Повороты судьбы

Он не принял его. Это был очень удручающий факт, который тяготил каждого из них: и Сережу, и Птицу, и очень подкосило Олега, который, кажется, из-за этого факта закрылся в себе. Но они все понимали причину: Тоша не пах Птицей, он точно был ребенком Сережи, оттого второй альфа был холоден к ребенку. Олегу и так было тяжело после непростых родов, маленький ребенок отнимал много сил, а теперь еще и его альфы постоянно скандалили, а Птица отстранился от всех, огрызаясь, скалясь, взъерошивая агрессивно перья стоило им приблизиться. Олег тоже стал отстраняться, загоняться, потускнел, несмотря на вновь обретенное отцовство. А Сережа гневался и бесился — на себя и на Птицу, который ввел их омегу в это состояние. В итоге дошло до того, что в какой-то из дней, когда уставший Олег вновь ушел из спальни — их общей! — потому что Птица снова на него зарычал, Сережа не выдержал и повалил своего двойника, хватая за перья на плечах. — Что ты устроил?! — рыкнул на него Разумовский, встряхивая. — Зачем ты так с ними?! С нами! — Они не мои! — прошипел гневно Птица, брыкаясь, отпихивая от себя Сережу. — Они мне не принадлежат! Они мне никто! — Ты совсем чокнулся?! — продолжает злиться Сергей, отвешивая хлесткий удар по лицу. — Ты сам утверждал, что тебя не волнует, чей это по крови будет ребенок. Ты лицемер и лжец! Подонок и тварь, который только и может, что словами, как перьями облезлыми! — Ты не смеешь так обо мне говорить! — взревел Птица, касаясь пальцами покрасневшей скулы. — А ты не смеешь так вести себя с омегой, которого отметил своим и его ребенком, которого признавал своим! — строго произнес Сережа. — Если ты не поменяешь свое отношение к ним — можешь исчезать из нашей жизни. Я тебя тоже не признаю больше. — Да как ты не понимаешь, я не чувствую их своими! — с нескрываемым отчаянием крикнул ответом Птица, опуская глаза. Сережа немного остыл. Смотрел уже с большим вниманием на сжавшегося альфу, который вцепился в свои собственные пальцы, вертя на них кольца. — Олег и ребенок… они даже отдаленно не пахнут мной, из-за этого… Я не могу себя контролировать! — взмахнул крыльями Птица, нахохлившись. — Каждый раз злость поднимает, будто мой партнер мне изменил, еще и чужого детеныша принес! — Ты мыслишь слишком по-животному, — произнес Сережа, немного успокоившись, но все еще недовольно взирая на альфу. — А мы все — люди, хоть в нас есть некое приближение к инстинктам. — Смеешься? — фыркнул раздраженно Птица, топорща перья. — Нет, — вздохнул Сергей, тоскливо глядя в дверной проем, в котором исчез их Волчик, чтобы вновь остался один на один с ребенком, чувствуя никому ненужным. — Включи немного человеческого, что в тебе досталось от меня и пожалей его. Мы и так делали ему больно постоянно. Давай хоть сейчас, когда он стал папой, перестанем заставлять его страдать. Сережа ушел. Пошел за двоих успокаивать подавленного омегу, который потерял одну из своих опор. Птица остался один в их комнате, которую они когда-то планировали сделать общим гнездышком. Интересно, а остальные понимали, что Птице тоже грустно от всей этой ситуации. Он не мог ничего поделать с собой, его воротило от них, их запах резал, раздражал, вызывал неконтролируемую злобу. Хотел бы быть с ними, хотел снова владеть Олегом — их прекрасным, сильным и ласковым омегой — но не мог справиться с выстроенными барьерами, что появлялись каждый раз, когда стоило сильнее втянуть запах. И ребенок… он бы и хотел быть рядом, но боялся не справиться с этой невероятной нелогичной ненавистью, призывающей уничтожить потомство соперника. Сознанием понимал, что такое недопустимо. Бессознательным мечтал выкинуть маленькое создание из окна. И как им объяснить? Надо им объяснять? Как все привести в норму? Птица поднимает голову, дико глядя на зашедшего в комнату человека. Олег смотрит тяжело и мрачно, но молчит, проходя к шкафу. Шуршит одеждой, отвернувшись от альфы, что-то пытается выискивать на полке. Дышит тяжело, как будто давя. Или уже у него галлюцинации? — Волче, — тихо зовет Птица. Плечи омеги вздрагивают, а затем напрягаются. Он услышал и не собирался пока сбегать, давая возможность сказать желаемое. Альфа не торопится, поджимая недовольно губы. Почему ему вообще надо объясняться?! Как будто оправдывается, а ведь он даже ничего не сделал! — Волчик, — снова повторяет Птица чуть более ласково. — Я не могу. Хочу, но… я скорее наврежу, чем помогу. Только вижу — злюсь, хочу терзать. — Я понял, — произнес Олег, беря несколько вещей с полки и собираясь уходить. — Волч… — снова подал голос Птица, стараясь остановить хоть еще на мгновение. — Я скучаю по тебе. — Я тоже скучаю, — вздохнул омега, переводя утомленный взгляд на альфу. — Но я тоже не могу. Не могу разрываться между всеми вами и потакать каждой мелочи. Сейчас Тоша — самый беспомощный и беззащитный из вас. И он нуждается во мне. Отказываться от него в пользу кого-либо из вас я не собираюсь. — Я не просил этого, — недовольно щерится Птица. — И спасибо за это, — искренне благодарит Олег, и впервые за долгое время альфа видит тень улыбки на красивом лице. — Всем нужно время. Птица кивает. Его немного отпускает, хотя скребущее чувство внутри никуда не девается. — Волчик, можешь кое-что сделать? — то ли просит, то ли пытается убедить Птица. Олег недоуменно хмурится, но не торопится отказывать. — Можешь брать мои вещи? Для себя и… ребенка. Волков хмурится сильнее, но не злобно или недовольно, скорее непонятливо. Даже голову склонил, так мило и трогательно, как раньше. — Что ты имеешь в виду? — переспрашивает Олег, более заинтересованный в разговоре. — Я злюсь на вас — или не на вас, а просто бешусь! — потому что вы — чужие, — пытается объясниться Птица, слегка встряхивая крыльями. — Я не чувствую своего запаха на вас, только Сережи. — Ревность? — спрашивает Олег, немного расслабляясь, но еще хмурясь. — Я бы сказал проблема принадлежности, — вздернул горделиво подбородок альфа. Ревнует, ага, никогда. Но все равно как будто что-то не так. — В общем… вдруг ношение моих вещей поможет удержать мой запах на вас. И я перестану так реагировать. — Хорошо, — согласился Олег, улыбаясь уже более отчетливо, спокойно выдыхая. — Я рад. — Чему? — не понял Птица. — Что ты хочешь это изменить, а не просто забиваешь на нас, — пояснил омега, приближаясь к партнеру, касаясь кончиками пальцев щеки — той, куда прилетел удар Сережи. — Можно? Птица сам подается вперед, резко и грубо целуя Олега, хватая цепкими пальцами за плечи, прикрывая крыльями. Мой-мой-мой. Не отдам! Не хочет отпускать его, хочет вернуть себе. Хочет своего детеныша. — Волчик, — зовет Птица, отпрянув от мягких губ. — А можно потом… Роди потом мне птенчика. Олег усмехается, неловко покраснев. Мило. — Прими сначала Тошу, ладно? — просит Волков, с затаенной отчаянной мольбой глядя на альфу. — Я не смогу разрываться между вами. — Ты шантажируешь меня? — нахмурился Птица недовольно. — Пытаюсь объяснить, что несмотря на пережитые пять пуль, у меня небольшой предел прочности, — вздохнул Олег, вновь показывая насколько его утомила эта ситуация и отцовство в целом. Птица хмурится и тянется снова к омеге — на этот раз крепко и влажно целует в шею, потом прикусывая кожу. Оставляя след. Прикрепляя свой запах. — Это твой волчонок, — говорит медленно Птица, продолжая коротко вылизывать чужую шею. — Ты — мой волчок. Сережа — тоже мой. Волчонок должен тоже принадлежать мне. Я постараюсь принять это быстрее. — Спасибо, — едва слышно вздыхает Олег, зарываясь пальцами в рыжие волосы с черными перьями. А вскоре он сам был в большой рубашке Птицы, и укутывал Тошу в любимый плед альфы, который был с ними еще с первых дней беременности омеги. Сережа нисколько не был против. Тем более видя спокойствие Олежи. Птица теперь тенью был где-то за ними всеми, наблюдая и примеряясь. Ему нравятся его волчатки. И еще сильнее хочет еще и птенчика и добьется его. И, разумеется, вольется обратно в их семью. Оказывается, Тоша приятно пахнет их смешанными запахами. А еще приятно и правильно смотрится в гнезде из черных перьев. Птица пытается двигаться к ним. А Олег и Сережа идут навстречу, поддерживая каждый новый шаг, чтобы оказаться снова рядом.