Человеческая слабость

***

Юнги был хорошим и прилежным мальчиком. Малыш старался не заставлять нервничать родителей по мере своей любознательности и неравнодушия ко всему, что попадалось на глаза, в детском саду был обаятельным и дружелюбным ребёнком, из-за чего его любили все, практически без исключений: дети и взрослые. Несмотря ни на что из этого, все уже в пятилетнем возрасте Юнги поняли, к кому мальчик привязан больше всего. Проводя в детстве много часов со старшим братом, ребёнок не чаял в нём души, замечая то, что иногда Хосок бывает довольно вспыльчив, когда дело касалось родителей, а в частности, папы. Он искренне не понимал, почему же Хосок старается избегать любой встречи с родителем, минуя свободное время на улице, оставляя ребёнка на плечи родителей. И, порой, его это могло обидеть, поэтому уже в пять лет Юнги понял то, что ему хочется обрести ещё одного друга. И этим ребёнком стал Феликс — мальчик, с которым он ходил в один детский сад. — Хосок, твой учитель звонил мне сегодня и сказал, что у тебя не очень хорошая успеваемость, — Юнги подслушивал разговор между мамой и старшим братом, не смея влезать в него. — Ты же понимаешь, что будет, если об этом узнает твой отец, дорогой? А Хосоку и говорить было не нужно. Он зажмурился, со страхом представляя очередной синяк где-нибудь под кофтой, ведь мужчина знал куда бить, чтобы не вызвать подозрений в учебном заведении. — Я это понимаю. — старшему ребёнку было только восемь лет, но уже сейчас он не переносил разговоров с собственной матерью. Чувствуя свою беспомощность дома, выбегая на улицу, он чувствовал, что вырывается из клетки и обретает свободу. На улице было спокойно, тихо и умиротворённо, а главное, там не было родителей. Будучи уже в осознанном возрасте, Хосок осознал тот факт, что не желает учиться, так как в его голове это выглядело как что-то совсем бесполезное: стараешься учиться — тебя избивают, не стараешься — всё равно бьют. Мысли ученика начальной школы постоянно были заняты не тем, чем нужно — злобными словами отца, жалостливым взглядом матери и улыбкой младшего брата, который в силу своего возраста не совсем всегда мог понять, что происходит в семье. А в семье была катастрофа. Каждыми вечерами, когда Юнги спал, а отец возвращался с работы, старший ребёнок слышал многочисленные крики и оскорбления, которыми ранили друг друга его родители. А он не мог их не слушать — таким образом, Хосок мысленно контролировал то, чтобы они друг друга не убили. Он прислушивался к шорохам, чтобы не слышать замогильной тишины. Порой, мальчик вздрагивал из-за проникновенного плача матери глубокой ночью и чаще всего не один — именно по этой причине старшему сыну приходилось учиться сохранять самообладание уже в раннем детстве. Ребёнок – губка, а это значило то, что он усердно впитывал окружающую его атмосферу, даже несмотря на то, что она была отравлена, стараясь спрятать младшего в пузыре безопасности, выстраивая возле него платину добра и уюта. А Юнги ему верил. Он видел своими карими глазами совершенно другую картину: вот папа гладит его по головке за то, что он старается выговаривать сложные слова, мама таскает его на руках даже тогда, когда тот уже отлично умеет ходить, а Хосок… Он оберегает его и защищает ото всех, кто хоть как-то может навредить. Даже тогда, когда понимал, что за это будет. Летом, страдая от жары и зноя, старший брат валялся на кровати животом вниз, размахивая ногами так, чтобы создать хоть немного прохладного воздуха, который обдувал его спину. Стараясь не думать ни о чём, Хосок был расстроен новостью — Чонгук на год уезжал к бабушке в деревню, продолжая там своё обучение. Но причина тоски заключалась далеко не в крепкой дружбе и прочном общении. Мальчишка был очень полезен. Он по просьбе Хосока выносил из дома еду, боясь не угодить, потому что он для него уже тогда прослужил авторитетом. Чонгук понимал, что в их небольшой компании его дразнят, и, таким образом, старался всячески угодить своему соседу по району, чтобы хоть немного облегчить участь насмешек. Уже в столь юном возрасте Хосок не был похож на остальных детей: делая им больно своими словами, он нисколько не раскаивался в содеянном. Ему было чуждо чувство эмпатии, которым все кичились, и от этого становился всё злее и злее: он ненавидел, когда у него не было того, что принадлежало другим людям. В восемь лет Хосок продолжал учиться мастерству общения, повторять, как казалось ему, пустые фразы, которые могли заставить людей хорошо к нему относиться. Он, конечно, до конца ещё не мог понять некоторых вещей и их связь между собой в мире, но он постепенно овладевал искусством завязывания рук людям, путём изощрённой хитрости и манипуляций. Уже будучи маленьким мальчиком Хосок неотвратимо гнил и разлагался. Он не желал быть жертвой, а хищником, и упорно шёл к своей цели, заставляя окружающих его людей плясать возле него так, как он этого хотел. И пусть дома пока этого добиться невозможно, он знал, что придёт день, когда все пожалеют о том, что сломали его никчёмное детство, утонувшее в страдании и страхе. А Хосок наслаждался тем, что дразнил Чонгука, делая ему больно своими колкими шутками и фразами, затем наблюдая за плачем и детской истерией. Проходило некоторое время, и юный манипулятор снова входил в доброе детское сердце, в доверие, выстраивая ещё более прочную плотину, которая могла в будущем ему понадобиться. Уже тогда, когда мать считала, что у Хосока появились первые друзья, мальчик понял, насколько глупы и неразумны люди. В девять лет у Хосока в голове чётко сложилась картина того, как он видел перед собой тех, кто его окружал. Он заразился ненавистью. Были и некоторые исключения. Намждун, один из тех, с кем мог контактировать Хосок, был более смышлён, нежели другие ровесники в школе. И именно по этой причине старший сын немного доверял ему, обсуждая иногда то, что его могло волновать. Ему нравилось в этом ребёнке то, что Намджун имел чёткие границы и не позволял Хосоку обращаться с собой так, как тот мог себя вести с Чонгуком. В глазах эгоиста эта игра стоила свеч. Но было и что-то тягучее, чёрное между Намджуном и Хосоком — это была зависть, которая душила глотку. Познакомившись с этим ребёнком, он впервые осознал, насколько это чувство может быть сильным и едким, разъедая все остальное. Ведь у его друга было всё: любящая семья, крепкий дом и вечерний ужин. Возможно, они могли даже себе позволить поход в ресторан, выбирая блюда из меню, в то время когда Хосок донашивал вещи, оставшиеся от его двоюродного брата. Поначалу он и впрямь пытался как-либо ущемить ничего не понимающего Намджуна, который просто-напросто пытался с ним подружиться, но когда прочувствовал, что в нём есть стержень, маленький дьявол поутих. Тем не менее, это не значило, что он перестал ненавидеть, потому что ненависть была теперь его вторым дыханием. Он завидовал. Завидовал до дрожи в руках и крови в глазницах. Поэтому, когда Хосок увидел, как во дворе обижали его младшего брата, как какой-то урод посмел кинуть ему в глаза песок — он был в бешенстве. Казалось, что столько зла не способно уместиться в столь юном теле, но, как показала практика, оно смогло поселиться глубоко в сердце, прочно закрепившись там за металлическими ставнями. Это был первый раз, когда мать позволила поиграть его Юнги во дворе одному. За это сейчас он был готов плюнуть в лицо женщине, которая рожала его не меньше семи часов. Подбегая к детской площадке так быстро, как он мог, Хосок поддержал ладонью Юнги, чтобы тот не упал, так как маленькие глазки были закрыты из-за неприятного ощущения в них. Песок попал прямо внутрь, вызывая колющие ощущения и непрекращающиеся слёзы. Хныча в чужих руках, Юнги знал, что теперь он находится в безопасности и никто не сможет его обидеть. Можно было сказать, что он даже был счастлив. Отпустив брата лишь на мгновение, сразу же стряхивая с него лишний песок, Хосок услышал, как ему прилетело в спину: — А вот и братик нарисовался. Разворачиваясь в пол оборота, он понимал, что всё просто так не закончится. Глядя на наглое лицо, покрытое веснушками, Хосок и вправду старался досчитать до десяти, но не смог — подлетел к мелкому подлецу, который был старше его примерно на два года, а затем набросился на него сверху, рукой захватывая игрушечный автомобиль, до этого выглядывающий из песка. Сначала ударяя ещё несильным кулаком, а затем металлической игрушкой, тело под Хосоком заверещало так, словно под ним резали мерзкую свинью. В расширяющиеся ноздри ударило запахом горячей крови, и он бы солгал, если бы сказал, что ему это не понравилось. Чувство возмездия, кровь, перемешанная с адреналином и грязью взбудоражили его, но не привели в чувство. Он остановился лишь тогда, когда к площадке подбежала мать. Его мать, которая с ужасом на лице впервые сначала схватила не Юнги, как она любила делать в любой критической ситуации — женщина отталкивала Хосока, который был весь измазан в красной сочащейся из другого мальчика жидкости. Она передернулась, потому что Хосок исподлобья улыбнулся. На белых зубах была кровь. Он прокусил плоть другому ребёнку, не ограничиваясь избиением тяжёлой вещицей. — Как ты посмел, мелкий ублюдок?! — отец взревел, когда узнал о произошедшем, и о том, что они теперь вынуждены заплатить компенсацию семье того ребёнка, которому в больнице накладывали швы. Хосок надеялся, что шрам останется на всю жизнь, делая того уродом. — Он обидел Юнги. — выдох. Он смотрел на отца невидящим взглядом. Мужчина, кричащий напропалую, сейчас был для него не интереснее сорняка. — Не приплетай сюда своего младшего брата, лжец… — Хосок не успевает ничего ответить, когда тяжёлая рука замахивается. Мать не дала его ударить. Она поймала предплечье мужа, оставив маленького Юнги за спиной. — Он вступился за брата, Джун. — женщина вперилась взглядом в морщины своего супруга, стараясь там прочитать что-то, что понимают лишь они. — Наш сын жестоко с ним обошёлся, и это нездорово. Но ты не должен его бить. Это было впервые, когда Сыльги вступилась за сына. Однако это не значило, что Хосок был ей благодарен. Он ничего не испытывал к ней. Последние теплые чувства испарились, когда ему было семь. — Не лезь! — разъяренный, как медведь мужчина хотел выдернуть руку из захвата жены, но из-за резких движений ударил её прямо в челюсть. Затрещина не была способна на перелом. Однако, по всей видимости, мать прикусила язык. Из её рта полилась кровь, и звуки, которые издавались в комнате, были похожи на лопающиеся пузырьки. — …Дорогая, прости меня. — не на шутку испугавшись, отец тут же отвёл супругу в сторону, усаживая ту на стул с такой нежностью, с какой ни Хосоку, ни Юнги ещё не доводилось видеть. Глядевший на все это, маленький мальчик прижался к своему старшему брату, ища в нём защиту и опору. Он не понимал, почему папа вдруг ударил его маму, почему изо рта у нее идёт красная вода. Он уткнулся лицом в грудь брата, игнорируя напряжённый зуд под кожей. Чувствуя холодную стойкость, исходящую от Хосока, Юнги слегка поежился, не понимая, дома ли так прохладно или же внутри брата. Нащупывая место где-то под ребрами, маленький мальчик почувствовал биение чужого сердца. Неожиданностью стало то, что его было довольно трудно ощутить, слишком оно было размеренным и спокойным. — Б~латик, у тебя сердечко бьётся медленнее моего. — Я удивлен, что моё всё ещё способно на это. — ни тени улыбки не было на лице старшего брата. Каждое его слово было пережевано трехкратно, с расстановкой. Чувствуя то, с какой нежностью к нему прижимается маленькое тело, Хосок почувствовал какую-то едва уловимую неприязнь, расцветающую где-то в лёгких. Понимая, что продолжать стоять здесь — небезопасно, в первую очередь, для него, старший брат потянул Юнги за руку, кивая в сторону коридора, который вёл к комнатам. Воспротивившись, маленький мальчик начал крутить головой в разные стороны, показывая своё нежелание уходить от мамы. Глядя на то, как смеет вновь капризничать брат, Хосок, отпустил его, в абсолютной тишине разворачиваясь и уходя. От неожиданности того, что он его оставит, Юнги вздёрнул нижнюю губу, топая ножкой. Подбегая к старшему брату сзади и легонько шлёпая его по спине, он не понимал, почему любимый член семьи уходит от него и не реагирует на привычное поведение. Юнги привык, что Хосок всегда успокаивал его, чтобы не случилось, шёл к нему навстречу, понимал. Но сейчас мальчик не знал, что старший брат чувствовал кожей отвращение ко всем, кто его окружал. Хосок не был сейчас способен на то, чтобы выслушивать детские недовольства и разборки двух взрослых людей. Именно сейчас он понял, как же ему было на это плевать. Если никто никогда не думал о его раненных чувствах, то почему же он должен заботиться об этом? Он ненавидел неблагодарность. То, что он делал для родителей, для Юнги — не стоило для них ровным счётом ничего. Помогая матери по дому, он позволил ей сесть на собственную шею, уворачиваясь от ударов отца — Хосок раззадоривал его этим. Присматривая за младшим братом, он совершил сразу несколько ошибок, одна из которых — неуважение. Хосок ещё был мал, но понял для себя одну простую истину — и пусть он уже был не по возрасту взрослым, ему нужно было поскорее повзрослеть, чтобы защищать себя. И ему ещё предстояло выбрать, какое оружие выберет — кулаки или же лесть. — Сегодня в школе учительница сказала, чтобы мы пригласили родителей на соревнования. — мявшись у прохода в родительную комнату, начал Хосок. — Это не займёт двух часов. — глядя на мать, которая практически никогда не работала, он рассчитывал хотя бы на то, что она мило соврёт. На отца он даже не смотрел. — О! Я помню, как у нас в школе проводились подобные мероприятия. И когда же это будет? — губы старшего брата дрогнули в насмешке. Почему же отец так всполошился? Не обманываясь на собственный счёт, Хосок мысленно пожелал, чтобы тот заткнулся. Если с матерью он ещё мог говорить, то не с этим уродом. — В четверг. Послезавтра. — он не был многословным. Вообще, если бы его так часто не били в детстве, возможно, он был такой же, как и Юнги — любвеобильный, тянущийся на руки в отцу, который сейчас легко трепал того по румяной щеке. Стоя у прохода в комнату, в которую ему было запрещено входить, старший ребёнок чувствовал себя лишним. Но у него был ответный удар — они тоже были чужие ему. Даже Юнги, к которому на подкорке сознания оставались светлые и тёплые чувства, медленно, но верно становился ему кем-то вроде воспоминания из детства, о котором он щепетильно заботился. Младший брат никогда не поймёт его поступков, эмоций, чувств, потому что он не был взращён в жестокости. Перед глазами у Юнги была завеса, которую все старались держать, чтобы никто его ненароком не испортил. Не уничтожил в семье испорченных. — Думаю, мы сходим и посмотрим, на что это будет похоже. — мужчина выглядел уверенным, и Хосок подумал о том, как же лицемерно тот кичится. Мать, которая сидела и смотрела какое-то шоу по телевизору, улыбнулась в сторону старшего ребёнка. Только вот его самого затошнило. Фиолетовый синяк на лопатке заныл от неудачного телодвижения. — Хорошо. — желая уйти, Хосок дотронулся до ручки, чтобы прикрыть дверь. — Хосок, милый, — вопросительно оборачиваясь в сторону матери, старший сын замер. — Разогрей, пожалуйста еду для Юнни. — напоследок выжав из себя, что-то напоминающее «да», старший брат отправился на кухню, за собой слыша маленькие неуверенные шажки. Не обращая никакого внимания, он достал тарелки, которые сушились на кухонном гарнитуре, выбрал именно голубую, с рисунком осьминога, так как она принадлежала брату, вытащил из холодильника контейнер, перекладывая еду. Слыша частое прерывистое дыхание Юнги, стоящим позади, Хосок продолжал стоять молча. — Хос-о-ок. Б~лат, не хочешь поиграть со мной? — совсем рядом показался игривый взгляд, а маленькие пальчики сжали белую футболку. — Извини, Юнги, я не могу. — пока еда разогревалась, старший ребёнок надеялся на то, что всё в этом мире испарится и его больше никто не будет трогать. — Но, пожалу~сто! Ну-у-у… — дёргая футболку туда-сюда, младший брат и представить себе не мог, как же это раздражало. Держа себя в руках — Хосок не мог потерять самообладания. Это был его дар в этой прогнившей семейке. Каждый, кто был в этом доме мог себе это позволить, кроме него. После того инцидента с мелким ублюдком, которого он изуродовал, Хосок осознал, насколько же важно не позволять другим людям видеть его истинные чувства. Именно по этой причине старший сын стал к этому относиться так, словно только он мог быть удостоен такой черты характера — сдержанность. — Я не буду с тобой играться, потому что у меня есть дела. Мне следует учиться, чтобы не было проблем, понимаешь? — глядя на мальчика сверху вниз, Хосок улыбнулся. Улыбка была не той, которая была присуща ему в пять, шесть и даже в семь лет. Теперь старший ребёнок улыбался совершенно иначе — предупреждающе, опасно. Юнги не понравился этот жест, и он тут же оставил старшего брата в покое. Он не понимал. Когда младший брат сел за стол с тарелкой, которую ему пододвинул Хосок, он сразу же схватился за салфетку, теребя её в ладошке. Он не ожидал, что братская рука ляжет на его макушку, нежно потрепав. — Ешь, Юнги. Оставляя брата в одиночестве на кухне, Хосок ушел к себе в комнату, пораженный количеством домашнего задания и отсутствия отдыха. Спортивное мероприятие было довольно ярким и громким: повсюду висели красные флажки, дети громко разговаривали со своими родителями или старшими братьями и сестрами, кто-то вытащил весь необходимый инвентарь для эстафеты. Расхаживая по щебенке в старых, полуразвалившихся кроссовках, он был рад тому, что хотя бы белая футболка на нем не была загажена пятнами. — А твои придут, Хосок? — Не знаю. — мальчик заметил, что Намджун был в приподнятом настроении, его темные волосы смешно вздыбились из-за ветра. — В смысле? Ты же говорил им, да? — кажется, любопытство друга начало его раздражать. Он старался не показывать этого, однако по взгляду становилось всё яснее и яснее. — Да, они обещали. А у тебя, как я вижу, пришли мама и папа. — Хосок позволял яду не сочиться сквозь его зубы. Он всё ещё сохранял спокойствие. Однако сердцебиение всё-таки предавало. От чужих глаз не скрылось и то, что сам Хосок то и дело косился на вход, где должны были появиться родители. Тем не менее, его друг промолчал. Он знал, что у мальчика непростой характер и лишний раз не пытался и не желал тлеть под пронизывающим взглядом. — Слушай, а это, случайно, не твоя мама? А рядом с ней кто? — перемещая свой взор в сторону, куда кивнул его одноклассник, Хосок заметил макушку брата и мамины жалостливые глаза. Игнорируя Намджуна, мальчик прошел мимо команды по лёгкой атлетике, минуя стартовые площадки. Поднимая руку вверх, чтобы его наверняка заметили, Хосок уже было добрался до женщины, как вдруг какой-то мелкий пацан толкнул его бедром, почти случайно. — Ой, прости. — поднимая руки вверх пролепетал тот. Отряхнувшись так, словно его облили ковшом с грязью, старший сын ещё раз демонстративно потер ладонью плечо, как бы стряхивая пыль. — Пошёл ты. Кажется, тот мальчик ничего не успел ответить Хосоку, потому что он уже стоял перед матерью. Пожалуй, для него в этот раз это было, можно сказать, облегчением. Он не будет опозорен тем, что его родители не пришли. К слову об отце. Где он? Не то, чтобы ему было не плевать, потому он его, откровенно говоря, ненавидел, но всё-таки какая-то кривая ухмылочка расползалась на лице, когда старший сын понимал, что отец в очередной раз не сдержал слово. Ему было настолько мерзко от этого, насколько он получал затаённое удовольствие. Не принимая мамин миролюбивый жест, когда та хотела приобнять сына, Хосок всё-таки молча позволил Юнги переплести их пальцы, даже не поглядывая на младшего брата. — Мы пришли поддержать тебя. — ее улыбка была надломленной. Хосок понял, в чем дело. — Напился, да? — закатывая глаза, когда мать оказалась сконфуженной его предположением, поднесла палец к губам и попросила говорить потише. Естественно, он перестал говорить об этом не по той причине, что она молча показала, что так делать не нужно. Женщине было стыдно, что ребёнок уже в таком возрасте понимает, что происходит в семье. Когда Хосок стоял на старте, наклоняясь вперёд и касаясь руками резиновой крошки, он посмотрел налево, и время словно застыло на месте прежде, чем послышался сигнал к эстафете. Его мать, вечно измученная и молчаливая, смотрела на него проникновенно, а глаза её казались очень умными, мысли далёкими. Она стояла в белоснежном платье с рукавами-фонарями, её длинные ранее волосы были подстрижены по плечи. Она сделала так нарочно — когда родился Юнги, он постоянно дёргал её, вырывая волосок за волоском. Здоровьем крепким она не отличалась, что и унаследовал от неё младший сын, поэтому приняла такое решение. А ведь волосы были очень красивые, они переливались на свету каштановым оттенком. Юнги стоял рядом с ней, держа подол её платья и сминая в своих ручках. Глупо улыбаясь и махая ладошкой, Хосок заразился его лучезарным личиком, поднимая уголки губ в ответ в непроизвольном жесте. Это был последний раз, когда Хосок улыбнулся настолько искренне. После эстафеты у старшего сына яро чувствовался вкус победы на языке, который он не прекращал смаковать, пока они приближались к дому. Он ещё не знал, что его ждёт.