконечно пытаться внедрить выпавшего себя на полгода из жизни обратно в бурное русло. Джейсон, едва дёрнувшийся за бумагой с ручкой, замирает, оглядывает его. Выдувает последнюю затяжку тонкой струёй дыма. — Зайдёшь за мной?.. Как одноклассник перед балом за выпускницей? — не выдержав, шикает он хрипло. Потом, не найдя в лице Салима отклика на шутку, неловко почёсывает нос, отводит глаза, и падает уже привычным тяжёлым хлопком ладонью на плечо. Улыбается зажато. — Забей, всё тогда, договорились. Буду ждать, отпрошусь у “папочки”. Салим улыбается шире. — Передавай мистеру Колчеку привет и скажи, что я верну тебя до одиннадцати. Джейсон, едва расслабившийся в плечах, дёргается, ошалело округляет глаза. Затем прыскает смехом, обнажает белые зубы. Салим смеётся следом — хватает смелости поддержать настолько глупую шутку. Он же не идиот, понимает этот нервно-неловкий юмор. Джейсон качает головой, бегает тень от козырька кепки по брусчатке. Он помахивает указательным пальцем, сдерживает откровенную улыбку и наконец тыкает по воздуху им в Салима. — Один-ноль, блядь, один-ноль, — самому себе не веря, что Салим только что налегке поддерживает шутку, качает головой, пальцем, поднимает тёмные глаза и, замерев, всматривается в улыбающегося Салима. Сгоняет хриплый смешок с тембра, опускает до терпкого полушёпота. — Я пиздец как рад видеть тебя, Салим. — Взаимно, Джейсон, — хлопает ответно по плечу, касается загорелой кожи. Джейсон дёргает уголком губ, опускает глаза. Этот декабрьский вечер напоминает о хорошем, о том, что остаётся в сухом остатке без войны — о чужих эмоциях в глазах, о порывисто-неловких жестах. Об искренности и мире на душе, затерянных в Багдаде в декабре двух тысячи третьего.