Человеческая слабость

***

Юнги проходит прямо по ряду, выискивая место, в которое ему сесть. Чувствуя ладони на собственных плечах, он приостанавливается, оборачиваясь. — Присаживайся. В ответ на серое лицо младшего брата, Хосок указывает ему на кресло. Тот же, в свою очередь, с напускным участием делает вид, словно это было его решение. На протяжении первой части пьесы Юнги то и дело ворочается, никак не может усидеть на месте. Сначала он смотрит на сосредоточенное лицо старшего брата, который глазами выискивает любые промахи актеров, что довольно подвижно двигаются на сцене. По скудной мимике Хосока Юнги догадывается, что тот далеко не в восторге от происходящего, но сдержанно продолжает сидеть на месте, поблёскивающими глазами пробегаясь по людям на первых рядах. Впрочем, Юнги и вовсе не знал, вдруг Хосоку не нравится приходить в подобные места? Мальчишка впервые задумывается над тем, что все знания о его брате базируются исключительно на том, что было в прошлом. «Когда я смотрю на его серьёзное лицо, меня это пугает…» Спектакль, на взгляд младшего ребёнка, был довольно скучен и однообразен: неяркие постановки, притертое амплуа актеров, скромные эмоции. Сцена не жила так, как должна была! Не то, чтобы Юнги, конечно, был экспертом, однако его мнение тоже имело место быть, ведь он был зрителем, пусть и совсем юным. Отвлекаясь на скрип поблизости, он поворачивает голову и видит следующую картину перед глазами: Каыль неловко протискивается вдоль мест, то и дело поглядывая на Хосока, который мягко ей улыбается в ответ. Молодой человек галантно опускает сидение перед девушкой, которая принимает жест с безмерной благодарностью. При виде Каыль, лицо мальчишки темнело, и он впадал в состояние тревоги. Он совершенно не понимал сути их последующего разговора, но, по правде, не знал радоваться этому или нет: душу свою хотелось успокоить. Юнги продолжает молчаливо сидеть и в нервном жесте слегка набивает дробь ногой по чужому сидению. Ему совершенно плевать на то, что к нему пару раз повернулся какой-то лицеист, прося дать ему спокойно посидеть на своём месте. Он чувствует неприязнь и горечь, которой едва ли не давится взахлёб. «Дома он не даёт мне вздохнуть, но при этом пренебрегает мной, когда находится в обществе кого-либо, как сейчас.» «Он не хочет, чтобы я общался с кем бы то ни было, ограничивает, тем не менее, очень популярен среди сверстников и не только…» «Только вот я не понимаю: он делает это нарочно или исключительно с какой-то извращенной целью…? Чёрт, какое же мерзкое слово…» Когда со сцены по ушам барабанит музыка, Чхве Каыль наклоняется ближе к уху Хосоку, вовлекая того в разговор, заставляющий глаза девушки хитро сверкать. Подросток не перестает коситься, но когда его уши ласкает её мягкий смешок, предназначенный не ему, внутри с громким звоном вдребезги разбивается сердце. Одежда его пропахла пылью старого театра, глаза резало, саднило горло. В какой-то момент, в какой сам не понимает подросток, он ловит её взгляд лишь на долю секунды, выжимая из себя что-то плохо похожее на улыбку. Он хотя бы постарался. Только вот на её губах ответную Юнги не увидел. Несмотря на забавное выражение лица, как могло показаться на первый взгляд, у мальчишки был вид человека, который полностью разбит, в отличие от брата, что сейчас курировал ситуацию, сидя между ними посередине с прекрасным ровным пробором слева, что разделял его волосы. «…Только не реагируй слишком эмоционально… Нет-нет-нет…» В районе груди Юнги вязко растекается сожаление вперемешку со злобой, отчего на глазах выступают мерзкие слёзы, которые сейчас больше напоминали разъедающую кожу кислоту. Задерживая свой взгляд подольше на Каыль, что уже была заинтересована другим, Юнги смотрит на женское тело, но сразу отводит глаза, когда она выпрямляет спину. Даже не стараясь скрыть факта того, что он плачет, юноша продолжает сидеть на месте не шелохнувшись, прямо смотрит на сцену, чувствуя, как его медленно начинает колотить от зуда под кожей. Отчего же он плакал? А они все продолжали непринуждённо шептаться, в то время пока подросток плавился, подобно льду, на кресле. Он вспоминает, как по утрам перед учёбой пил зелёный чай со сливочным печеньем, когда ему было двенадцать. В другую секунду Юнги уже мечтает, чтобы во время его страданий, прямо сейчас, весь мир рухнул. Он возжелал, чтобы весь этот театр сгорел в огне, а вместе с ним и сам он, потому что подобной пытки выдержать не может. Как же жалко он выглядел! В самом деле, совсем никакого достоинства — сидеть и втихомолку глотать слёзы в одиночестве, при этом находясь чуть ли не у всех на глазах. Пятнадцать лет! Какой же он уже взрослый… Спасало лишь то, что свет был приглушён, как бы намекая зрителям на то, чтобы они сосредоточили своё внимание на сцене. Когда Юнги не в состоянии сдержать очередного всхлипывания, что был громче предыдущих, вырвавшийся прямо из горла, он сполна ощутил, насколько противен сам себе, ведь ком, что был внутри, проглотить было невозможно. Он чувствует, что все происходящее — неверно. То, что происходило между ними двумя казалось ему слишком личным и имело место быть только один на один. Эта болтовня и улыбки должны принадлежать только двоим, и его присутствие было совсем неуместным. Слишком людно. Пожалуй, это был один из самых скверных поступков старшего брата. А ведь Юнги было и впрямь сложно объяснить, почему злился до жгучих слёз: то ли от интимных разговоров у него на глазах с Каыль, то ли от чувства беспомощности и ненужности. Хосок отлично продемонстрировал ему своё положение в обществе и то, на каких разных уровнях они находятся, только вот зачем сначала давать хоть какую-то надежду на сочувствие в виде торта, а затем рушить всё, пронзая ножом грудь? Как только Хосок слышит подозрительный звук, он с пренебрежением отстраняется от Каыль, что уже, казалось, совсем потеряла голову от собственных истомившихся мыслей. Молодой человек разворачивает корпус и с намеком на удивление смотрит на мальчишку, на котором не было лица: покрасневшие щёки и глаза, мокрые дорожки, что заканчивались на подбородке, бледные пятна в районе носа. Красивые чёрные ресницы слиплись, глаза закатываются к потолку, чтобы сдержать уже ручей слёз, готовый выплеснуться в любой момент. Юнги, не желая даже дышать в сторону этого человека, лишь вздрагивает и громко шмыгает носом, когда широкая ладонь осторожно ложится на его колено. Он унижен и растоптан. Юнги наконец-то увидел истинное положение вещей. — Что тебе нужно? Ты, кажется, был занят. — вложив в свой голос как можно больше враждебности, Юнги всё же теряется, когда Хосок касается ладонью его лица, осторожным и скользящим прикосновением. Наклонившись поближе, Хосок поднимает лицо Юнги, вытирает ребром ладони слёзы, даже несмотря на то, как мальчишка старается не показывать истинные чувства, пытаясь сохранить приличную дистанцию. — Что тебя так расстроило? — Юнги посмотрел на Хосока многозначительным взглядом, который говорил о том, насколько урок был усвоен. — Она хорошего роста, да и цвет кожи красивый. — Каыль услышала последние слова, смущённо перебирая свои волосы. Прежде она не была свидетелем семейных разборок. — Больше я не хочу в этом участвовать. — Успокойся. — Хосок убрал упавшую ресничку с щеки мальчишки аккуратным жестом, словно дотрагивался до хрусталя. — Я привел тебя в театр. Разве ты не должен быть благодарен? — Молодой человек говорил размеренным и спокойным голосом, но по стальному взгляду всё было понятно. — Почему ты хоть раз не можешь быть менее бездушным? — Юнги наблюдал за тем, как Хосок критично отнёсся к произнесённым словам. — Ты поступаешь так, потому что тебе чуждо человеческое сердце. Молодой человек не казался уязвлённым, но его поистине сильно раздражало то, что поблизости сидела глупая девчонка, что грела уши. Юнги даже и не подозревал, в какое опасное положение ставит свою недоподружку. Тем не менее, Хосок решает ответить Юнги искренне, пусть это откровение могло спровоцировать мальчишку на неотвратимые последствия. — Для тебя Юнги? Для тебя я бы сделал всё. Вопрос только в том, готов ли ты отдавать взамен? В зале внезапно начинает звенеть, и это напрямую оповещает о том, что сейчас ничто иное, как антракт. Юнги звонко хлопает по рукам Хосока, что ещё мгновение назад вытирали ему лицо, а затем рывком поднимается с сидения и стремительно направляется в сторону выхода, туда, где находится гардероб. Наплевав на Чхве Каыль, каких-то придурков из студсовета и всех остальных, Юнги ни разу не сомневается в своих действиях. Проходя мимо чего-то спрашивающего парня, того, что болтал с братом, Юнги смотрит на него, как на вошь, успевая толкнуть плечом в презренном жесте. «Отлично, Юнги, ты заработал ещё одного недоброжелателя. Просто отлично…» Залетая в гардероб и выхватывая одежду из рук старушки, ноздри Юнги раздуваются, а на голове волосы магнетизируются, образуя одуванчик. Грудь вздымается, потому что дышать глубоко не получается — в Юнги играет адреналин. Поднимаясь по лестнице с цокольного этажа, мальчишка не оглядывается, когда одной ногой оказывается на улице, снимает шапку с головы, чтобы освежиться и выветрить все мысли изнутри. Вдыхая открытым ртом холодный воздух, грудь его вздымалась и опадала.

***

Когда Хосок смотрел из панорамного окна на то, как Юнги выходит из театра, попутно пиная ногами обледеневшие кусты, последнее, что он почувствовал, была скука. Дальнейшего присутствия в этом месте он не видел полезным, однако идти вслед за младшим братом не собирался тоже. Кажется, возле Хосока сейчас выстроилась непрошибаемая стена, которая отделяла его от внешнего мира. Только он, и это окно. Пожалуй, был всё-таки один человек, который осмелился оторвать от созерцания улиц, что горели различными красками, благодаря всевозможным гирляндам. — Ему тяжело приходится. Хосок обернулся и посмотрел в ответ на Чонгука, голос которого он сразу узнал. Скрывая хорошо прикрытую неучтивость по отношению к нему, молодой человек приподнимает бровь и с вывозом смотрит на человека, с которым он знаком с самого детства, тот, к кому Хосок не испытывал ни капли дружеских чувств. — Так иди и утешь его. Между ними воцарилось молчание. На лице Чонгука возникло минутное замешательство, и ему даже хватило этого времени, чтобы пожалеть о сказанных словах. Конечно же, Хосоку это не доставило никакого неудобства, потому что он намеренно не произносил ни слова. Более того, Хосок чувствовал в основном сплошное отвращение к людям. Глядя на их придурковатые лица, неряшливый внешний вид и заискивающее поведение, он не находил в себе ни капли доброты или человеческого сочувствия. Сплошь и рядом он только находил всё больше минусов, подчёркивал каждый чужой промах и старался найти этому применение. В особенности, его раздражало, когда кто-то пытался зайти дальше, чем того позволял сам он. — Ты же знаешь то, что ни я, ни Намджун никогда не пойдём против тебя? — разумеется, молодой человек как никто иной хорошо осознавал это. Только вот старший брат взял за привычку не доверять даже собственной семье, о чём смеет говорить этот простак? — Я не пытаюсь мешать тебе, но я хочу кое-что тебе сказать. Он чист, у мальчишки золотое сердце, я вижу, как он себя чувствует, ведь ты душишь его своей ревностью. — Чонгук не любил пронзительный взгляд близкого друга. — Он — нежный ребёнок, а ты пытаешься всеми способами зажать его в угол. — Ты дал обещание, что не будешь препятствовать мне, когда в конце средней школы я согласился сохранить твой секрет. — глаза Хосока были способны заставить людей кровоточить — настолько жёсткий взгляд у них был. — Не заставляй меня пожалеть об этом. — молодой человек сказал это вызывающим, насмешливо-фамильярным тоном, кладя ладонь тому на плечо, больно похлопывая. Улыбка на его лице могла показаться дружелюбной, если не вглядываться. Хосок понимал то, что мать наверняка была слишком занята собой, чтобы воспитать из брата приличного члена общества. И если она не смогла этого сделать, то ему — просто необходимо. Хосок был готов на многие жертвы, чтобы к Юнги наконец пришло осознание того, насколько он был серьёзен на его счет. Теперь, когда то, что принадлежит ему по праву находится рядом с ним, проводит время с ним, делит общий ужин, но всё ещё не постель — его не способно остановить совершенно ничего. Это воля сильнейших, а Хосок являлся именно таковым. Если ему придётся запачкать руки в крови или же прибегнуть к поистине жестоким методам, то Хосок это сделает без колебаний. Даже в отношении к Юнги. Кажется, он дал понять это мальчишке ещё в тот день, когда поставил того перед итоговым выбором, развязывая тому руки лишь иллюзорно. Однако младший брат был слишком упрям и наивен. Он по собственной глупости ожидал несуществующего чуда, уповая на доброту и сочувствие брата, в то время как тот не знал, что это такое. Молодой человек научился видеть людей насквозь, подобно рентгену, ещё со времен начальной школы, и его умения только увеличивались с каждым прожитым им днем. Его мысли, исписанные страницы его личного дневника лишь подтверждали это раз за разом. Хосок знал, каким образом нужно разговаривать, или, быть может, какие обороты речи подбирать, чтобы заинтересовать собеседника. Он также был ловок и в подборе одежды, из-за которой он за короткий срок смог завоевать сердца многих людей. Безусловно, по меркам Хосока, он был ещё относительно мягок со своим младшим братом. Он мог спустить с рук Юнги действительно многое: временами проявленное неуважение, вульгарные высказывания в его адрес, небрежное своеволие и стремление вырваться. Тем не менее, везде была грань: он никогда не позволит ему смотреть в чужую сторону, развязно вести себя в обществе рядом с ним. Он также никогда не допустит того, чтобы кто-либо касался его мальчика. Молодой человек понимает, что только он способен в полной мере заботиться о своем младшем брате, подопечном, возлюбленном. Юнги принадлежит ему. «Либо ты будешь полностью моим, либо ничьим.» И если ещё кто-нибудь посмеет встать между ними, как это рискнул по своей глупости сделать Чимин, он оголит собственные руки и будет наслаждаться запахом крови. Он не боится смерти, а это значит, что он также не страшится убийств. Именно по этой причине Хосок решил напомнить Юнги о том, чтобы тот даже не смел подходить к бывшему другу на расстояние вытянутой руки. Хосок ничего не чувствует к другим людям, кроме презрения и ненависти, ему претит сама мысль о том, насколько многих глупых и никчёмных человеческих жизней до сих пор существует, только вот его Юнни совсем не такой — милый, добросердечный, наивный ребёнок, для которого смерть такого выродка станет настоящей катастрофой. Поэтому Юнги не стоит провоцировать Хосока на действия — ему ничего не стоит заставить кого бы то ни было кататься по полу в судорогах, пока в горле будет пузыриться приторно-алая кровь. Хосок ничего не почувствует, кроме омерзения. Даже чужая кровь была схожа с грязью для него. Он способен на убийства, потому что оно будет не первое. Его бледные, изящные пальцы держали за горло, в холодных глазах не было гуманности, когда они наблюдали за умирающим подростком. Хосок помнил всё: как тот захлёбывался и давился хлынувшей кровью, как лицеист кашлял на плитку пола и не мог выдавить слов мольбы о прощении. Помнил собственную изодранную ногтями руку, пока он душил того богатого паренька. А пузыри металлического запаха лопались, обливая всё вокруг, но и это не заставило его проявить сострадания. Хосок не знал слово «милосердие». Молодой человек, полный сил и очарования, в свои восемнадцать уже был хладнокровным убийцей. Он помнил, как тот долго цеплялся за жизнь и не хотел умирать. Тем не менее, Хосок был абсолютно непреклонен, потому что все действия были спланированы с самого начала и до последнего рваного вздоха. Пока тот захлёбывался в рвоте и крови, Хосок не забывал и того, как это ничтожество пыталось перейти ему дорогу, на публике считая его карманные деньги, ещё совсем юного для этого, которому вот-вот должно было исполниться четырнадцать лет. Убийцу не нашли, потому что работа была проделана чисто, едва ли не стерильно. Об этом свидетельствует лишь протокол о без вести пропавшем школьнике в местном отделении полиции.

***

Юнги дома находился просто в бешенстве, отчего ему казалось, словно он никогда прежде не испытывал настолько сильных чувств. Первым делом, когда он зашёл в дом, и лампа в холле не загорелась, он проклял, кажется, всё на свете, выругавшись настолько грязно, насколько ему хватило совести. Бросая зимнюю обувь, куда-то вбок, явно не на существующую для этого полку, школьник оставляет верхнюю одежду на комоде, захлопывая дверь комнаты. С ботинок капает подтаявший снег. Дома, к счастью, никого в этот момент не было, потому что иначе он бы прошёлся по всем, к кому питает не самые светлые чувства. Переодеваясь в заляпанную футболку, в которой он ходит всё время, — голубая, выцветшая, местами зашитая, юноша не обращает внимания на упавшую в шкафу вешалку с одеждой. Внутри Юнги переполнялось поганое чувство, будто впервые не находит слов, чтобы сказать всё то, что чувствует, а между тем — что его бесило — он точно знал: сказать было что. «Это не годится. Ничего, чёрт возьми, не годится!» Шагая к столу, он смахивает учебники Хосока рукой наотмашь и, таким образом, отбрасывает их на кровать человека, который по крови считается его братом. Ему было, откровенно говоря, плевать на то, что какая-то книжка зацепилась за другую и слегка подпортила свой внешний вид, как и на то, что при встрече ему скажет Хосок. Делая глоток противно-холодного чая, который он затем обратно поставил на край стола, мальчишка делает глубокий вдох и словно наконец приходит в себя. А потом вновь его глаза загораются огнём, и в следующую секунду в его руках оказывается белый строительный маркер, которым он расчерчивает стол ровно наполовину, как бы показывая, куда Хосоку соваться не следует. После сделанного, на своей части стола, совсем по-детски он разбрасывает ручки и учебники, образуя настоящую гору — для этого и впрямь следовало постараться. Он не забыл того, как Хосок беспринципно отчитывал его за бардак, как какого-то щенка. Когда подросток остался доволен проделанной работой, он прикрыл глаза и сел на край кровати, чтобы окончательно прийти в себя. Для этого он взял первую попавшуюся книгу с полки Хосока, с намерением вывести того из себя, как только он это увидит. От перенапряжения руки подрагивали, и это мешало пробегаться глазами по строчкам, из-за чего попытка расслабиться давалась тяжело. Юнги знал, что Хосок ненавидел, когда трогали его вещи. Только вот мальчишка не подозревал, что это правило распространяется и на него. Приваливаясь к стенке, с нетерпением ожидая молодого человека, пожалуй, впервые, Юнги забрасывает ногу на ногу и постепенно перелистывает страницы, по мере того, как дочитывает. Время шло, а буквы становились все более непонятными. Смешиваясь в потоке предложений, мальчишке уже было сложно отследить о чем говорилось хотя бы в пару предложений, потому что материал был тяжёлым, а бессонные ночи давали о себе знать. Его разбудил какой-то стук, донёсшийся из коридора, и, хотя ему совсем не хотелось сейчас никого видеть — разбитым после сна, он понял, что, видимо, придётся. Прислушиваясь, он считает шаги, хотя с его губ не слетает ни звука. Глядя на устроенный бардак, о котором он вспомнил не сразу, как распахнул глаза, внутри души что-то потеплело — он не жалел о содеянном, ровно также, как и об испорченном деревянном столе. Ему не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что пришёл старший брат, потому что родители обычно приходили домой немного позже. Лунный свет затрепетал, пропуская сквозь себя одинокое облако. Именно после того, как Юнги вспомнил о том, что мать перед уходом на работу попросила до ее прихода насыпать полчашки риса, перебрать крупу и вскипятить воду, в комнату зашёл его старший брат, держа в руках классическое портмоне. «Откуда у него деньги на такие вещи…?» Хосок сухо осматривает комнату, но Юнги беспечен: он делает непринуждённый вид, крутя в руках книгу, содержание которой ему никогда не было суждено понять. Младший брат мысленно стал считать количество своих вдохов и выдохов. Сначала досчитал до десяти, затем цифра перевалила за двадцать пять. Он всё считал и слушал собственное тело, словно надеялся, что какая-нибудь огромная цифра в противном случае упадёт на их дом и раздавит его. И пусть это было совершенно невозможно, Юнги не переставал думать об этом, пока старший брат сканирует глазами комнату, видно, что уставший после вечера, но всё ещё неукоризненно державшийся в своей идеальной форме. Когда Хосок хватает книгу в зелёной обложке с пожелтевшими страницами от времени из рук младшего брата, он продолжает затяжно смотреть на Юнги, пронзительно и свинцово, отчего у подростка чувство, точно прохладный пол обжигает голые ступни. — И что ты устроил? — Хосок устремил мрачный взгляд на стол. — Верно, ты, должно быть, очень сильно огорчён по той причине, что она разглядела во мне любовь всей её жизни. — Хосок нагибается вперёд, сохраняя прямую осанку, чтобы выплюнуть последние слова прямо в Юнги, не отводя глаз. — Какая жалость. И Юнги не выдерживает. Подпрыгивая, слезая быстрым движением с кровати, он сильно толкает брата в крепкую грудь, увесистым шлепком проезжаясь тому по лицу, без каких-либо сожалений на лице. Теплый свет горел комнате одинокой лампой, а с улицы виднелось лишь два силуэта — и тот, что пониже всё не прекращал наступать вперёд. «…Директор и все чёртовы учителя гнилого лицея всегда превозносят тебя на собраниях. Родители души в тебе не чают, а сама мать уверена в том, что ты добьёшься успеха. Достал, достал, достал!» Худощавый юноша хватает правой рукой лежавшую без дела книжку и изо всей силы, что есть у него, кидает в стену, пытаясь попасть в цель. Мальчишка из-за своей ярости сносит локтем кружку с остывшим чаем и запах влаги проникает в стены комнаты, осколками разлетаясь по разным углам, после чего шум дополняет быстро падающие со стола тетради и ручки, которые держались друг об друга, упираясь в прежде целую кружку. Всё сейчас бы показалось игрой воображения, если бы не гробовой голос Хосока, который заставил Юнги дернуться, но не стёр с выражения лица вызова. Юнги не опустил лицо. — Что с тобой сегодня? — на высокой скуле красовался забористо-красный отпечаток. Хосок стоял ровно, с высоты своего роста впивался глазами в юношу. Разумеется, он мог бы ударить того в ответ, раздробить тому руку, которой он нарекался драться, ровно как и продавить маленький кадык ему в гортань. Только он не будет. Сейчас нужно было действовать по-другому. — Да как ты посмел так поступить со мной?! — лицо Юнги выражало ничто иное, как оскал. Он был просто в бешенстве, еще сильнее, чем до сна. — Ты двуличный подонок! — в этот момент Юнги неприлично указал на него пальцем, с яростью глядя снизу вверх. — Тебя не будет в моём будущем. Я не хочу видеть тебя там. У Юнги начиналась истерика. Он это понимал по охватившему мандражу и нахлынувшим слезам. — Вполне естественно, что ты сейчас видишь во мне врага. — в отличие от Юнги, Хосок если и злился на него, то не показывал этого в открытую. Молодой человек лишь невесомо костяшками коснулся мальчишеской щеки, пытаясь совладать с желанием сжать её. — Но тебе необходимо избавиться от глупостей, что ты болтаешь направо и налево. Ты уже не ребёнок. — Хосок осторожно огладил локти Юнги, прежде подойдя вплотную. Он считал, что слёзы младшего брата сейчас — последствия пубертатного периода, и он обязательно перерастёт это отвратительное поведение. — Тобой изнутри питаются могильные черви. Последнее, что Юнги почувствовал, была увесистая пощёчина, настолько крепкая, отчего зазвенело в ушах, а сам подросток с секунду совсем дезориентировался, тут же прикладывая свою ладошку к обжигающему и саднящему месту. Ему стало плохо. Хосок задержал взгляд на младшем брате, что имел смелости говорить ему подобное. Ледяной гнев сковал всё его лицо, словно натянул и без того гладкую кожу. Но разве может он оставить без наказания такую дерзость? Тогда он не сможет себя уважать. Юнги смотрел на высокого молодого человека с ужасом, перемешанным с шоком. Лицо белое-белое, в глазах потухло бесстрашие, но всё ещё читается непокорность. Он отчаянно вдыхал полной грудью, лишь бы не сдаться и не дать волю своим чувствам — плачу. Раздувая ноздри, Юнги берёт в руки подушку, что лежала на его постели, и не думая ни секунды, отходит назад, размахивая левой рукой. Глаза заболели, и он был счастлив, что оставил очки внутри прикроватной тумбы. Какое-то время была тишина, и лишь всхлипы разбавляли наступившее каменное безмолвие. Тогда Юнги стал кидать в Хосока тем, что попадалось ему под руку: не говоря ни слова бросал в молодого человека набитые перьями подушки, в надежде, чтобы хоть одна угодила в цель, он почувствовал себя маленькой птичкой, что на мгновение почувствовала вкус свободы на кончике языка. Он нечеловеческим голосом кричал на Хосока, требуя ответа, потому что хотел наверняка быть услышанным: «Кто ты такой, чтобы вершить судьбу?!», «Я никогда-никогда не прощу тебя!» Под глазами круги стали совсем алыми, а на ресницах блестела оставшаяся солёная влага. Когда Хосок подошёл ближе, удерживая слабые руки в своих больших ладонях, он наклонился и жестко потребовал того, чтобы Юнги пришёл в себя, пребывающий в тяжёлом состоянии. — Только посмотри, как ты себя ведёшь. — в этот момент Юнги затих, а Хосок заглянул ему в глаза, наклонившись ближе. — Разве тебе недостаточно внимания, которого я тебе уделяю? Значит ли это, что мне следует не отпускать тебя ни на шаг дальше себя? — О чём ты говоришь, Хосок? — глаза выражали ничем не скрываемый ужас, что поселился глубоко в груди мальчишки. Он с расширенными глазами долго упирался взглядом в брата, что в контрасте с ним держался уверенно и открыто. — Ты мой возлюбленный, соответственно, такие выступления, которыми ты одарил меня сегодня, происходить не должны. — каждое слово он произносил медленно, негромко. Юнги цепенел прямо у него на глазах. Мышцы и всё естество замерли, из-за чего напрашивалось очевидное сравнение с трупом. «Возлюбленный… Хосок действительно сказал, и ему это не послышалось?..» — Я не думаю того же о тебе. — в речи сквозит усталостью и волнением. Хосок забрал все его силы, словно был энергетическим вампиром. — Не переживай, полюбишь. У нас целая жизнь впереди. — на лице Хосока появляется безобидная улыбка, которая не сулит ничего плохого, но Юнги прекрасно понимал, что она значила. За всё время разговора молодой человек не отвёл взгляда, отчего Юнги казалось, что всё его тело зудит и чешется. Угрожающее выражение лица напротив смягчилось. Юнги находился настолько близко к Хосоку, что мог разглядеть даже то, что в плескалось в его глазах. Запах мяты наполнил грудь мальчишки, когда молодой человек склонился над ним и поцеловал в губы. Обхватив прохладными ладонями тонкую шею, Хосок совершенно не желал отпускать подростка на голову ниже него, даже не смотря на то, с каким тот усилием трепыхался в его руках. Тем не менее, возможно, от своей прихоти молодой человек даёт отдышаться подростку только после того, как тот замирает, ощущая чужой язык у себя во рту. Юнги чувствует чужую ползущую улыбку, слышит влажный звук поцелуя и неловко сжимается, потому что не знает, куда деть себя. Он знал, какой смысл в поцелуй вложил его старший брат — снисхождение, едва ли весомый упрёк в его сторону, терпение и там же было прощение Юнги за то, что он говорит бездумные, на взгляд Хосока, вещи. Кажется, впервые за всё время молодой человек не стал приводить контраргументы в свою пользу, оставаясь с холодным разумом даже после того, как Юнги наглядно продемонстрировал то, что думает о нём. Это поселило гораздо большее волнение в сердце младшего ребёнка, потому что ранее Хосок не был так терпелив и благосклонен. Значит ли это, что Хосок пытается показать Юнги своё нездоровое проявление влюблённости? Но что ждать дальше? Снизу послышалась хлопнувшая дверь. — Мальчики! Спуститесь! — голос принадлежал матери, хоть по шагам и можно было догадаться, что она была не одна. Юнги взглянул на Хосока, а затем опустил, ладонями растирая лицо, чтобы убрать остатки прошедшего приступа истерики. Пальцами трогая собственные губы, Юнги не смеет смотреть Хосоку в глаза, потому что боится увидеть в них что-нибудь опасное. Всё ещё не знающий, что ему делать, он сильно вздрагивает, когда молодой человек подходит к нему, слабо подталкивая того к двери. Юнги притормаживает на пятках, круто разворачиваясь в сторону старшего брата, рука которого застыла на дверной ручке. Тяжёлый зрительный взгляд, но, кажется, таковым он был только для одного из них. Юнги хотел что-то сказать ему, но не стал. Он не хотел сказать лишнего, сделать только хуже. По этой причине он прикрыл рот и вышел из приоткрытой Хосоком двери, на секунду чувствуя широкую ладонь на своей талии. От этого действия по спине побежали мурашки. — Юнги, что у тебя с лицом? Господи, из-за чего на этот раз? — вопрос остался без ответа. Юнги не стал отвечать, а Хосок не видел смысла влезать в разговор. Да и, честно говоря, никто из них не видел искреннего интереса со стороны женщины. Сыльги давно смирилась с тем, что младший постоянно ввязывается в неприятности. Она думала, что раз он мальчишка, то пора бы и ему научиться защищать себя, а если нет, то Хосок обязательно сделает это. Вопросов у женщины к Хосоку по такому же поводу не было, потому что старший сын находился в тени. Да и удар не был такой же сильный, чтобы оставить ярко-красную ссадину. — Куда уходит папа? — Юнги, облокачиваясь на стену, едва ли не опрокидывает картину с неё, обращается к матери, которая уже сняла с себя верхнюю одежду. Ему было неловко находится на виду у родителей после того, как Хосок его целовал на этаж выше. Ему казалось, словно кто-то осквернил его, испачкал и грязь эту отмыть было уже невозможно. Ему было стыдно перед мамой, которая даже не подозревала о том, что происходит в их доме. Отдалённо он услышал то, как она выругалась про себя от того, насколько на первом этаже было холодно. Сейчас мать казалось живее обычного для младшего ребёнка: не избегала прямого взгляда в глаза, а, напротив, словно сцепляла собственный с его. В такие моменты подросток понимал, насколько сильно скучал по матери, находясь с ней в одном доме. И ведь отчуждение отца только ухудшало его состояние. — На работе треснул водяной насос, сказали, что ремонт займёт около двух часов. — несмотря на то, что ответил никто иной, как отец, сам он стоял безучастно, не меняясь в лице с того момента, как спустился Юнги. «Теперь ясно, в кого пошёл Хосок.» Отец довольно быстро ушёл, а молодой человек с подростком расположились за столом, в то время пока Сыльги переваривала какую-то информацию внутри себя, нервируя этим всех, кто находился в этой комнате. — Мальчики, нам нужно серьёзно поговорить. «…Ну неужели…» — Скоро начинается новый учебный год. Хосок, в основном, я обращаюсь сейчас конкретно к тебе. — на это старший брат лишь кивнул, позволяя матери продолжить. Этот жест заставил Юнги поджать губы. — Весной, где-то в конце марта вам нужно будет некоторое время пожить в Сеуле у бабушки. — поднимая руки ладонями в сторону Юнги, словно защищаясь, женщина выглядела старше своего возраста. — Мы не можем начать полноценный ремонт дома, пока вы находитесь здесь. Как вы видите, — на это она растёрла плечи в попытке согреться. — Он совсем становится непригоден для жизни. Не успела Сыльги это произнести, как Юнги успел десять раз её поблагодарить, складывая ладонями руки, лучась от радости и кивая. Он даже не старался сдерживаться, всем своим видом показывая, как сильно его осчастливили эти слова. В его голове уже крутились моменты из его прошлой жизни: бабушкины маффины, её тёплые руки, нежные слова и любовь, которой она его окружала. — Я староста и заместитель главы студсовета. Мне сдавать меньше, чем через год вступительные. О чём может идти речь? — Хосок не собирался слушать то, что говорила эта глупая женщина. Он не позволит ей дважды разрушить свою жизнь. — Хосок… — Ну, конечно, все должны делать лишь то, что нужно тебе! — подросток спустился с небес на землю, исподтишка смотря на старшего брата. От Юнги исходила детская капризность, а оно и ясно: он никогда не знал того, что пережил Хосок в его годы. Мальчишка не подозревал, как зимними ночами сковывал холод, в то время пока тот наслаждался своей жизнью в Сеуле. Отец, наплевав на всё после развода, не находил смысла купить даже обогреватель, когда его сын замерзал, укутываясь в шарф перед сном. И Хосок знал: что-то было нечисто. Он не верил этой женщине и понимал, что на самом деле у неё другая причина для такого предложения. Тем не менее, Юнги не успокаивался, ведь на кону стояла поездка в столицу. — Он всегда против всех! Почему ты должна выслушивать это, мам? — глаза ещё были немного красноватые, но Сыльги не придавала этому никакого значения. — Юнги, немедленно прекрати! — из тихой беседы за столом всё стало превращаться в обычный балаган, благодаря младшему ребёнку. От этих мыслей на лице Хосока возникла усмешка. Своим голосом и напором Юнги возымел иной эффект — молодой человек не мог отвести от него глаз. — От твоих слов я с ума схожу! Каждый раз, когда происходило подобное, Сыльги не могла ни о чём думать, кроме того, что Юнги с каждым днём отдаляется всё дальше и дальше от неё. С ним становилось труднее разговаривать и делиться мыслями, как не взглянешь на мальчика — всегда грустный вид. Она не знала, каких ждать перемен. Будет ли она сожалеть в будущем о том, что пубертатный период разрушил их отношения? Неужели она теряет сына? Именно по этой причине она отправляла Юнги к бабушке не одного, а с Хосоком — братом, который позаботится о нём. Она хотела, чтобы старший сын уберёг её мальчишку, ведь расстояние — опасная вещь, мать это прекрасно знала. Расстояние меняет людей. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Хосок был вынужден повысить голос, обращаясь к матери, потому что этот спектакль не собирался близиться к концу. Старший брат с омерзением думал о том, что взрослая женщина не может справиться с одним упёртым подростком. — Не повышай голоса на него. — сухой взгляд пробежался по растерянному лицу матери, которая не ожидала такой реакции от старшего сына. Она слегка смутилась, поправляя флисовую кофточку. Эти слова заставили молчать и Юнги, что тут же затих, косясь на брата по левую руку от него. — Юнги, иди в комнату. — голос Хосока был в меру строг, а тон холоден, чтобы Юнги, взглянув на мать и не найдя поддержки, громко встал из-за стола, покидая кухню. — Что происходит на самом деле? Сыльги долго мялась, не находя слов. Она обещала собственной матери не рассказывать сыновьям, но поступить иначе не могла, так как Хосок поставил её в тупик. Молодой человек был действительно очень умён и не планировалась размениваться на что-то незначительное. — Бабушка умирает, Хосок.