Нухэрни

— Столица твоя… — Чего это «моя» Столица тебе не угодила в этот раз? — надменный с хрипотцой голос издал пару смешков. Дом Артемия Бураха оставался неизменным спустя столько лет, как умер его прошлый и единственный на тот момент хозяин. Старые скрипучие доски лесенки, песочница и качели во дворике. Тот же запах спирта и тинктур повсюду, стоит открыть входную дверь. И, несмотря на это, слабый серенький дымок взлетал к небу из окна каждый день, тридцать минут от второго часа. Тогда у приоткрытого окна, ранее забитого досками, проходили светские разговоры, и на этот раз уже двух хозяев. — Ну вот и ради чего ты в такую даль ездил? Ради этого? — Артемий махнул ладонью на своего собеседника. Помилуйте, он был рад видеть то, что видел сейчас перед собой. Тело не врет. Но разве два месяца ожидания могли стоить того? Артемий бы не поверил. — Нет, не только, — Данковский фыркнул, убрав от губ трубку и выдыхая дым. — Хоть с меня там и хотели содрать кожу, выпотрошить и повесить, а человеком я остался не последним. Не волнуйся, я уже успел поблагодарить Виктора за своевременное вмешательство. А то я бы не смог забрать свои деньги с банков и купить этот прелестный халат. — и медленным, гладящим движением, провел ладонью по своему бедру, облаченному в алую шелковистую ткань. Забыл упомянуть также и про шитые узорами подушки, что привез с собой и на которых сам лежал, облокотившись локтем и уложив голову на сжатый кулак. В другой руке, в переплетении пальцев, дымилась трубка. Ноги, что были в черных чулках на поясках, вытянул на диване, скрестив. Даниил постоянно привносил что-то инородное в этот дом. Сам являлся чем-то инородным. А Бураху нравилось. — Тянет тебя на все…красное. — проворчал Артемий, сложив руки у себя на груди. Даниил, несмотря на свою расслабленную позу и трубку в руке, внимательно следил за каждым его движением. — Ох, кто бы что говорил о красном, — Брови Данковского от удивления аж приподнялись, и тот уже приложил губы к трубке, вдыхая табак. Незаметно для себя нахмурился, глядя куда-то в окно. Артемий заметил, и от одной мысли его в пот прошибло. Что-то тут не так. — Ну взял бы, не знаю, желтый. Это было бы что-то новенькое, ведь… — не успев договорить, Артемий услышал, как Даниил громко фыркнул и усмехнулся. Или так прокашлялся от попавшего в легкие табака. — Желтый! — слабый изумленный смешок издался из его груди, будто он услышал самую большую несуразицу на свете. Это было близко. — Ворах, вы, вроде бы, прожили в Столице около пяти-шести лет, и до сих пор ни черта не смыслите в таком понятии, как «вкус». — поставив трубку на тумбочку рядом с собой, Даниил опустив освобожденную руку. Бурах заметил, как с этим движением ткань халата чуть опустилась, оголяя плечо и грудь, покрытую темными волосами. Ох, змей. Какой змей. — Вкус, говоришь… — Заметил, как каштановые глаза напротив заинтересованно сверкнули. — Право слово, в одежде я не разбираюсь. — Данковский расслабленно приподнял концы губ, молча соглашаясь. Искуситель. — Какая удача, что я оказался в нужном месте в нужный час, — встав с дивана, Даниил прошел мимо Артемия, даже не взглянув. — Правда, Ворах? — Чуть что, сразу Ворах… — Артемий тут же встал со стула, помотав головой. Обернувшись, он чуть не врезался в Данковского, который стоял в дверном проеме, с поставленными руками на талии, но уже стоящего к нему лицом. Лукавая улыбка все еще не спала с его лица. — Хотите, чтобы я называл вас иначе? — медленно подался вперед, в попытке открыть для себя душу гаруспика и выпить из нее все соки. — Как же? — Дань, оставь ты эти игры уже. Ты ведь понимаешь… — Данковский развернулся. Бурах, не отдавая себе отчета, мертвой хваткой схватил того за запястье, запечатывая на месте. Будто не чувствуя боли, Даниил повернулся, профилем глядя в бешеные волчьи глаза. Артемий сглотнул внезапно появившийся вязкий комок. На это Даниил дернул бровью, ожидая ответа и теряя терпение. Когда Бурах открыл рот, то услышал приглушенный смех и увидел, как в задоре Данковский прикрыл веки. Третий раз перебивает, шабнак его дери! — Хорошо, Арте… Тёма. Тём, — Данковский вздохнул, ловко высвободил ладонь из медвежьей хватки. Мог возмутиться и сделать это сразу, но вместо этого решил еще раз удивить своим непредсказуемым поведением и всякими трюками. Именно, что непредсказуемым, ведь во время Песчанки их отношения пересекли грань дозволенного. Это был день, который Бакалавр провел в компании Люричевой, превратившись из столичного светила медицины в светило философии. До того Бурах видел ученого в Разбитом Сердце, да подумать не мог, что его пьяная мысль об ангелах дотянется до Невода. Да и как еще дотянулась! Район был заражен, а Данковскому не было жалко ни сил, ни здоровья для того, чтобы просто усесться у Юлии в одной из комнат, да трещать, что ангелы — они как столбы, вы, Бурах, и город ваш дурные, и вообще меня расстреляют! Не мог Артемий тогда вообразить, что обнаружит пьяное тело Бакалавра глубокой ночью посреди Складов. Прямо у Стаховой прозекторской. Данковский, видимо, ведомый чувством долга отправился в такое далекое путешествие со штормом в голове. Артемий тогда возмутился — бравый коллега лежит у него под дверью, а он и в ус не дует! Тогда он решил зайти к другу, дабы задать резонный вопрос в данной ситуации. Увидел, как лысая башка Рубина полирует пол. Артемий закрыл дверь, не издав ни звука. Пусть спит. Данковского он тащил до самой Берлоги на своих плечах. Тот мертвенно молчал, проглотив свою теорию об ангелах вместе с последней твириновой самогонкой. Только слышал тяжелые вдохи и выдохи. Становилось ясно, что Бакалавр был не так уж и пьян. Но и не трезв. Уложив того на топчан, Бурах не скупился на воду, что была редкостью в этом помещении. Что уж тут сказать кроме того, что Спичка умница — тащил домой воду и прочее. Бурах не ожидал благодарности от змеи за протянутую руку помощи в виде теплой постели и освежающей капли воды. Он бы и так помог. А тот отплатил сторицей, лишь миновал 12 день. Даниил помнил, как Бурах узрел его в грязи по уши, но не оставил валяться в ней. Стоя перед входом в кабак Андрея, он изъяснялся в чём-то инородном, чужом и неведанном. Таковыми Артемий линии считал, что сплелись между ними ещё в первый день. И только на этот момент обрели зрелость. Но он не ждал, что самому Даниилу хватит сил во всем сознаться первым. Неожиданность, которыми был полон столичный гость. За размышлениями Артемий подметил, как Данковский взялся за вязаный поясок. Распустил его, оставив свисать по бокам мелкой веревочкой и заставляя шелковый халат распуститься и уже совсем слабо свисать с его локтей. Обернулся к Бураху всем своим естеством. Уже не было зазорно любоваться. Когда Даниила приподняли на руках (ведь взрослый тридцатилетний мужчина весом не с пушинку) и с горем пополам дотащили до постели, по пути расстегивая на степняцком теле все, что расстегивалось, несчастный халат ещё чудом держался, касаясь то пола, то теперь уютного матраса кровати. Тот распахнул свои руки, кладя их на подушку, и Бурах начал изучать излюбленное тело в очередной раз. Тело было покрыто темными, ака вороньи перья, волосами, с рук до груди, от груди и до самых пят. Помимо них было то иное на теле Данковского, что Бурах смог поставить уже сам. Он коснулся кончиками своих грубых пальцев старых отметин на аккуратном плече, у бледного соска и под острой ключицей. Почувствовал, как табун мурашек слегка прошелся по бледной коже. Стоило Бураху поднять взгляд от старых меток, как страстные глаза, что искрились красным, приблизились к нему чуть ближе, чем было ранее. Губы Даниила были тонкие, но необычайно мягкие. Слегка потресканные, быть может, покусанные. Бурах был уверен, что его собственные были наощупь пышные, властные. По крайней мере, так говорил ему Данковский, смахивая всегда пот со лба после подобных авантюр. — Изволь, — прошептал тот, прекращая поцелуй. Бурах выдохнул, и уже сам оказался придавлен к постели, с Даниилом, усевшимся у него на бедрах. С гордой осанкой и напыщенно радостной физиономией, будто за подобное ему должны были вручить премию. Артемий бы вручил ему премию самого красивого человека на свете. Волнистыми движениями Данковский начал опускаться ближе к паху, не отрывая взгляда от глаз Артемия. Он коснулся пальцами пышного русого лобка. Какова радость, что не придется больше возиться с ремнем и пуговицами. Штаны держались на ногах Бураха неимоверно тяжелой и испепеляющей ношей, как мешок, хотелось вскинуть ноги к небу, дабы они слетели прочь и врубились куда-нибудь в стенку да подальше. Но если он так сделает…полетит и Даниил. Потому он решил не двигаться ни на дюйм, лишь ощущая чужое дыхание нежной кожей. И не только им пришлось довольствоваться, когда на часах прозвенело ровно три часа дня. Властно пальцы сомкнулись на твердом члене. Пытались сжать, а потом ласково проходились по выступающим венкам. Кончиком большого пальца Данковский коснулся головки, наматывая на ней незамысловатые круги и вырисовывая примитивные узоры. Руки Данковского хоть и были аристократичны, но не лишены были грубости кожи и мозолей. Артемий уже так к ним привык, что не вынес бы больше нежных прикосновений шелковых женских ручек. И даже если так, то ровно такие же руки могли быть у каждого фабричного. Но им Артемий дал бы в морды. Нет, дело в самом Данковском. Хотелось, чтобы так его касался только он. Почувствовав, как влажный кончик языка коснулся уретры, Артемия подбросило. Даниил провел влажную дорожку от головки по всему стволу, а затем уткнулся носом в лобок, прикрыв один глаз и крепко держа в руке достоинство менху. Зрительный контакт, непрерывный и страстный, заставлял тело трястись в ровной степени так же, как и от ощущения тесноты в теплой и влажной глотке. Чёрт столичный всегда изводил его качественным минетом перед тем, как вывести Бураха из себя и взять над ситуацией полный контроль. Губы Данковского плотно обхватили ствол, язык мягко ложился на слой кожи. Неторопливость, что была характерна ему, заводила еще сильнее. Змей высасывал из него жизненные силы и рассудок по капле, заставляя понемногу звереть. И как приятно было ощущение, когда головка неуклюже утыкалась в щеку, а затем глубоко касалась горячих стенок горла. Как холодный воздух заставлял вздрогнуть, стоило Данковскому только освободить его от пленительной теплоты. Каков контраст ощущений, когда он снова опускал голову ниже и поправлял размашистым движением упавшие на глаза черные пряди. Бурах видел, как Данковский напрягся, сдвигая брови у переносицы. Хмурился, а щеки алели. Сам Артемий ощущал, как находился у грани, что так хотелось скорее переступить и ощутить всплеск разогретых чувств. Бурах прикоснулся к чужому, уже мокрому, затылку. Запустил в растрепанные пряди пальцы, массируя кожу. Оттягивал, заставляя Данковского двигаться решительнее. До того Данковский не издавал ни звука, лишь громко дышал и мычал, ощущая вес Бурахово достоинства на языке. А сейчас невольно простонал, забвенно приоткрыв мутные очи. Впился Даниил ладонями в бедра перед собой. А затем, не выпуская изо рта, уткнулся кончиком носа в напряженный живот. Услышал над собой отчаянный вскрик, ощутил, как пальцы впились ему в затылок. Считанные мгновения превратились в мучительные минуты, во время которых Данковский пытался освободится от хватки, что вдавливала его в живот, не давая воздуху. Еще несколько секунд ощущая, как головка напряженно билась у него в горле, Даниил вскинул голову, с почти таким же диким криком полустоном. Захрипел невольно от того, как распирало рот и горло. Он прикоснулся к своему лицу, и от кончика рта протянул на пальце вязкую белую нить. Артемий, в попытках отдышаться, внезапно уловил странные звуки у двери. И он бы не удивился, будь это говор отца или фантомный смех из какой-нибудь другой комнаты. Но это были обычные детские голоса. — Я говорю тебе точно, они там спариваются! — заговорщеским тоном проговорил один из детей, явно пытаясь быть тихим. Только шепот у него был громкий. — Спариваются? — второй, уже озадаченный, голосок. Девичий. — Ну это когда дерутся до смерти! — До смерти?! — Или до первой крови, я уже не помню. Соревнуются в силе! Ноткин давно рассказывал. Но сказал, что сам такое с Ханом устроить хочет! Артемий ощутил, как его покрыл седьмой слой пота. — Спичка с Мишкой! — сдавленно прошептал он, мигом приподнявшись на локтях. — Что?.. — еще с кашей в голове промычал Данковский. А потом как его осенило, да взгляд сразу стал острым, а голос шипящим. — Ты же сказал, что они у Лары с Рубиным! — Неважно! — проворчал он, поднимаясь с мятой простыни. — Быстро, ударь меня! Да чтоб синяк был! — Что?! — ошеломленно крикнул Даниил, да не сразу осознал, как оказался под Бурахом, уже с занесенным кулаком над его физиономией. — Артемий, в бога душу мать! Ты что делаешь?! — Да умолкни ты! — крикнул Артемий, натягивая на бедра мятые штаны. Затем тут же принял ту же угрожающую позу, от которой у Данковского дыхание сперло, не успев восстановиться. Он уже было хотел крикнуть недоуменно еще раз, но услышал, как дверь заскрипела, принимая в комнату двух сорванцов. — Подождите! Хватит драться… — как герой Спичка ворвался в комнату. Да потом умолк, с Мишкой за пазухой. — Ой…а крови то и нет совсем. Значит, только начали. А вы до первой крови или до смерти? — Конечно, до смерти! — пискнула Мишка, прижимая к себе куколку одной рукой, а другой указывая на Данковского. — Ты смотри, как он папе свитер его любимый задрал! А у самого весь рот в белой пене! Данковский почувствовал, как его щеки, не успев остыть, загорелись с новой силой. А вместе с ними и удушающая ярость. Дети ожидали зрелища. Артемий получит свой фингал под глазом, как и просил.