Осколки историй

      Огромный пафосный трон был больше детской затеей. Старые — действительно старые, еще заставшие демонов вампиры без иллюзий понимали, что они такое. И без иллюзий же понимали, что подобное живому оружию не нужно.       Но их осталось мало, чертовски мало. Создатели, держащие поводок, отдали жизни — а выжившие не смогли удержать в руках свое окровавленное оружие. А вампиры... У них родились дети. Дети были чем-то удивительным — и дело не в силе. Дети не пробовали проклятой крови, дети не активировали большую часть запретов. Дети были слабы — и так же драгоценны.       Дети были тем, что объединило вампиров. Тем, что не позволило древним химерам безвесстно раствориться в веках.       И если детям нужно, чтоб их Глава сидел в высоком пафосном креслице — пусть. Люди тоже не лишены тяги к пафосу, и подходящее торжественное место для встреч все равно нужно.       Кхаэ трон тоже понравился. Он с первой встречи ненавязчиво прописался на его массивном левом подлокотнике — не выгонишь.       Пытались, да. Лия — чудный ребенок, ее даже «древний вампир» с налитыми серебром глазами не испугал. Алан признавал, от такой картины дрогнули бы и существа посильнее.       Вот опять. Опять девочка заладила про важность встречи, политику и неуместность фривольного сидения посторонних на троне.       Как же, минут двадцать до встречи осталось, а «древний вампир» так и протирает задом полокотник.       — Он не посторонний, — усмехается Алан. Ему до сих пор где-то страшно, что древнее чудовище разозлят, — он украшение.       — Тогда, боюсь, он недостаточно торжественное украшение!       Кхаэ тянет рот в широкой усмешке — и вокруг плещет морозом.       Его чудовище сидит в своем истинном виде — черное, чешуйчатое и недоброе. Тонкий, словно высушенный хвост тяжестью ложится на плечо в своеобразном объятье. Тьма струится по спине, по бокам, пощипывает разрядами — охотничьи щупы. Алан сидит хуже, чем в пасти чудовища.       Чудовище же все так же замерло статуэткой на подлокотнике кресла. Поцарапав то шипами. Ни дыхания, ни сердцебиения — то, что Алан должен был почуять, но он не чует сидя практически бок в бок.       Кхаэши любят охотиться из засады — всплывает в голове рассказ. Алан уверен — этот охотиться будет. Алые глаза смотрят пристально и одновременно вникуда. Щупы раскинулись живой тьмой до самого подножья трона.       Алан тяжело вздыхает.       Какие теперь переговоры? Когда от холода дыхание вырывается паром, когда, чужая сила гнет к земле, когда живая тьма струиться по полу, голодная, ждущая, когда наглец скажет что-то, вызвавшее неудовольствие. Тьма слизнет мясо с костей, бросив глупца на колени, тьма будет кружить хищно, пока ей не разрешат сожрать целиком, тьма обманчиво-послушна и служит совсем не Главе.       Тьма мягко обнимает его, кончик хвоста чуть хлопает по груди, и наваждение пропадает. Кхаэ все так же сидит на подлокотнике, закинув ногу на ногу.       Словами не передать возмущение на лице ребенка.       — «Достаточно торжественно?»       Ментальный голос Кхаэ слышит не только он.       — Конечно. Чудесное украшение, — Алан мягко улыбается.       И боится, что если кто-то не согласится, вокруг трона обовьется уже большее чешуйчатое тело. А та форма... Совсем неподходящая для переговоров. Как бы сердечный приступ кто не словил.       Кхаэ улыбается.       Лия, недовольная, отступает. Храбрый ребенок. Кажется, она слишком увлеченно играет во все это.       Алан кладет руку на тонкую чешуйчатую талию. Словно сидит в оке бури. Кхаэ... Напряжен. Он не изменил довольно небрежной позы — но слишком легко представить, как черная тварь одним прыжком срывается вниз.       Живьем — вкуснее, — припоминаются почти безразличные слова, — в моем мире тело распадается почти сразу после смерти и есть живьем — единственный выход.       Алан все еще радуется, что они для Кхаэ невкусные. Люди точно. Дети тоже.       А на вопрос вкусен ли сам Алан, Кхаэ промолчал...