История длиной в 7 сигарет

Двор-колодец, изогнувшийся изящной аркой, как будто возносит каждый звук вверх. До самых верхних этажей, где обрывок бледно-голубого неба растянут между крышами, как простыня. Отчаянно цокает каблуками молоденькая девушка, выскочившая из подъезда в расстегнутой ветровке. Собственные шаги почти не слышны, скрадываемые мягкой подошвой кроссовок. Он оборачивается вслед девушке, провожает ее взглядом без особого интереса. Слабое любопытство к нормальной жизни, которая внезапно отошла вдаль, отодвинулась и стала собственностью кого-то другого. Дверь подъезда снова распахивается, выпуская теперь уже немолодую женщину. Он успевает прихватить захлопывающуюся створку кончиками пальцев. Миролюбиво поздороваться в ответ на возмущенный ответный взгляд. Люди, в основном, злятся просто потому, что напуганы, так что не нужно их пугать. Хотя есть неприятные исключения. Внутренняя лестница только усиливает ощущение, возникшее во дворе: бесконечная восходящая с более чем десятком пролетов, сырой холодный воздух, пахнущий бетоном и пылью. Только ажурного кусочка неба наверху уже тоже нет. Стоило бы воспользоваться лифтом, недовольно гудящим, спрятанным за грязной пластиковой створкой, но подъем по лестнице позволяет собраться с мыслями. Это кажется особенно важным сейчас, когда он собирается... Собирается что, собственно говоря? Кризалис замирает, ухватившись одной рукой за широкие деревянные перила. Вот и забрался к самому чердаку, даже не запыхавшись, как в старые времена, и что? Где хоть одна внятная мысль, хотя бы парочка идей на подходе? Затасканная приветственная фраза, позволяющая пустить разговор в накатанную колею. За спиной неожиданно распахивается дверь квартиры. Без предупреждающего шума, без звука приближающихся шагов. Один из местных обитателей пялится на него, стоя на пороге в жеваных тапочках и с дымящей сигаретой. Хочется курить. Тоже. Но не особенно вежливо делать это в чужом подъезде у кого-то под дверью. — Проблемы? — восхождение к заветной двери приходится отложить. — Есть одна. Ты дружок этого пидора что ли? К нему приперся? — тело выдвигается из квартиры в коридор, позволяя разглядеть грязную майку и штаны. Надо было покурить на улице. Успел бы, если б не подвернулась та женщина, после которой можно было проскользнуть в открытую дверь. Сигареты во внутреннем кармане, штук шесть еще есть, но надо будет купить в ближайшее время. Толстые перила удобно упираются в спину, если повернуться к собеседнику всем корпусом. Вопрос из разряда тех, на которые отвечать нет смысла. Можно просто подождать, пока говорящий сам окончательно заведется. Кризалис склоняет голову к плечу, вслушиваясь в ощущения. — Чо ты молчишь-то, забыл, к кому пришел? Для агрессивного тычка в плечо, как это принято было при разборках в детском летнем лагере, добрый сосед уж слишком трусоват. Но делает еще пару шагов вперед, нависая сверху вниз. С полголовы разницы в росте, и сколько-то там еще килограмм под грязной майкой. — К своему другу, — руки все-таки машинально вытаскивают из кармана пачку сигарет, встряхивают, на слух определяя — полупустая. — У тебя с ним какие-то проблемы? Давай их решим. Пачка отправляется обратно в карман — дымить в помещении все еще откровенно невежливо. Конечно, это ошибочно расценивается то ли как нервозность, то ли как признак слабости. — Если я тебя еще раз тут увижу... То и тебе, и этому уроду... — Будет что? — чужие руки, удерживающие за полы куртки, разжать легко. Пальцы на запястья и один удар под колено. Вот и никакой уже разницы в росте, всё обернулось в противоположную сторону. Сигарета валяется на полу и продолжает дымить. — Так в чем суть разногласий? — Кризалис присаживается на корточки, чтобы продолжить разговор лицом к лицу. Удар с правой в скулу это тоже предсказуемо. Предсказуемо и медленно, вялые движения, не имеющие под собой приличной базы. Уклониться — раз плюнуть, даже не выпрямляясь. — В том, что вы педики гребанные, и я вас... — Оставишь в покое, я думаю? — выдвигает предположение Кризалис. Возражения пресекает ударом кулака в зубы. Раздражение и злость — это только на поверхности. Глубже внутри нет ничего, кроме удивления. До чего шаблонно. Всегда было шаблонно, во дворе с мальчишками, в спортшколе, и взрослым уже, пока строил карьеру, сколько он видел таких. Всегда одинаковых, уверенных, что делают мир лучше, не позволяя спокойно жить другим. Вот такой особый вид мрази. Кризалис выпрямляется, подтягивая за собой вверх за майку и чужое тело. Тяжелое. Прописать бы всем бегать по утрам, но он и сам в последнее время забросил, так что смысла нет в назиданиях. Лестница в четыре ступеньки, крошечная, сглаживающая резкий поворот лестничного пролета. Противник по ней не то чтоб даже скатывается, а скорее сползает, нелепо взмахивая руками. Оглушенно садится, мотая головой и не догадываясь утереть текущую из носа кровь. Кроссовки все так же мягко ступают и по лестнице, как на улице по асфальту. Насколько любопытны здесь остальные соседи? Успели уже прижаться к глазкам в ожидании развития событий? И вылезет ли кто-нибудь на лестничную клетку? На всякий случай обернувшись к дверям спиной и держа руку так, чтобы заслонить ее от наблюдателей, Кризалис вынимает из кармана нож и выщелкивает лезвие. — Мне кажется, мы всё ещё не договорились, так что я озвучу словами. Если я узнаю, что ты хоть раз до него доебался, то вернусь и отпилю тебе руки вот этой ржавой херней. Будет сложно и долго, но меня, знаешь, всегда хвалили за то, что очень упёртый. Ну что? Теперь покурили и по домам? Окурок он и правда размазывает подошвой по бетону, пока тот не прекращает дымить. Всё равно приходится постоять еще немного, подпирая стену, пока «сосед» собирает себя с пола. Из-под прикрытия закрывающейся двери Кризалиса еще успевают оповестить, в какой позиции и как часто он предпочитает иметь сексуальные контакты. Согревшийся в ладони нож оттягивает карман. В голове ни одной, даже самой убогой мысли, еще хуже, чем было до стычки. Ладно, раз уж пришли. Он заносит руку, чтобы постучать, но дверь распахивается после первого же касания. — Зайди, — Поэт в рубашке, хмурый и отстраненный, тянет его за руку, вопросительно вздергивает бровь, увидев разбитые костяшки. — Познакомился со стеной, — зачем-то врёт Кризалис. Ощутимо краснеют уши, наверняка, совсем горячие, если потрогать рукой. — Она не хотела этого знакомства и сопротивлялась? Почему они оба делают вид, что ничего не случилось, когда через деревянную дверь слышен любой шорох — он и сам не совсем понимает. Перекись почти не ощущается на руке, сырой бинт, сырой воздух, привычная апатия, тоже как будто тяжелая и отсыревшая, нарушаемая только приближением Поэта, ходящего туда-сюда по квартире, физическим присутствием другого человека. В чужом доме уютно. В чужом пристальном саркастичном внимании. — Завязал. Пойдем уже что ли? Если честно, то ничего он толком не завязал, только обмотал полоску бинта вокруг ладони, прижав пальцами. Всё это моментально разъезжается при попытке заново натянуть на ноги кроссовки. Он спускается вторым. Без возможности увидеть лицо Поэта и его реакцию на мелкие капли крови на полу лестничной площадки. Просто пялится бездумно в спину. Шершавая ткань пальто даже на вид создает ощущение сухого, царапающего тепла, такое контрастное окружающей прохладной сырости. Хочется положить ладонь на рукав, поглаживая подушечками пальцев. Вместе с противно скрипнувшей дверью подъезда бьет по рецепторам волна свежего воздуха. Пахнет прелыми листьями и как будто бы тонким льдом, покрывающим лужи, озонисто, остро. Сигарет всё-таки оказывается целых семь. Он успевает прикурить одну, с удовольствием дорвавшегося наркомана затянуться, попутно сматывая с руки скатавшийся за пару минут бинт... И тут же давится вдохом, обнаружив на себе пристальный вопросительный взгляд. — А? А я не спросил, да? Тебе помешает? — попытка разогнать ладонью дым, и без того прозрачно-тонкий и рассеявшийся на ветру, должна выглядеть со стороны довольно нелепо. — Мне не мешает, — Поэт улыбается ему едва уловимой, какой-то насмешливой улыбкой, словно только сейчас узнал нечто очень забавное, но еще не открывшееся другим. Протягивает руку, отнимая сигарету (пальцы холодные-холодные, сухие как пергамент), затягивается, наконец отводя взгляд. Живой, не искусственный, не библиотечный свет, как будто иначе обрисовывает его. Темные круги под глазами, морщинку между бровей, неуместно резкие скулы на лице, которое почти-почти могло бы принадлежать какой-то античной статуе. Узкие бледные губы, сжимающие фильтр сигареты. — Идем, что мы встали-то дымить под окнами, — произносит античная статуя, вопреки словам выдыхая дым и жмурясь. Смотрит из-под ресниц. Они идут. Выбираются из довлеющего над головой дворика-колодца, хлопают черной решетчатой дверью в широкой арке, и выпадают на людный тротуар. Доктор сказал бы, что это большой прогресс, что они двое начали с кем-то общаться, заводить новые знакомства, выходить из дома. Доктор был бы крайне недоволен, что общаться они начали друг с другом. Это всё наносное. Попытка оценить себя глазами кого-то стоящего извне. Доктор. Женщина у двери подъезда. Мудила в соседней квартире. Пациенты психушки. Маргиналы. Педики. Всё это не ответы, даже не характеристики. Всё это — стряхнуть с себя ладонью, как сигаретный пепел, случайно просыпавшийся на рукав. Гораздо важнее ответить себе самому на вопрос, чего ты хочешь. Чего ты хочешь от этого человека, с которым зачем-то идешь рядом, пытаясь искоса, украдкой рассмотреть его лицо? Никакого ответа нет. Он все-таки прикуривает новую сигарету. Вдыхает дым, долго, сосредоточенно, словно набирая в легкие воздух перед прыжком в воду. Но нет никакого воздуха, только бьющий по мозгам никотин. И нет никакой воды, есть только прикосновение к чужому рукаву, волнующее до мурашек, до вставших дыбом волосков на загривке. — Пойдем здесь? Уже не помню, если честно, когда вообще выбирался из дому просто так, а не по делам... До вечера остается пять сигарет.