Человеческая слабость

***

В весеннем ветре, напоенном свежестью осенних листьев, дышится еле уловимым ароматом карамели. У подоспевшей прохлады появляется сладковатый привкус, который Юнги смакует у себя на кончике языка. Над головой кружится пара запоздалых птиц, лёгкий ветерок колышет ветви деревьев. Юнги стоит на пороге собственного дома в четыре утра, встречая каникулы, которые подкрались быстрее, чем он мог себе представить. Мальчик прекрасно понимает, что определённо получит нагоняй от матери или отца за то, что без предупреждения вышел прогуляться в столь ранее утро. Но, тем не менее, подросток вовсе не волновался. Он знал, что родители крепко спят. Юнги хочется засмеяться из-за забавно подрагивающего мха, под которым прячется какое-то насекомое, да не может — звук услышат, и в доме поднимется никому не нужная возня. А ведь подросток так хочет ощутить свежесть, холод, желает до кончиков мерзлых пальцев. И у него отчасти получается. Скрип половицы выводит его из транса, а затем промозглый пейзаж пропадает перед лицом Юнги. — В дом. — голос требовательный и грудной, а чужие губы едва ли краснее тех, что у мальчишки. Ощущая чужую хватку на собственном плече, его быстро и бескомпромиссно затаскивают внутрь, даже не стараясь тихо прикрыть за собой дверью. Юнги отшатывается в сторону и оказывается напротив зеркала. Увидев себя, ему стало дурно. Тонкая курточка была надета задом наперёд. — Почему ты не спишь? — кажется, подросток был настолько обескуражен поведением старшего брата, отчего ему было сложно волочить собственным языком. Он никак не хотел слушаться. Но больше всего он не понимал действий Хосока. Его старший брат стал слишком подозрительным и странным, в считанные дни родственник изменился, но изменился словно не внутренне, а лишь показной оболочкой. Сейчас перед Юнги возвышается он, холодно рассматривая подростка, так сурово и недовольно, что у тринадцатилетнего юноши само собой начинает что-то сворачиваться в солнечном сплетении, а сердце утопает где-то в районе желудка. Неприятно, тяжело стоять под таким взглядом, от которого всё внутри заходится. Его брат изменился, и если раньше он следил за Юнги неявно, совершенно никак это не показывая, не раскрывая, то теперь по какой-то причине Хосок стал тщательно относиться ко всему, что связывает мальчишку дома и за его пределами. Настырная внимательность, нежелательное участие в жизни, провокации. Иногда подростку казалось, что живёт под одной крышей с Господом, потому что тот явно себя таким и считает. Юноша не хочет, чтобы брат лез в его личные дела, но отчего-то Хосок был уверен твёрдо в том, что в силу своего возраста тот не имеет права на собственное мнение. — Это я тебя должен спросить. — в холодном голосе становятся стальные нотки, которые Юнги старается игнорировать, все ещё не пряча взгляд на собственных холодных ладонях. — Ты действительно думаешь, что у тебя есть право задавать мне такие вопросы? — да, подросток был все ещё благодарен за помощь в лицее, но он никогда не забудет того, что говорил ему Хосок о матери и о нём самом. Прежде всего, не забудет, потому что его слова так напугали, что он никак не может их забыть. — Не хами мне. Я повторяю: что ты делал ночью на улице? — с нервной дрожью то ли от прохлады, то ли из-за ноющего чувства опасности, Юнги разглядывает суровое лицо, и понимает, что за привлекательными чертами — овалом лица, тёмными, аспидно-черными волосами, оттеняющими белую при плохом освещении кожу, — скрывается нечто большее. Жгучая обида пронзила юношескую грудь. Хотелось сказать многое: не слишком хорошее и не крайне ужасное, потому что на это способен лишь его брат, нижняя челюсть болела от того, насколько сильно он сдерживался, чтобы не причинить боль хотя бы чуть-чуть физически. Юнги было невыносимо от того, что Хосок не понимал, какую он нанёс ему рану своим поведением при встрече, с каким замирающим сердцем он рвался к нему и как грубо был отвергнут. Юнги прекрасно осознавал лишь то, что Хосок не хочет с ним дружить, не хочет общаться так, как прежде, но чего же тогда он пытается добиться? Признания о том, что Юнги был не прав, о том, что он глупый и отвратительный сопляк, который не заслуживает прощения. Тот, кто не пытался связываться с Хосоком последние года или даже не пробовал поговорить об этом с матерью. Юнги даже ни разу не попросил её забрать старшего брата в Сеул. Вот оно — предательство. Вот в чем дело. Но подросток не хотел признавать этого. Он надеялся, что тот со временем станет мягче, однако отношения становились все хуже. Тем не менее, преграда рухнула и теперь Хосок принялся лезть в личное, совершенно не заботясь о чужих чувствах. Выдернули Юнги из собственных мыслей резко и абсолютно вызывающе: подросток от неожиданности застонал, когда почувствовал, что его протянули к себе за кисти рук. — Не трогай меня, пока я не позвал родителей. — кидая наугад угрозу, младший ребенок поддался бы назад, но не вышло — чужие кисти цепкими пальцами впились прямо в запястья. — Попробуй, а я скажу, что ты шляешься по улицам ночью. — ни тени сомнения, Хосок не блефовал в отличие от юноши, стоящего поблизости. Неудовлетворённость не покидала Юнги. Даже деревянный пол под ногами вызывает в нём глухое раздражение, скребущееся под лопатками. — Я лишь прогулялся, подышал свежим воздухом. Меня тошнит от этого дома и от этой семьи! — совершенно забывая о том, что сейчас раннее утро, Юнги ощутимо повысил голос, но тут же, прокашлявшись, вновь заговорил тихо. — Чего ты хочешь? Хосок молчал, лениво оглядывая Юнги до тех пор, пока у того не побелели костяшки. Младший смотрел на него обиженно исподлобья, внутри ощущая лишь потребность защититься. — Юнни, ты ведь понимаешь, что без меня ты не сможешь? Вопрос времени, когда над тобой начнут издеваться в лицее. — он сказал это с такой беззаботной снисходительностью, отчего у Юнги внезапно пропал весь воздух. — Хорошо раскайся о своём поведении, убеди меня в том, что ты заслуживаешь прощения, и я забуду обо всём. — точно, сердце Юнги остановилось. Перед глазами мальчишки стремительно пролетало то, как они были близки в детстве. Как Юнги засыпал на любимых руках старшего брата, который поглаживал его голову — настолько сильно Юнги не чаял в нём души. — Это ты должен извиняться передо мной. Ты вытер об меня ноги, когда я приехал впервые спустя столько лет, нуждаясь в твоей поддержке. — Юнги поёжился из-за холода, который не желал отпускать его с улицы. — Ты, Хосок, подставил меня перед матерью, и пусть вся ситуация с ней была сплошной нелепостью, я теперь никогда не опущусь до извинений перед тобой. — Все твои одноклассники — ничтожества. Они говорили, смеялись, каждый раз между собой называя тебя «инфантильным сеульским мальчиком», когда тебя не было поблизости. Красиво звучит, не так ли? — старший брат говорил в своей спокойной манере — плавно, тягуче, но обидно до трещин на рёбрах. — Им даже в голову не приходит то, что они видят и слышат на самом деле, а главное то, кто их слышит. — ядовитая насмешка расползлась на лице ненавистного брата, от которой у Юнги дрожали пальцы, которые он вырвал из его ладоней, нервно выставляя перед собой. Разговор шёл в неправильное русло. — Знаешь почему все уважают старшеклассников в нашем лицее, Юнни? — не дожидаясь ответа, Хосок слегка склонился к мальчишке, сжимая его челюсть в ладонью. — Потому что каждый может попасться им в немилость. Думаешь, обошёл дедовщину, потому что такой правильный, хороший мальчик? — когда Хосок отпустил брата, на щеках у того расцвели красные следы. — Ты мог этого избежать, но теперь я вынужден наглядно показать последствия твоего неуважения ко мне. — Ты социопат. То, что ты задумал, ничем не отличается от геноцида. — находясь в ужасе, подросток уже не мог этого скрывать. Юнги растерянно замер возле Хосока, который совершенно легко и непринужденно продолжать стоять возле него. — Всё, что ты скажешь дальше не будет иметь значения. Потому что я не стану слушать тебя, Юнни.

***

Собирая рюкзак с вещами, Юнги долгий час во время этого разговаривал по телефону с Дауль, которая стала общаться с ним намного больше после того, как узнала, что они с Чимином друзья детства. Кажется, девушка не пыталась втереться в доверие, общение оставалось таким же, как и было, но теперь его стало в разы больше. — Юнги! — юноше показалось, что девушка волновалась. — А это правда, что твой брат — Мин Хосок? — подростку не понравилось то, с каким трепетом его одноклассница говорит о нём. Имя брата горело на губах и слышать его не хотелось. Это было почти физически больно. Насторожившись при входе в комнату, Юнги краем глаза заметил, что находится в ней не один, отчего растерянно замер на пороге. Неловко переминаясь под взглядом старшего брата, мальчишка вышел и прикрыл за собой дверь, спустился на кухню, продолжая сдерживать напор Дауль. — Ну да. Поче-… визг, который перекрыл его барабанные перепонки не дал договорить, а лишь прикрыть глаза в немой мольбе. — Я думала, ты мне доверяешь! Почему же не рассказал? — пожалуй, правильно будет сказать, что этот вопрос Юнги застал врасплох. — АЛЛО?! Юнги, не молчи! Дауль не создавала впечатление ветреной девушки, которая бы вешалась на первого встречного. Или Юнги хотелось так думать, потому что она была девушкой его самого близкого человека в Осане после матери. Усмехнувшись, Юнги было хотел сказать: «ты ещё не доросла, Дауль», но во время прикусил язык. — Я…Эм… Для чего ты это спрашиваешь? — юноша всё ещё не мог провести логическую цепочку. «Может, она с ним знакома?» — Ты общаешься с ним? — спросил неуверенно подросток. — Офигеть, твой брат Мин Хосок. У меня не выходит это из головы. — девушка ещё не истратила свой запал, зато Юнги уже устал выпытывать из неё ответы. Желая сбросить звонок, он прямо сказал об этом впечатлённой однокласснице, которая недовольно промычала. — Твой брат на первом месте в списке рейтинга. — Дауль говорила об этом так радостно и гордо, словно говорила о себе. — Среди старшеклассников он на вершине рейтинга по результатам школьных тестирований. Мин Хосок очень и очень одарённый ученик! Юнги, как ты можешь не знать этого о собственном брате? Да… Вы действительно совсем не похожи. — Ну спасибо! — повышая голос, ответил ей с такой же интонацией Юнги. — Дауль, тебе же Чимин рассказал, что у меня есть брат, верно? — девушка лишь кивнула, проговаривая быстрое «да» в телефон. — Пожалуйста, Дауль, не говори, что мы братья никому. Я не хочу проблем. — Юнги, ты и вправду не соображаешь. Если об этом узнают в нашем классе, то к тебе будет совершенно другое отношение! — кажется, одноклассница держала его за идиота, разжёвывая ему всё, как умственно отсталому. — Дауль, я не хочу давиться лицемерием. Если расскажешь, то я сильно обижусь на тебя. Как бы сдаваясь, названная подруга поумерила свой пыл, спрашивая, как у Юнги с учёбой и не получая положительного ответа. Кажется, Дауль была довольно умной девушкой, которую преподаватели предпочитали отправлять на различного рода муниципальные тесты. Только вот Юнги своими успехами похвастаться не мог. Он писал конспекты, стирая руки в мозоли, а мозоли порой начинали даже кровить. До коматозного состояния перебирал учебники, в котором искал информацию для подготовки к урокам, старался если не понять, то вызубрить, но тесты раз за разом писал плохо, а последние два и вовсе — провалил. Стыдно, очень стыдно. Ведь он не был глупым! Он хотел учиться лучше, только вот был слишком рассеянным, в отличие от брата, который мог собранно сидеть только лишь за учебниками полтора часа. То, что в очередной раз услышал Юнги от Дауль по поводу рейтинга подкосило его самочувствие. Да, они были такие разные, но это не значило ровно ничего! Юнги не был хуже… — …тинга. А у тебя сколько? — на пару минут мальчишка вылетел из разговора, копаясь в самом себе с недовольством. — Кажется, я сто девяносто третий. — говорить этого не хотелось, но если бы он промолчал и попросил не говорить на эту тему, он клянется, это было бы ещё более унизительно. Он ожидал вздохов и пронзительных речей, восклицаний и насмешек. Но в ответ подруга лишь проникновенно молчала, заставляя юношу напрячься ещё сильнее. Ей-богу, лучше бы она визжала, как прежде. — Ты понимаешь, что это значит? — он был уверен, что у неё напуганный голос. — Ты даже ниже спортсменов, Юнги, тех, кто практически не посещает занятий. После тебя идёт только четыре человека. Сердце бескомпромиссно билось, а юноша слегка почувствовал то, как глаза увлажнились. Убирая волосы за ухо, Юнги нахмурился и зажевал нижнюю губу, чтобы совладать с эмоциями. В итоге, он нажал на иконку сброса, пряча мобильный в карман домашних штанов. «Нужно поскорее собраться и пойти.» Конечно, если было бы всё просто, то он бы уже был у Чимина. Благо, Сыльги не возражала, чтобы Юнги проводил время у Чимина, что не скажешь об отце. Прежде отмалчивающийся, в тот день он был совершенно против того, чтобы его младший сын шёл на ночёвку к неизвестному подростку. И дело даже было столько не в том, что он не знал его, а к тому, что это не по-мужски: «ночевать как девчонка с другим пацаном». Пожалуй, после этого разговора с отцом отношения тоже стали хуже. Юнги не промолчал и даже не пытался уверить Джуна в том, что в этом нет ничего такого. Сын лишь поставил перед фактом то, что уходит в семь вечера к другу и на этом всё. Криков, скандалов не было — не в понятиях отца, но хмурый взгляд и строгий выговор всё-таки мучали его потом ещё целый день. Впопыхах поднимаясь на второй этаж, Юнги положил в рюкзак учебник по математике, так как Чимин обещал объяснить ему пару последних тем, которые он не понимал. Хотя, признаться, в последнее время Юнги практически не вникал в то, что говорят у доски, потому что не мог. И если учитель просто рассказывал тему и вёл урок, то это было просто потрясающе, но стоило начать проходиться по списку и вызывать к доске, как сердце мальчишки заходилось. Как же над ним насмехались. Он только-только появился в классе, разве это не очевидно, что он не сразу вольётся в учебное русло? Выходя пару раз и демонстрируя свои знания, он лишь получал едва сдерживаемые смешки одноклассников и вердикт учителя о том, что всё крайне прискорбно. «Вас, значит, так учат в Сеуле?» «Проверки постоянно приезжают из Сеула, но, кажется, у них там всё намного хуже.» «Если вы переехали в Осан из столицы, то это ещё не значит, что вы можете быть таким равнодушным к учёбе.» А какое им дело до того, где раньше жил Юнги? Почему же его постоянно тычут носом в то, что он приехал не из захудалой провинции, а из города, в котором несколько миллионов людей! Он же не выбирал, Юнги не виноват, но отчего-то все пытаются как-то его задеть этим. Конечно, все если и не родились в Осане из его класса, то, по крайней мере, не имеют такой одежды как он, дорогого телефона и первоклассного опыта жизни в таком замечательном месте. Всё, что им дано, нет, положено видеть, так это гниющие сорняки и грязь, которая достигает колена. Все считают его изнеженным сеульским мальчиком, и от этого становилось ещё более неприятно, потому что даже брат осведомлён об этом. А если учесть, что в школе не так много учеников, то это бьёт по хребту с такой силой, что встать в будущем, возможно, он уже не сможет. Забирая со стола белые наушники, которые ему подарила Сыльги на Лунный Новый год, Юнги накинул рюкзак на плечо, желая смыться задолго до прихода родителей. — Куда ты собрался? — спрашивает Хосок, увидев, что он уже завязывает шарф. Юнги пробегает глазами по старшему брату, который сидит на кровати и рассматривает в руках какую-то шкатулку с армейским значком. Тем не менее, лицо подростка остаётся совершенно непроницаемым, окончательно и бесповоротно убивая желание что-либо отвечать. — Вот скажи: какое тебе дело до меня? — помолчав с полминуты, Юнги снова обращает на себя внимание. — Ты игнорируешь меня? — кажется, младший ребёнок вскипел так быстро, что всё его лицо понемногу становилось красным от гнева. И вновь Хосок не удостаивает его ответом, перелистывая страницы блокнота, который он безразлично взял с ветхой тумбы. — Обрати на меня внимание уже! — нервозность зашкаливала, когда юноша подскочил к ровно дышащему Хосоку, который только после этого поднял на него свои тёмные глаза, в пучине которых плескалось веселье. Когда Юнги выпалил, он только потом понял, что сказал. Его щёки запылали ярко-красным и теперь он был похож на взвинченного ребёнка. — Я иду к Чимину, но это не твоего ума дело. — решив закончить на этом, Юнги при выходе из комнаты хорошо уловил, сказанное в спину. — Не задерживайся, — не просит он, а ставит перед фактом. — У тебя ещё есть дела дома. Кажется, проходит достаточно долгое время, прежде чем Юнги наконец-то подходит к какому-то пятиэтажному зданию — по виду далеко не нового, и приоткрывает дверь, входя внутрь. Затхлый запах ударил по носу, какая-то мерзкая вонь разносилась со второго этажа здания, заставляя глаза слезиться. Стуча по знакомой с детства двери, Юнги никак не может дождаться того, чтобы перед ним раскрылась дверь, что и происходит наяву: перед глазами показывается белоснежный свитер — в контрасте к подъезду, хорошо уложенные волосы, которые пахнут миндальным мылом, ощущаемое даже на расстоянии и белая улыбка, которая кажется до невинности доброй и очаровательной. Проходя вглубь квартиры и разуваясь, юноша огляделся и понял то, что внутри многое изменилось: горшков с кактусами больше не было — на их место пришли сухоцветы, которые выглядели намного лучше, люстр с тёплым освещением не оказалось тоже, потому что их заменили холодные миниатюрные лампы. Вешая пальто Юнги, Чимин сказал другу проходить на кухню, потому что его мама совсем недавно привезла из пекарни свежеиспечённый торт. Присаживаясь за стол, мальчишка чувствовал себя не в своей тарелке: настоящая атмосфера семьи, добродушия и благосклонности, не напускной! Это было совершенно несравнимо с тем, что происходит у него дома. Размягчившись от уюта, Юнги с Чимином объелись, будто клопы, а затем смотрели, как его мать разливает чай и добавляет туда пару ложек сахара. Чувствуя давно не ощущавшуюся раскрепощённость, Юнги весь вечер не закрывал рта. Он общался с матерью Чимина, рассказывал о своих успехах в Сеуле, о жизни там, но подозрительно умалчивал о том, что происходит здесь. Находясь в этой комфортной квартире, жилище, он словно снова очутился там, где провёл предыдущие годы, и от того чуть позже нахлынула такая тоска, от которой хотелось лезть на стены. Юнги понял, насколько соскучился по друзьям и таким посиделкам и, пожалуй, пока что только это удерживало его в Осане. Обидно было от того, что это была не мать, которая была с ним бок об бок, а друг и его мама, с которыми он не виделся очень и очень давно. Активно жестикулируя и рассказывая какого в столице, он неловко положил руки на стол, смущаясь своей открытости. На это лишь женщина мило улыбнулась — так могли улыбаться только в семействе Пака, и только лишь благодаря этому в груди Юнги разрослось тепло, которое окончательно разморило его. — Ты, должно быть, очень скучал по папе и брату, да? — голос матери Чимина был мелодичным и нежным. Воздушным, как персиковое имбирное пирожное. Пожалуй, только из-за этого Юнги позволил улыбки коснуться его губ. Из уважения к женщине, которая была добра к нему. — …Да… — голос неприятно ломается. — Да…я скучал. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем женщина убирает со стола, а Чимин помогает ей потом вымыть посуду. Юнги же неловко переминался возле них и слушал о том, что «ты гость, ну-ка сядь и отдыхай!». Вечерние посиделки были отличными, и это именно та причина, по которой Юнги не вернулся сегодня домой, заночевав у близкого друга детства. Ему было глубоко плевать, что завтра скажет мать и скажет ли что-нибудь. Он просто хотел хотя бы одну ночь спокойно поспать в дали от брата, которого он боялся и отца, чьи родительские чувства по отношению к нему давно угасли. Никто из родителей не замечал ни его дрожащих рук за столом, ни пальцев, которые сжимали столовые приборы так, что они могли разломиться пополам. Они не замечали и того, что он стал реже ужинать, лишь бы не попадать в их поле зрения, оставаясь предоставленным лишь самому себе. Сыльги упорно не хотела слушать о переезде Юнги назад учитывая, что ему ещё нескоро будет хотя бы шестнадцать, чтобы он мог делать окончательный выбор. Для неё было проще закончить этот надоедливый разговор отмахнувшись и не вспоминать о нём до поры до времени. Однако он, сам толком не зная почему, постоянно возвращается к этому спору, не давая и шанса ему затихнуть. Повторяет о том, что всегда остаётся возможность уехать отсюда, а потом если что вернуться, но его никто не хочет слышать. Развалившись на кровати поблизости друга, который уже размеренно дышал и, кажется, засыпал, Юнги повернулся к нему лицом, глядя на ровный нос и пухловатые губы. «Надо же, как повезло с внешностью.» Вздыхая ещё глубже и выдыхая громче, Юнги продолжал таращиться на Чимина, с завистью думая о том, что пора бы ему сменить очки на линзы, пусть особенности его плохого зрения ему не позволяют. Надоело юноше ходить в огромной оправе и толстенных линзах, которые не красят его, а, напротив, уродуют. — Долго ещё будешь на меня пялиться? — правый глаз Чимина приоткрылся, видимо, подросток и вправду уже засыпал. — Было бы на что. — фыркнув и отвернувшись, Юнги про себя улыбнулся, закатывая при этом глаза. Слыша шуршание за спиной, он почувствовал, как Чимин теребит его волосы затылке, а затем пятернёй проводя по ним следом. От этого Юнги стало максимально неуютно, и он повернулся лицом к другу, отмахнувшись от него. «Эти люди тебе чужие, а не друзья, как ты привык разбрасываться словами. И все они — твои соперники, не забывай об этом.» — Юнги внезапно вспомнил о словах брата, брошенные им как бы невзначай после того, как увидел его и Чимина в классе. От этого затошнило. — Когда мы с тобой тогда, в детстве познакомились на празднике весны… Что же ты подумал обо мне? — сейчас Юнги уже смотрел в раскрытые глаза друга, взгляд которых показался ему бездонным. — Что ты придурок. — Юнги резко охает и заливается смехом — беззаботным и радостным, как у ребёнка, когда Чимин принялся безжалостно щекотать его бока. С весельем, под звуки шуршащего одеяла и с горящими лицами юноши заснули совсем поздно ночью. Если бы у Юнги была возможность не возвращаться домой, клянётся, — не вернулся бы. Встретили его недоброжелательно. Вернее, этого можно было бы избежать, если Юнги не набрался смелости жить у Чимина два дня подряд. Всё это время телефон юноши подозрительно был тих, не оповещая даже ни о каком лишнем сообщении, совершенное и абсолютное одиночество, только вот он всё равно знал, что по приходе в дом он всё равно окунётся в полное и беспросветное отчаяние. «После этого, наверное, и умирать не так тяжело.» — подумал Юнги, когда постучал по входной деревянной двери. Конечно, утрирует, но куда же деваться без этого? По половицам послышался треск и скрежет. Шаги мамины — лёгкие, но быстрые. Уже наступил вечер, и именно по этой причине, когда мать с недовольным лицом позволила ему войти внутрь, слабый свет на кухне исходил лишь от изображающей закатное солнце плоской панели на стене, окрашивая ближайшие к ней полки и кухонные ящички в тёплый цвет, а остальная часть коридора и комнаты оставалась тёмной. Оглядываясь и воровато снимая с себя верхнюю одежду, кидая её на какую-то непонятную металлическую кладь, подросток шагает вперёд, но тут же останавливается под грузящим материнским взором, который напрямую не даёт пройти дальше. Вот после этого и грянул гром. — Милый мой сын, что же ты делаешь? — первое, что он услышал после своего прихода. Не «я скучала», «волновалась о тебе», «беспокоилась за тебя и твоё самочувствие», а то, что было сказано. Всё поставлено на кон, остаётся терпеть поражения один за другим. «Если моя мать назвала меня никак иначе милый сын, то это ровняется таким же многословным излияниям, как и для других женщин.» Юнги не двигается, лишь продолжает упорно сдерживать чужой взгляд. И ведь не «материнский» как раньше, а чужой. Кроме одной проблемы, что свалилась на его голову сейчас, в проходе появился ещё один человек вместе с издевательской насмешкой, после чего сразу же Юнги нервно отводит взгляд, вновь теряясь в глубине коридора. — Юнги, я никогда не говорила тебе этого раньше, но когда тебе было всего восемь месяцев, ты стал моей самой настоящей опорой. — она смотрела на него с глухо забитой гвоздями скорбью, что плескалась в отблесках её глаз. — В тот осенний вечер ты родился не один и здоровье у тебя было намного лучше твоей сестры, которая появилась на свет мгновения позже тебя. Уже тогда врачи сказали, что она долго не проживёт. — сердце Юнги учащённо билось. — В итоге, когда тебе было восемь месяцев, мы с твоим папой делали всё, лишь бы ты был счастлив — вот так мы боялись потерять тебя, хоть причин на это и не было. — мать говорила совершенно спокойно, словно это давно зажившаяся рана, но он ощутил, как его кинуло в жар, прекрасно понимая то, скорбь всегда — чувство неприязненно особенное и в сочетании с потрясением длится очень долго, прежде чем с ним удастся справиться. Сейчас он потерян и даже не находит слов, чтобы ответить ей. Тем не менее, будучи выбитым из колеи, узнав то, чего никогда не должен был, ведь Сыльги клялась самой себе в ту ночь, что никогда не позволит испытать такой боли утраты своих детей, Юнги отчаянно подошёл ближе к матери, разбитым взглядом стараясь найти остатки её любви к нему. В последнее время он только и слышал «ты должен быть сильнее», «ты будешь мужчиной», «ты…», «ты…». Но ведь его не так воспитывали. Он расцветал нежностью и любовью, вдыхал её через лёгкие каждый раз. — Я тот, кто дал тебе надежду когда-то, но отчего же я не могу положить свою голову тебе на колени и рассказать о том, что меня тревожит? Почему я должен быть сильнее и сдержаннее, учиться на отлично и всегда радовать тебя, ведь удел ребёнка — быть здоровым и счастливым. — губы дрожали, но он всё ещё контролировал себя. — Мне тоже порой хочется поплакать и услышать слова утешения. Это была атака. Контратака. Это был удар. Это были лишь слова, но как же много он хотел сказать ими! Глядя последний раз этим вечером на свою мать, он, не обращая совершенно никакого внимания на Хосока, разворачивается и уходит в свою комнату, прикрывая за собой дверь. Падает на кровать, а затем с силой вцепляется в подушку, в желании закричать, но по итогу лишь борется с чувством, как бы не разрыдаться. Когда всё стихает, он устремляет взгляд в окно, чтобы мысленно перенестись куда-нибудь подальше от этого места.