божьи коровки ищут чудо, фей и пряжу — и целуют в полюса минеральных щёк

о д и н н а д ц а т а я: чай каждый час Крылья людей – это лопатки. Они треугольные и костяные. Их бы перевернуть. В них бы воткнуть сотню подушечных перьев. Лопатки берегли душу, чтобы та не отстегнулась и не вылетела из тела, а сами не могли вспорхнуть. Но сейчас Феликс чувствовал крылья. Явственно, тяжело. Странно. Он не сразу понял, где спит. А спал он на кухне, как в солнечном кругу: онемевший, придавленный чьим-то боком, прижатый двумя одеялами. Всё это было мягко и влюблëнно. Не напрасно. Феликс выбрался из ловушки и огляделся. Хëнджин сопел около его рук. Тёмный хвост и чёрная одежда, а всё равно – светлый. Будто немного подтаявший. Феликс невольно погладил его щëку. Задержался на крошке, прилипшей к ресницам, и бережно её стряхнул. Хëнджин повёл носом, но не проснулся. От него наконец-то тянуло ду́хами: принцами лужаек, королевами гор, детьми рек. Это было восхитительно. Феликс трогательно вздохнул – и вдруг словил лукавый взгляд Оханы. — Утречко, — пропела она. Голос клюнул в барабанную перепонку. Ухо загорелось, и Феликс поморщился: — У меня что, похмелье? — Ты не пил, вроде, — лучезарно отозвалась Охана. — И то верно. Он зевнул, снова скривившись. Размял руки, коснулся пульсирующего виска, воровато огляделся. Уточнил: — Ты на нас одеяла просто сверху бросила? — Да, — широко улыбнулась Охана. — Забота для галочки, — возмутился Феликс. — Ну, что умею. Четыре кружки пестрели на столе: две пустые и две остывшие, в которых мутнел чай. Охана беззаботно щипала брови. Её зеркальце отбивало блики. Минэко куталась в большую пелерину и выпекала что-то сладкое. Тоже – безмятежно. Об их пьянке говорил только пакет пустых бутылок из-под соджу, который торжественно звенел, стоило Хëнджину шевельнуться во сне. — Подозрительно хорошо выглядите, — недовольно заметил Феликс. — Пили вы, а помятые мы. — Опыт, — прокряхтела Минэко где-то у духовки. — Не смешите, — пробормотал Феликс. — Наверное, это от слëз. Стоит мне хорошенько поплакать, и я перерождаюсь. Всегда так было. Можно печенье? Так вот, слëзы. От них похмелье чудовищнее, чем от алкоголя. Здорово, что я вообще проснулся. Вы куда-то собираетесь? Охана ответила: — К морю. Слушала. Она его слушала! — Жарко, — хрипнул Хëнджин. Ещё бы. Феликс держал руку на его щеке и не собирался её убирать. Не сейчас. Потом Хëнджин очнётся, поймёт, что лежит на чужой кухне, покраснеет и отползëт в угол, чтобы сгореть там от стыда. А пока Феликс радостно игрался с его беззащитностью. Не со зла – с любовью. — Нахал, — сказала Охана, когда поняла его намерения, и тихо засмеялась. Ловко вскочила, накинула куртку, подхватила Минэко. — Нам пора. Веселитесь. Не забудь вытащить тасики, если не хочешь есть угольки. Пока-пока! Феликс оценил её, как достойного противника, и сурово вздохнул. Опустил взгляд. Наткнулся на распахнутые, пылающие глаза Хëнджина – и едва не опрокинул стол. Под рёбрами зажëгся... азарт. — Испугался? — прищурился Хëнджин. — Немного, — признался он. — Теперь не знаю, кто из нас первым сбежит в угол. Доброе утро. — Перестань дрожать, — зашуршала прослойка тканей. — Умоюсь, пожалуй. Доброе. — Пачка щёток под раковиной, — спешно подсказал Феликс. — Выбирай любую. Советую её чем-нибудь обклеить, чтобы другие не спутали. Цветные пластыри лежат там же. — Хорошо, — он даже не стал отпираться. Поднялся, о чём-то задумался. Резко согнулся и поцеловал в лоб. — Скоро вернусь. Феликс так и застыл. Рассеянно пронаблюдал за его походкой и схватил мамино зеркальце – всё верно, глаза на мокром месте. Чудесно. До одури приятно. И кухня сразу засветилась белым, и голова прояснилась. Феликс набрал побольше воздуха и крикнул во всеуслышание: — Сердце – кремень, которым разжигают огонь! Издалека донеслось восхищённое, смешанное с зубной пастой: — Поэтично. — Я знаю! И Феликс повалился на стопку одеял, не сдерживая улыбку. Он был в восторге. В хлопьях – снежных, медовых, хлопковых, – в поцелуях и объятиях. Он был так влюблён, что самую малость боялся разорваться на цветы и чувства. Будет даже не больно. Феликс не поймёт, если лопнет. Он пробежался по кухонным шкафчикам, выхватывая съедобные мелочи, достал из духовки тасики, отыскал зубную щётку, ополаскиватель для рта и жвачку, причесался, натянул лиловый свитер и вернулся к одеялам. Прилёг. Так, чтобы утреннее солнце тоже легло – на его макушку. Чтобы отдохнуло на нём, напиталось счастьем. Феликс готов был показать всего себя миру. Ему срочно нужно было облететь горы или поговорить с луговыми растениями. Нужно было рассказать, как сильно бьётся его сердце, высекающее искры. Удивлённый Хëнджин уже не меньше минуты склонялся над ним. Он вернулся с мокрыми сияющими волосами и аурой мороза. Спросил: — Витаешь в облаках? — Облетаю горы, — Феликс покрепче зажмурился. — Даю клятвы и обещаю быть послушным волшебником. — Ладно, — кивнул Хëнджин. Уселся за стол, поболтал кружкой остывшего чая. — Я тебя подожду. Замолчали. Кухню накрыло детское, розово-белое одеяльце. В тарелках прорастали бархатцы, а на подоконнике проклëвывались сизые гвоздики. Тянуло сладостями. Феликс не выдержал и сказал: — Сейчас я ощущаю себя так, словно меня выдумали, пока готовили конфеты. — А я будто разучился кататься на велосипеде, — улыбнулся Хëнджин, — настолько утро кажется новым. Нет, правда, впервые такое. Каждое утро ведь новое, но почувствовал я это только сейчас. — С днём перерождения, — подсказал Феликс. Его запястья мягко коснулись. Прижали к полу, пощекотали, поцеловали – и отпустили. За окном таял снег и кружился лёгкий ветер. По небу плыли облака – кошки и ягнята. Весна похрустывала во всякой луже: кто-нибудь маленький и непоседливый ломал корку льда, чтобы услышать феечный звук. Просыпались яблочные сады. На верёвках неслышно покачивались рубашки, выцветшие футболки, джинсы с вывернутыми карманами, наволочки и простыни. И было мирно. Феликс и Хёнджин долго лежали – молча, беззастенчиво, приютно. — Посторонись! — дверь с хлопком стукнулась об пылесос. — Ценный груз! Ценнейший! Феликс лениво перевернулся на бок. Хëнджин убрал юбилейный выпуск «Мистических историй ОРАКУЛА-крошки» и с интересом уставился на Джисона, что тащил коробку чипсов. Упаковки выскакивали и запрыгивали обратно, с трудом поспевая за хаотичными движениями хозяина. — Короче... — Боже, Хан. — Отставить лесть, — скомандовал оживлëнный Джисон. — Короче, как вы знаете, мы с Минхо помогаем в пекарне. Где он, кстати? За мной же шёл... Короче! Случилось чудо. По соседству есть малюсенький продуктовый магазин, с которым я обзавёлся связями. Просто бизнес, парни. Меня там очень любят. И появился шанс, который я не смог упустить. Та-дам! Бесплатные чипсы! На пороге наконец появился Минхо. Протолкнулся через коробку и трëхцветную куртку, вымыл руки, налил чай. От него веяло корицей и весенним праздником. Работал, значит. Джисон любовно ворковал над коробкой: пытался втиснуть её в стены кухни, но свалил стул, сбил ботинки с сушилки, попытался замести следы и наделал ещё больше шума. Когда грохот стих, Хёнджин полюбопытствовал: — Так откуда чипсы? — Их списывали, а он выпросил, — сдал Минхо. Джисон мгновенно рухнул с разрывом сердца. Позеленел, побледнел, покраснел. Предательство сразило его так, что потемнело даже в глазах Феликса. Пришлось успокаивать разорванное сердце чаепитием и порцией сладостей. Джисон сурово жевал рахат-лукум, поглядывая на преспокойного Минхо через ободок кружки. Выдумывал месть. Наверняка представлял, как заливает в ноздри Минхо воду, заставляет отпрашиваться с уроков и по-рыцарски предлагает довести до дома. Он даже язвительно посмеивался. План был ему по душе. — Всем привет, кого не видел, — на кухню ворвалось чьё-то запыхавшееся, ещё дремлющее сознание. Это Бан Чан. — А где Минэко? Она попросила меня купить таблетки от головы. Феликс цокнул: — Всё-таки у них похмелье! Актрисы. — Значит, таблетки пойдут на заначки, — умно рассудил Джисон, загребая пакет и опуская в него нос. — У-у! Куча йогуртов и мёда! Я смотрю в рай? — Ну-ка отдал, — Бан Чан выхватил покупки, вяло почесал глаза. Пригляделся. — Это что, большая коробка чипсов? Откуда? — Я достал, — обиженно засопел Джисон. Бан Чан обвёл взглядом кухню в поисках утвердительных кивков. Получил их, поверил, покопался в пакете и вытащил мёд в бутылке. Передал в дрожащие руки Джисона. Произнёс: — Круто. Ты молодец, Хан. От неминуемых рыданий спас Сынмин. Он открыл дверь, но, увидев Джисона, тут же её захлопнул. Кажется, побежал по тающей дорожке. За ним выскочил патруль: его поймали за шкирку, ввели в дом, усадили за стол и вручили кружку. Джисон лукаво усмехнулся: — Я планировал тебя искать, а ты сам прилетел в мои руки. Вот так везение. — Ещё раз повторяю, — важно начал Сынмин, — я не собираюсь быть твоим секундантом. Наступила тишина. Сделав несколько глотков чая, Бан Чан сонливо спросил: — Что происходит? — Я вызвал Минхо на дуэль, — расплылся в улыбке Джисон. — Он согласился со мной стреляться. Снова притихли. Развернув конфету, Бан Чан уточнил: — Зачем? — Всё просто: я защищаю свою честь. Во имя чипсов! — Не советую их есть, — вздохнул Минхо. — А я советую, — горячо заспорил Джисон. — Всё началось с той ночи в библиотеке. Минхо осмелился назвать меня никудышным добытчиком и заявил, что я не умею держать язык за зубами. Потом посмотрел на коробку чипсов во-от та-ак, — он театрально прищурился, — и ничего не сказал, но я всё понял. Бросил варежку. Он поднял. — И всё утро Хан атаковал мой телефон нытьём... — Сынмин словил пламенный взгляд и, кашлянув, исправился: — Точнее просьбой стать секундантом. Пока вы все спали, я был в преисподней. — Что вы делали в библиотеке ночью? — удивился Бан Чан. Минхо и бровью не повёл, а Джисон мигом стушевался. Попал в западню. В нескромный конфуз, из которого ему нужно было выбираться. Он аж побелел — настолько усердно думал. Вспомнил, что Бан Чан щёлкает ложь с полуслова. Отчаянно сдался: — Делали тайные заначки. На всякий случай. — Я же говорил, — закатил глаза Минхо, скрыв маленькое, хищное счастье победы. — Секреты – не твой конёк. — Сколько раз я сказал, что ты умудряешься путать имена своих котов? Ноль! Ну, теперь один... Но ты сам напросился! Феликс и Хёнджин прислонялись плечами друг к другу и тихонько ждали, пока Бан Чан всех рассудит, помирит и успокоит. Тот не торопился. Досматривал сны, стараясь как можно ровнее держать осанку. Ему не верили, но преждевременно не беспокоили. — А ты однажды пришёл в оранжевом, — немного лениво бодался Минхо, — хотя тебя попросили одеться в кофту цвета фукси. Джисон раздул ноздри. Подцепил яблоко, гневно разломал его надвое, отдал Минхо половину – тот незамедлительно её принял, – и при этом злобно затрепетал: — Извини, что у меня нет модного словарика. Зато я был охренеть какая охра. — Не ругайся, — скривился Минхо. Бан Чан выпил чай, доел конфету и мудро протянул: — Вы же понимаете, что спорите без смысла? — Естественно, — выпалил Джисон. — Вот и ладненько, — он грузно поднялся. — Пойду я. На меня повесили бешеных младшеклассников. Буду приучать их к субботнему волейболу и гонять по стадиону. Увидимся. Когда он профессионально смылся, остальные тоже не стали задерживаться. Завернули в белую бумагу по тасику, поклонились духу холодильника и ушли. Феликс лёг на пол, а Хёнджин вернулся к чтению. Так и затихли. Притаились на виду. Было что-то семейное в их молчании. Кухонный быт – это сказочница. Хёнджин периодически менял наполнители кружки, а Феликс выпил тройную порцию кофе и переборщил с зефиром. Без шансов на спасение прилип к одеялу. Оживал между медовыми хлопьями и поцелуями – и снова впадал в дрëму. Хëнджин ходил по кухне: иногда заслонял солнце, шуршал тапками, разбирал пакет, потягивался, зевая, и нарочно задевал вытянутые ноги, украшенные разными носками. — У тебя тоже это чувство? Будто мы знакомы сто лет, а сейчас доживаем последние дни в солнечном доме. Феликс с удивлением понял, что сказал это не сам, а услышал от Хёнджина. Он приподнялся на локтях и горячо прошептал: — Сегодня – да. Это была правда. Феликс ничего не знал о покое. Он рос в мире, в котором царили вечные луга и просторы лужаек, но сам был громом и молнией. Ни на миг не останавливался. Просыпался раньше будильника. Всегда где-то ходил, с кем-то играл, что-то творил, пока в галактику зелёных гор не ввалился Хёнджин с коробкой наперевес и скептическим: «Привет. Я подумал, что вы не выйдете». — Пойдём в комнату, — тихо предложил Хёнджин. Феликс нехотя вылез из одеяльного логова. Пригладил волосы, полусонно зашагал за Хëнджином. В комнате гудел компьютерный блок. На мониторе плыли мыльные пузыри: Охана читала праздничные электронные открытки, но она давно ушла и система заснула. От подушек тянуло разнотравьем. Феликс представил, как заваливается на них, но не успел мечтательно обдумать желание: Хëнджин толкнул его раньше. Из-под пледа вылетели перья. В носу закипело. Феликс растерянно упал на живот и тут же перевернулся. Раскраснелся, удивляясь: — Что... делаешь? Хëнджин неуверенно улыбнулся. Это было красноречиво. Он выглядел ранимо, жертвенно и немного глупо, оттого так сильно захотелось его обнять. Невероятное ощущение. Новое. Феликс медленно откинул голову. Дождался, когда Хёнджин заберётся на кровать и склонится над ним, – и не шелохнулся, но всем видом, нутром и разумом прильнул ближе. Почуял абрикосовое мыло. В губах вспыхнула кровь. Хёнджин аккуратно поцеловал в шею. Обхватил за бёдра, задержался так, невольно хмурясь. Потянулся к футболке. И наконец ответил: — Люблю.

***

В маленьком, горном и далёком, как детство, доме было не протолкнуться. Низенький стол заполонили галстуки кошмарных расцветок. На дверце холодильника висел пиджак: его случайно облили соком, с воплями промыли и закинули сушиться. Пылесос нарядили в рубашку, чтобы она не помялась. Ободки, помады, лаки для волос и туфли поблëскивали из всех щелей: девочки их подбирали, примеряли, корчились и рассерженно отбрасывали обратно. Мальчики не паниковали. Они успели побывать в небывалом ужасе, когда увидели себя в костюмах. Им и соль покажется сладостью. Чайник готовился улететь в стратосферу – так часто его включали. В раковине утопили модный журнал, когда макияж, рекомендованный визажистом на первой странице, не получился. Затем безрассудное утопление приравняли к настоящему убийству. Неоткуда было больше черпать стильные советы. Этот день окрестили легко и просто. Чай каждый час. Вальяжно помешивая зелёный кипяток и поправляя длинные рукава, Феликс наблюдал, как его кухня превращается в примерочную. Хёнджин сидел поблизости. Озадаченный всеобщим ажиотажем и тоже попивающий чай. Пятую кружку-наружку. Его донимали больше всего. Он городской, а, значит, посвящённый в тонкости бальных костюмов. Феликс не знал, как это связано, но тихонько посмеивался. Не вмешивался, даже когда ловил тоскливый, измученный взгляд. Лишь доливал до края кружку и возвращался на место. Точнее в угол, в который был закинут, чтобы его не задавили. — Галстуки вообще в моде? — задумался Бан Чан. — Не особо, — мрачно ответил Хëнджин. Джисон в галстуке-бабочке так и застыл. Его пришлось откачивать лёгкими пощёчинами, водой и комплиментами. Банановый эклер вовсе вернул жизнь в тело. — Ты таких плохих слов не говори, — отдышавшись, отозвался Джисон. — Я эту бабочку по всему полю ловил. Буквально. Ветром сорвало. Милые девушки! Научит ли кто-нибудь одного доброго, но не всезнающего парня завязывать... Он не закончил – милые девушки пригвоздили его к стене, как маленькое насекомое. Он и опомниться не успел. Феликс продолжал посмеиваться из своего угла. Ещё больше расхохотался, даже поперхнулся, когда Минхо, вернувшийся с улицы и тяжело вздыхавший, принялся перевязывать галстук-бабочку. Хёнджин любезно поколотил по дрожащей спине. Полностью истрëпанный, он сказал: — К вечеру мы все умрём. И его тут же утащили восвояси. Радиоприёмник бормотал весёлую песню. На ступенях порога стояли тапки – в них искромëтно влетали, в них быстро добегали до магазина за заколками и нитками, в них возвращались. Около дома, далёкого, как детство, было накурено. Девочки выдували жвачки, хмуро колдуя друг над дружкой. В какой-то момент не досчитались Чонина. Затем обнаружили его у компьютера: полусогнутого, удручëнного, тучно выпекающего пиксельные торты. Его пиджак, стянутый с дверцы холодильника, лежал на кровати льдистой коркой. — Можете выбросить, — сказал Чонин. — Это теперь не пиджак, а стена. Чайные часы продолжались. Низенький стол вытряхнули от галстуков. Теперь на нём громоздилась огромная, старая, пыльная книга, из которой Чанбин методично вычëркивал по строчке. «Полезные советы дамам за пятьдесят». «Порвите рубашку. Необработанные края – это то, что вам нужно!» «...блузка+платье». «Не бойтесь геля для волос. От вас не оторвут глаз. Или вы не оторвёте руки от головы. P. S. Инструкция на случай непредвиденных ситуаций расположена в конце пособия». На вопрос, откуда такая книжка взялась, Чанбин рассеянно отмахнулся: — У сестры нашёл. — Ей же лет восемь, — удивился Феликс. — Вот и к ней все вопросы! Часы в обнимку с чайником тянулись. Феликс был в восторге. Он только наблюдал, чтобы не мешаться под ногами, и лишь слушал, чтобы не сбить привередливую спесь обманчивыми советами. Феликс сидел тихонько, как мышь ниже травы. Его бальный набор давно был готов. Хёнджин одним утром помог. Незатейливо, без просьб и слов. Теперь Хëнджин отдувался, собирая костюмы по цветам, аксессуарам и надёжности. Строго отчитывался перед Бан Чаном, если находил тайный карман, в который совершенно случайно могла упасть крошечная бутылочка коньяка. Вместе они всерьёз задумывались – а вдруг прокатит? Но качали головами и шли расстраивать хозяина или хозяйку вещи. — В актовом зале будет темно, — мистически нашëптывала под нос Рюджин. — Поэтому больше всего! Стразы! Блёстки! Пайетки! Стеклярус! — Точно колдует, — ужаснулся Джисон. Прокашлялся, прежде чем неуверенно спросить: — Ты говоришь на латыни? Или это девчачий? — Ты просто тупой, — мирно влез Минхо. Вспыхнул спор. Началось перекидывание словами: охра – фукси – фарфалле – фунчоза... Заскучав, Феликс в который раз удивился, насколько умело Джисон и Минхо переваривали друг друга. Феликс вздрогнул, когда его загривок погладили. Он поднял глаза из солнечного уголка, в котором сидел, и словил тёплый, тёмный взгляд Хëнджина. В животе заскреблось. Бёдра, на которых розовели царапины, кольнуло, будто шерстью. Феликс резко потупился и услышал, как Хёнджин хмыкнул. Сам чуть не рассмеялся. Хван Хёнджин – это город, бетонные лабиринты, асфальтовые вены, голубое небо и газировка, от которой приятно, потешно мутило. Это смелость, когда нужно, и робость, когда кто-то другой оказывался храбрее. Это наушники в кармане, сигарета за пылающим ухом, пыль на макушке, спрятанная под кроватью гитара и сетчатый забор заместо рёбер. Это проволока, соединяющая кости. Это любовь. — Я больше не могу, — заныла Дженни. — Сжалься. — Терпи, — приказала Рюджин, прокручивая плойку для волос, — мне нужно тренироваться, иначе на бал пойдёшь Горгоной. На кухне появилась Минэко. Невероятно старческой походкой добралась до кофеварки, покашляла для виду, даже сгорбилась, лишь бы её не трогали. Зато Охана по полной веселилась. Отвоёвывала доверие детей: она знала десятки схем по плетению причёсок и с удовольствием раздавала советы. Разделяла труд Хëнджина. Намеренно. Феликс тепло отметил, как двое разных по духу человек спелись в общем деле. Охана прекрасно ладила с девочками. Если бы не она, то мальчики стали бы манекенщиками-подопытными. — Кажется, — неверяще протянул Бан Чан, — готово. Под ночь все столпились у зеркала. Лениво бодались, ожидая своей очереди. Вертелись, приглаживали складки, фотографировались и смеялись. Были невозможно довольны. Хёнджин лежал на полу кверху животом. Обмахивался журналом, бесцельно смотря в потолок. Он готов был полететь на белый свет, но Феликс успел раньше: склонился над ним, загораживая лампочку. — Жестоко, — прокомментировал Хёнджин. — Поздно меня спасать. — Не сердись, — весело отозвался Феликс. — Когда все разойдутся, я приготовлю тебе кашу. — Они не разойдутся. — И то верно, — он серьёзно задумался. — Можем переночевать у тебя. Сильно устал? Хёнджин высунул язык и показушно умер. Феликс потыкал его в лодыжку, не получил реакции и пошёл за корзинкой – собирать припасы на ночёвку в полупустом логове. Он обошёл стайку кружек и с трудом выбрался из круга щебечущих о том о сëм подростков, раздумывая, чем наградить Хёнджина. Мысли не шли. Бёдра горели, напоминая о касаниях. Всё, что можно было празднично вручить, Феликс уже дал: керамическую наружку, черëмуховые сладости, первый поцелуй. Удивлять было нечем. Хмыкнув, Феликс вернулся к телу и надавил на тёплую грудь. — Пять минуточек, — проворчал Хёнджин. — Давай перед балом съездим в твой город? — предложил Феликс, усевшись на корточки. — Поедим уличную еду, сходим в компьютерный клуб. Я знаю, ты тоскуешь... — ...а гулять там не с кем, — Хёнджин разомкнул глаза. — Давай. Переглянулись – и оба вдруг вздрогнули, заслышав капель. Взбодрились и мигом бросились наружу. Остальные побежали следом. Без причины, не одевшись, но быстро и нужно. В горном городе будто лопнуло изумрудное зелье. Тучи рассеивали зелёные лучи, кошки шипели, флажки на домах развевались. С крыши капало на высунувшиеся носы. Снег поблëскивал и по крупицам испарялся. Феликс опешил, не зная, радоваться или плакать, а остальные заголосили: — Дождь! От таких капель мох прорастëт прямо на ступеньках и в хлебницах, а южные птицы вернутся домой. Их порхание слышалось за горизонтом. Не лопатки, а настоящие крылья. Феликс задрал голову вверх и во все глаза посмотрел на небо, зная, что в изумрудные тучи сейчас смотрит весь его мир. Уши улавливали шум: девочки бесились под дождём, не волнуясь о платьях, а Джисон носился за галстуком-бабочкой. Хёнджин был близко. Так близко, как только могло оказаться чудо под носом. Он обнял Феликса за плечи, смотря вовсе не на небо, но видя звёзды на щеках и полумесяц во лбу. Осторожно клюнул в висок и сказал истину, которая обозначала, что скоро всё закончится. Что история далёкого, как детства, дома завершит свой ход и замрëт, отпустив подросших птиц. Они найдут пряжу, из которой сумеют спрясти будущее. И растаят, точно снег или сахар, а у Феликса останутся лишь липкие ладони. — Весна пришла.