Нухэрни

— Слышь, Хан, — на подобное обращение Хан лишь презрительно нахмурился, не поворачивая головы. — Чего тебе? — ожидал несколько мучительно долгих секунд, прежде чем сдержанно рявкнуть. — Ноткин! Ноткин, молча отойдя от шкафа, всучил Хану в руки бутыль. А затем задумчиво пробормотал: — Настоящая кладезь всякой всячины… — Тинктура? — Каспар, крепко держа в запотевших ладонях стеклянный бутылек, начал рассматривать его в мельчайших подробностях, до последней пылинки. Она была ярко рыжего цвета, чуть что и почти красная. Как там дядь Исидор говорил: черная твирь и..? — Она самая, — рыжий пацаненок закивал, гордо расставив руки по бокам. — Ты говорил, что один из твоих пёселей подхватил заразу какую. Вот, отыскал единственную. А то там все одни мази какие-то. Ну, наверно, неудивительно, поздняя осень ведь на дворе, а у рабочих на заводах и складах кости то ломит. — А тебе какое дело до моих псиглавцев? — Хан, насколько мог, высокомерно хмыкнул и поставил тинктуру на одну из коробок, стоящих рядом. — Какие они уже псиглавцы? Как Многогранник рухнул, так и ваша стая распалась. — на это упоминание Каспар моментом посмотрел себе под ноги. — Пёсилями я называю тех немногих, что остались верны тебе. И раз уж так, то душа у меня всегда за хворающих болит, уж извини. — Ноткин театрально прижал руку к сердцу. — Мы не станем воровать у младшего Бураха. — Каспар сложил руки на груди в знак протеста. — Уже воруем. — Хан уперто помотал головой, Ноткин закатил глаза. — Гриф попросил нас принести всякие машинные детальки из Машины, которых у Бураха навалом. Но разрешения у него-то он не спрашивал, верно? Значит — воруем. — Пропажу гаек и шурупов он не заметит, а одной единственной тинктуры очень даже. — Да он уже давно сюда не приходит! — вспылил Ноткин, прижав пальцы к виску. — Если бы каждый раз посещал, то уже давно бы оттер кровь на операционном столе! Хан уже было хотел возмутиться, мол: «да как ты смеешь сомневаться в профессионализме человека, что спас тебе жизнь!», но краем уха уловил, как в замочной скважине двери начали возиться. Возится так, будто хотели разнести ее на части. Бурах! Ноткин не успел даже пискнуть, когда Хан схватил его за плечи и закрыл ему рот, утаскивая в одну единственную неосвещенную комнату в Машине. Он даже думал, на кой она здесь? Разве что для того, чтобы копить в ней коробки и ящики со всяким бесполезным содержимым или просто пустые. Теперь она сделает хорошую службу — сокроет в себе мальчишек Грифа. Один, конечно, пришел просто за компанию, да и вообще должен был контролировать Ноткина, но не суть. Тот понял, что у входа в Машину кто-то начал копаться, потому стоило умерить пыл и перестать дергаться в крепком каинском захвате. Откуда столько силищи в таком дрыщавом пацаненке? Черт его знает. — Город твой дурной, и ты вместе с ним, тоже, Бурах! Хан от удивления аж столкнулся взглядом с Ноткиным, таким же изумленным, все еще с прижатой ко рту руке. Убрав, ладонь, он осознал, что вошел в Берлогу не Гаруспик, но. — Ну ты чего, Дань? — так называл в городе Данковского только один человек. Артемий, закрыв за собой дверь, встал столбом за спиной столичного ученого, ожидая ответа. — И правда, чего это я? — хмыкнул Даниил, состроив наигранно спокойную физиономию. При том крепко ухватился пальцами за свой подбородок. Видать, что от переизбытка негативных эмоций у него должна была отвиснуть челюсть. — Прекрасный город, где нельзя даже уединиться на час и культурно заняться любовью. — Культурно заняться любовью? — Артемию аж сбило дыхание, от того он поперхнулся воздухом. — Ты это так называешь? Бедная Ева думала, что ты там меня убиваешь, вот и вызвала Сабурова с его свитой! Пойми бедняжку. — Был бы ты на моем месте, когда я, оправдываясь перед Сабуровым, стоял в дверном проеме с шухером на голове и в одной мятой рубахе, а на меня пялилось во все глазища мужичье его треклятое, так по другому бы запел! — Даниил мысленно слышал голос Бураха, что причитал ему «сам виноват». Обернулся и промычал, глядя Артемию в лицо — Надо было засунуть тебе в рот какой-нибудь кляп… Издалека услышав краткий пересказ и увидев, как в яром удивлении лицо Артемия расширилось в геометрической прогрессии, Хан и Ноткин прижали ладони к губам, кусали себя за язык и пытались унять дрожь в груди. Лишь себя не выдать и не засмеяться в голос. — Что же это такое, Дань? Кляп? Я тебе во многом уступаю. Но такого вытворять не позволю. Сам же называешь это любовью. Так как можно любить человека, его затыкая? Даниил внезапно улыбнулся, будто его осенило. Затем подошел вплотную к Бураху, кладя ладонь ему на грудь, по пути проводя ей дорогу к русому затылку. — Знаю, что не позволишь. Да я и сам эту практику не жалую… — а потом, недолго думая, добавил: — Значит, в Омут больше ни ногой. Хотя бы месяц. И правда, бедная Ева… Но нужна альтернатива. — Альтернатива? — в Бурахе не осталось и следа былого негодования. Касания рук Данковского вывели его чувства на чистую воду. — У тебя дома я этим заниматься тоже не намерен. Надеюсь, в твоем возрасте память еще не пострадала. — Дошутишься, ученый… — Артемий взял ладонь Данковского в свою собственную, слегка сжав. Всего-то решил припугнуть. А Даниил даже не дрогнул. Даже кончики губ дрогнули, слегка поднявшись ввысь по щекам. — Уже дошутился, — Данковский слегка прикрыл глаза, чуть ли не нос к носу столкнувшись с Бурахом. Прошептал: — Спускайся вниз. Ноткин с Каспаром не могли услышать, что сказал такого дядь Бакалавр, что младшего Бураха аж подкинуло на месте и он умчался по лестнице вниз. Но внутреннее чувство опасности кричало, что это злосчастное место, где мешали органы с настоями, а теперь еще собираются делать что-то невообразимое, лучше как можно быстрее покинуть. Стоило Данковскому развязать платок у себя на шее с видом павлиньим и пойти следом за Бурахом, Ноткин с Ханом начали обдумывать план действий. Думали недолго, так как голоса внизу уже глухо разбивались от стены. Лучшего момента для побега и быть не могло. План был прост, и тем не менее очень продуктивен: встать, приготовиться, открыть тяжелую железную дверь и дать деру, пока ноги не сотрутся и не заржавеет мозг. Услышав громкий удар сверху, Данковский хмыкнул, стоя в маленьком коридорчике: — Вы, оказывается, не заперли за собою дверь, Артемий. — Ох, вот услыхает нас весь Город отсюда, того и гляди, как галопом примчится Сабуров верхом на одном из своих патрульных. — произнес тот. Даниил был слегка озадачен. Голос издавался не из импровизированной спальни со старым топчаном, но из операционной. — Тём… — Что? — У тебя колени не замерзнут? — от игривого ощущения в груди он аж фыркнул. — Заладил уже, — пробурчал Артемий, лежа на операционном столе, возложив руку на приподнятое колено. Он сам не понимал, с какого перепугу прыгнул сюда, а не на топчан. Там и теплее, и даже как-то удобнее, хоть и разницы почти что никакой. Но уже лежит нагой. — Ну змей… — Ну-ну, не ворчите на меня, Артемий, — на ходу, невозможно долгими движениями Данковский начал расстегивать свой змеиный пояс. «Ходячая карикатура на самого себя, ей богу.» — подумалось Бураху, что не был в силах отвести взгляд от цепких пальцев на пряжке, отливающей серебром. — Да как тут с тобой еще и не ворчать, — он хотел было закатить глаза, но те просто не поддавались спазмам мышц. Данковский, что все эти мгновения находился в поле его зрения, смог подкрасться незаметно, будто ускорился и за один шаг преодолел расстояние между столом и лестницей. — То не рычи, то не ворчи… — Тяжелое бремя, — Даниил прикоснулся кончиками пальцев к грубому подбородку, словно был скульптором, оценивающим красоту своего творения, достойную всяких похвал. — И я буду рад его облегчить. Артемий почувствовал, как вторая ладонь легла ему на бедро, пока другая все еще держала его цепкой хваткой. Тогда его притянули ближе, заставив ощутить на языке вкус дорого столичного табака, который курил Данковский временами. Ощутил, как у него уже нет терпения. В Омуте их так резко прервали, Даниила заставили отчитываться перед главой патрульных за насилие над коллегой, а Бурах прятал голову под подушкой, пытаясь скрыть стыдливую алость щек от сердобольной Ян, и в попытке отдышаться. Нет уже сил ждать. — Тогда облегчай уже, — выдохнул Бурах в губы Данковскому. Судя по тому, что он увидел в глазах напротив, просить больше не было нужды. В тот самый момент, когда Артемий встал на колени и облокотился на локти, на этом холодном операционном столе, сердце Даниила пропустило удар. Такой огромный, устрашающий мужчина, и так верно вставал к нему оголенной спиной. Приятное чувство защекотало у него под животом, а затем заныло в страстной нужде. Мельком заметил, как дернулась макушка Артемия, стоило штанам упасть на кафель вместе со звонкой пряжкой. Прикоснулся ладонью к выпуклой ягодице, ощущая меж фалангами пальцев нежную кожу. Приковался взглядом к широкому, мускулистому бедру, провел невидиую дорожку от до самой поясницы. И вот он расстегнул свою белоснежную рубашку, заставив неуклюже сваливаться с его плеча. Уже собрался поднять слегка ногу да наконец забраться и унять ноющую боль в паху, как услышал хрипловатое: — Ты же не собираешься в сухую… — Где? — хватило его только на один твердый и решительный вопрос, требующего незамедлительного ответа. — В шкафу, где еще… — чуть ли не страдальчески выдохнул Бурах, утыкаясь носом в выставленные перед лицом костяшки. Данковскому хватило последних капель рассудка на то, чтобы выбрать необходимую банку, от которой Артемию не придется испытывать какой либо дискомфорт. Пусть люди думают, что тот кричит так от боли, ведь никто из тех, кто придерживается такой мысли, в жизни не узнает и не увидит, как в спешке, но бережно Даниил выбирает подходящую мазь из каких-то травяных настоев. Как проводит несколько фаланг пальцев меж сужающихся стенок, чтобы подготовить к первым вспышкам боли. Не поймут, какую радость и обжигающую страсть испытывает Данковский, ощущая, как его сдавливает Бурахово нутро. Это Даниил мог назвать «связью». Такой, которой у него ни с кем никогда не бывало. Минута за минутой, Даниил проходил все дальше, впившись пальцами в бедра Артемия. Тот открыл рот, немея, и все же издавая тихие-претихие стоны, чуть ли не сдавленные меж зубов. Даниил резким движением толкнулся бедрами вперед, и Артемий, подняв голову от рук, ахнул так, что эхо разбилось об стены Машины. Почувствовал, как ладонь Даниила одобрительно легла ему на плечо. Еще один резкий толчок, и Артемий ахнул еще раз. К третьему он уже был готов, и его голос прозвучал в разы тише. Даниил, поняв, что его действий недостаточно, поддался вперед и лег грудью на напряженную спину. Ключицей ощущал, как мышцы спины напряженно перекатывались под кожей. Он протянул свои ладони, одной перехватил широкую шею, замыкаясь на плече, а другой вцепился накрепко в грудь. И надавил, тем самым вжимая в себя, будто желал слиться с Артемием в единое целое, чтобы тот ощутил, как Данковский по нему страдает и как преисполнен желанием. Артемий чувствовал, как его распирает изнутри. От Данковского, что не жалея, выбивал из него рычание и стоны, от тепла, что обжигало его легкие. Каждое движение отлажено, каждый отзвук — в унисон. Он затылком ощущал чужое дыхание, чувствовал на шее впивающиеся зубы. Ему показалось, что костяшки его рук и колени замарались в крови. Показалось. Кровь была засохшей. Но он был готов пустить из себя новую — так хотелось выпустить из себя и показать все чувства, что били изнутри по ушам, словно барабан. Бам-бам. — Тёма… Бам-бам. — Тём. Бам. — Артемий, мать твою! — Что?!..Что?.. — вдохнул Бурах. Кислород ужасно обжег легкие, что хотелось закашляться, аки больной туберкулезом. — Дверь закрой. Тут и так сыро, еще не хватало замерзнуть насмерть.- трактовал ему Данковский, уже как с минуту убравший с него руки и покинув нутро. — Какую такую дверь? Ты в своем уме? — он почувствовал, как колени несчастно задрожали. Еще чуть-чуть и заискрятся. — Похоже, в этот раз я перестарался. — такой итог вынес Даниил, глядя на то, как Бурах, на дрожащих руках и ногах пытался слезть со стола. — Молодец, — прокашлялся в кулак Артемий. А ведь действительно — молодец. Когда Бурах поднялся по лестнице, то услышал не только, как незакрытая дверь бьется от сильного ветра, но и уловил шорох, будто мышка пробежала. Не только услышал, но и увидел. Но была это совсем не мышь. — Чего дверь не закрыл? — кивнул головой Бурах. — А ты чего щеголяешь в том, в чем мать родила? — Я первый спросил. И вообще, это моя берлога, Гриф. В чем хочу, в том щеголяю. — Да я на минутку всего! — вскинул Гриф руки, облаченные в дырявые перчатки. Выглядело как жест оправдания, но так он хотел только прикрыть внушающие уважение и зависть виды. — Дверь давно бьет, значит ты тут больше, чем положено. Чего надо-то? — Артемий сложил руки на груди, сурово сдвинув брови. Сложно, конечно, быть устрашающим, когда стоишь без всякого обмундирования перед собеседником. Но отец всегда учил его смотреть людям прямо в глаза. — Ой, вот когтищами вцепишься, медведь, так не оттащишь, — вздохнул рыжий маргинал, прикрыв глаза и помотав головой. Медведь уж хотел предъявить, что он вцепится этой птице разве что в горло, если не ответит. Но угрозы пришлось оставить при себе. — Ноткин с Ханом сюда заходили. — Ноткин с Ханом?.. — Хотели взять у тебя кучку всяких запчастей, винтики там, колесики, ну знаешь. Не волнуйся, я за них ручаюсь. И я верну все в необходимые сроки, братишка, до последней пружинки! Вот, кстати, и мешочек, который мне был нужен, — Гриф схватил маленький мешочек, в котором звенели железки. — Ну все, я пойду. Передавай привет змею и прочих вам успехов! — и захлопнул за собой дверь. Больше она не грохотала. Еще несколько минут Артемий глядел вперед, не видя ничего перед собой. Посмотрел в сторону. Подойдя к коробке, что находилась рядом с ним, он взял в руки тинктуру. Тинктура «Зурх», из черной и бурой твири.