божьи коровки ищут чудо, фей и пряжу — и целуют в полюса минеральных щёк

д в е н н а д ц а т а я: волшебник-город В городок, укрытый горами и мягким снегом, весна приходила поздно. Феликс сидел на крыльце, в терпеливом ожидании потягивая сок, и подслушивал мир. Чудеса, а не звуки. Недалеко шуршали разноцветные одеяла. На верёвках подтаивали простыни с полустëршимися узорами: у одних – нашествие бело-розовых незабудок, а другие были украшены жёлтым горошком, бледными спиралями или силуэтами аистов. Минэко месила тесто для пирогов и сахарного печенья. Слышно было, как крутятся миски, сыпятся дрожжи, вливается молоко, включается духовка... Охана беззаботно болтала по телефону, накручивая провод. Ей всё нипочём. За тремя домами слева играли в бадминтон, а четыре дома справа тихонько спали. Весна мелькала в каждом углу. Она плутовски наступала на пятки, намекая, что пора освобождаться от тяжёлых ботинок. Нежно гладила загривки и без боя снимала шапки. Хохотала, срывая шарфы апрельско-майским ветром марта. Покачивала колокольчики, омамори, музыкальные подвески и плюшевые игрушки, которые достали, выстирали и прицепили к уличным сушилкам. Она и впрямь пришла. — Привет. И он – пришёл. Явился! Под утро, с чехлом для гитары и рюкзаком на запястье. Отчаянно зевающий, наспех причëсанный. Невероятно красивый. Феликс откинул голову. Поднял и взгляд, и сок, улыбаясь: — Салют. Хёнджин немедленно улыбнулся в ответ. Стянул наушник, покрутил его и бросил. Замер так: лицо в лучах, взгляд – наверх, далеко-далеко, в тигровое небо. Легко, просто и спокойно. — Сколько нам осталось? — Меньше часа, — прикинул Хëнджин, закатывая рукав куртки и вглядываясь в часы. — Не забывай, что ещё дойти надо. Пешком отсюда – около двадцати минут. Значит, посидеть в доме сможем полчаса. Хотя на дорогах скользко, а я боюсь разбить гитару. Придётся торопливо плестись. Ещё хотелось бы перевести дыхание и не бежать сломя голову с билетами... Феликс прикрыл глаза, слушая – и заслушиваясь. Этот голос, пожалуй, ещё одна чудесность мира. Понятно было, что рассудительный, пунктуальный и великолепный Хван Хëнджин проснулся минут двенадцать назад, оттого скромно покашливал, робко хрипел и мечтал о тёплом чае. Это забавляло. Феликс отдал ему сок, поджал колени к животу и задумчиво протянул: — Мы будто взрослые. — Я, — выделил Хёнджин и засмеялся: — Ты даже варежки забыл положить в карман, да? Пришлось хорошенько призадуматься. — ...блин, да. — Пойдём в дом. Феликс бессознательно протянул руку. Хёнджин тут же взялся за неё, помогая подняться, несильно сжал. Аккуратно отпустил. Боднул в плечо. Феликс толкнул в ответ, покрепче прижался и зашагал к двери. Складывалось странное ощущение. Прощальное. Феликсу мерещилось, что ему машут призраки родственников, – словно знают, что больше его не увидят. Из-за этого неистово тянуло к полу для поклона. Цвета выцвели, звуки отзвучали, воспоминания стали далёкими, как первый день рождения. Минэко будто напоследок пекла печенье. Хёнджин молча вёл за собой, хоть и шагал чуть позади. Как взрослый. Как взрослого. — Ты сейчас впишешься в стену! — радостно крикнула Охана, развалившаяся на подоконнике. Она отняла голубую трубку от уха и удивилась: — Чего побледнел, а? Простыл? Я мигом намешаю тебе горючее лекарство. Или горячее. Как получится. Феликс моргнул. Чихнул. Взбодрился. Аж полегчало. Камень – с души. Охана погрозила кулаком, отвлеклась на телефон, увлеклась, естественно, и трагически провалила свой надзор. Всё та же мама. Она натягивала воротник свитера до самого носа и безмятежно, тайком в него смеялась, продолжая скручивать провод. — Ты и впрямь бледный, — заметил Хёнджин, укладывая чехол за низенький стол. — И тихий. Феликс отмахнулся: — Уже всё прошло. Практически. — На солнце ты немного просвечиваешься, поэтому я не разобрал сразу. Прости. Что случилось? — Что случилось... — повторил Феликс, стараясь сложить мысль. Защебетал шёпотом, чтобы мама и бабушка не услышали. — Случилось вот что – я тебя люблю. Навострившийся Хёнджин мгновенно порозовел. Собрал волю в кулак, скрестил на груди руки и кивнул: — Хорошо. А дальше? — Ощущение, будто мы уезжаем насовсем. — Не нравится? — Не знаю. Тревожно как-то. Вздохнув, Хëнджин погладил Феликса по щеке. Потянулся дальше, заправил за ухо минеральную прядь (ставшую бирюзой из сапфира), – и ничего больше не успел. С воплями и яростной дрожью его снëс Хан Джисон. Удивительная сила. Доподлинно неизвестно, как работал мозг Джисона и почему он отдал приказ о нападении на высокого-высокого Хван Хëнджина, а не на маленького Ли Феликса, но авантюра удалась. Он без труда опрокинул предателя № 1 и лихо развернулся к предателю № 2. — Сознавайся, — прищурился Джисон, — это побег? Феликс беззащитно поднял руки, нервно улыбаясь: — Не принимай всё так близко к сердцу. — Ой. Точно. Сердце... Хёнджин, пытавшийся встать, не успел, – на него очень прицельно свалились. Придавленный Джисоном, он рухнул обратно на линолеум и смиренно вздохнул. Так привычно. Мило и трогательно. Смешно и грустно. Так и нужно. Чувства и впрямь были удивительные. У Феликса потеплела голова, нагрелось солнечное сплетение и раскраснелись щëки. Он едва не засмеялся, когда услышал знакомые шорохи. — Хан, ну что ж такое, — это был Сынмин, застывший на входе в дом. — Просили задержать, а не убить. — Мы опоздали на секунду, — покачал головой Бан Чан. — И уже такая катастрофа. — А я не удивлён, — Минхо вырос рядом. — Нашли, конечно, кого отправить. Йеджи, метающаяся позади них с тележкой для печенья, недовольно фыркнула: — Он сам вырвался вперёд. Чуть на тележке не уехал, как услышал про их поездку. Переругиваясь, делясь комментариями, выдвигая гипотезы и теории, они небольшой стайкой птиц залетели в дом, расселись по углам и уставились на Феликса. Тому пришлось сдаться: — Это не побег. — А что тогда? — вклинилась Минэко, переступая через ноги Джисона. Запричитала: — Ну вы и вымахали, ребятишки. Раньше одним подзатыльником можно было отбросить любого из вас хоть до моря, а сейчас даже до лба не дотянуться. Может, шваброй? — Бабушка, — возмутился Феликс. — У тебя и так жуткая репутация. — Зловещая, — поправила Охана. Кухонная суета никак не сходила: мама и бабушка принялись громко спорить, Чанбина заставили мыть посуду, Джисон пытал Хëнджина, каменно лежащего на линолеуме. Щëлкали электрические приборы, кипятилось молоко, шумело радио. Феликс задумчиво почесал затылок и уселся за столик. Он умел становиться невидимкой, когда хотел, и просто разглядывал окружение. Вокруг проклëвывались весенние мотивы. Зелёный свет, свежесть от волос, прохлада. Шапок и шарфов было меньше, чем раньше. И сердце билось иначе. Легче. — Ты не собираешься меня спасать? — донеслось полуживое, близкое. Феликс медленно сфокусировал взгляд на распластанном Хëнджине. Уточнил: — А нужно? — Ну, — он кашлянул, — мне, кажется, осталось жить не больше трёх мгновений. — Ой как заливаешь, — вспыхнул Джисон. — Всё под контролем. Под кон-тро-лем! — Слабо верится, — цокнул Минхо. — Ребята, — Феликс постучал ложкой по чашке, намекая на своё присутствие. — Усаживайтесь, пожалуйста, полукругом. И слушайте. Мы с Хëнджином отправляемся на свидание в другой город. Не смущайтесь, не нужно! Это в порядке вещей. Мы тщательно откладывали деньги с школьных обедов и ждали подходящей погоды. Официально объявляю, что этот день настал. Кухня притихла. Охана, его решительная и вечно смелая мама, даже гудящую трубку забыла положить. Она потëрла висок и уточнила: — А где вы будете жить? — В отеле, — отмахнулся Феликс. Бан Чан удивлённо поднял брови, Чанбин красноречиво хмыкнул, а Хëнджин неловко вздохнул. — И теперь, — продолжил Феликс под смущённые взгляды, — когда я сделал такое важное заявление, спешу сообщить: нам пора бежать. Мы вернёмся через двое суток с первыми лучами рассвета! Хëнджин с трудом успел взять гитару и выцепить две булочки в дорогу, – Феликс схватил его за руку, потянул к выходу, влетел в ботинки, вцепился в чемодан и нырнул на улицу. В прохладу, зелень и осколки грибного дождя. Изумрудные капли разбивались об голову. Лужи хрустели под ногами. Колёсики чемодана скользили по белым тропинкам. Феликс нёсся так, что сам верил, будто спасается от погони, перестрелки и допроса под светом настольной лампы. И верил, что стал самым бархатным журавлëм. Городок детства, изрезанный горными хребтами, оставался позади. С каждым мгновением всё дальше и дальше. Феликс второпях оглянулся. Ненадолго разжал пальцы, отпуская запыхавшегося Хëнджина, и вытянул ладони. На одну положил солнце – опять с ним обручившись, – а другой снова взялся за ледяную руку. Волосы шелестели. В мокрые глаза бился ветер. Городок детства был волшебной долиной, по которой хотелось лить слëзы. Хëнджин долго смотрел за горизонт, не шевелясь. Всë-таки спросил: — Почему мы бежали? Феликс широко, дрожаще улыбнулся: — Если бы я остановился, то больше бы не решился уезжать. А здесь, — он покачался на пятках, — что-то вроде границы. Когда я вернулся, то сидел прямо тут на чемодане, ел молочный ломтик и наблюдал, как на меня с объятиями летят друзья. — Мило. — Сделай что-нибудь, пока я... Хëнджин обнял его со спины, не позволив разреветься. Уткнулся в шею и пробормотал: — Не надо. Мы ведь не прощаемся. — Мы вернёмся, — судорожно вздохнул Феликс, скрывая всхлип. — Извини. Я расчувствовался. Он покрепче сжал ручку цветочного чемодана, храбро себе кивнул, отвернулся и пошёл вверх по склону. Хёнджин не сразу, но двинулся следом. Негромко позвал: — Феликс. — Оказался рядом, протягивая наушник. — Придётся нам идти рядом, чтобы удобно было слушать музыку. Отказаться ты не можешь. — Славная стратегия, — восхитился Феликс, будто такая хитрость проворачивалась впервые. — Очень романтичная. — Стараюсь, — хмыкнул Хёнджин. Зазвучало Па-де-де, словно перелив драгоценностей под движениями Феи Драже и принца Оршада – а билеты едва не сдуло ветром. Завихрились псалмы Стравинского, заканчивающиеся на просветлëнном аккорде – и долгое ожидание бок о бок, и путешествие по вагону. Бросилась в голову 4-я симфония Прокофьева – значит, пора в путь! Затем у засыпающего Хëнджина разрядился телефон. Поэтому Феликсу пришлось взять себя в руки (и Хёнджина – тоже), свернуться на сидении и тихо, под свой нос и в чужое ухо напевать старые мелодии, пока за запотевшим окном бежали луга и поля. Как речки и как время. Всё ещё было тревожно и волнительно, но Феликс лишь громче пел, а Хёнджин только крепче его обнимал. Горы уносились вдаль. Кучерявые барашки оставались лишь на небе. Даже днём был виден месяц луны – верхушка земли была чистой бирюзой. — Как себя чувствуешь? — Солнцем, которое расщепили на кварки. — Так, — Хёнджин кивнул, собираясь следить за мыслью, — дальше. — А из кварков сделали два других солнца, но поменьше. — Почему? — Потому что я не один, — засмеялся Феликс, — и мне нужно делиться, а не только держать всё в себе. Когда он произнёс это вслух, то сам наконец понял, о чём думал последнее время. Ли Феликс – это бесконечный поток слов. Радио, телевизор. Разноцветные картинки и шум. И всё же его не знали, даже если внимательно слушали. Говорили: «А, тот вечно неунывающий мальчик?», – потому что Феликс без лишних слëз доставал рюкзак из озера или вытягивал жвачку из волос. Говорили: «Странноватый, но милый», – когда Феликс был укрыт одеялом синяков, но продолжал улыбаться в ожидании чуда, весны и любви. — И принимать, — догадался Хёнджин. — Делиться и принимать. — Да. Поэтому можешь меня хоть по шоссе водить за руку – я не убегу. — Я не буду так делать, — он возмущëнно втянул воздух. — Мне ещё вернуть тебя надо будет. И себя. Замолчали. Стало спокойно. Наступало время для передачи друг другу волшебных знаний и солнечных поцелуев. Феликс примет каждую каплю и любое касание. Уже шагая в отель, он успел получить тройку объятий и двойку поцелуев, – и до ужаса покраснеть. А город всё ещё был таким, каким и запомнился. Блëклый снег таял в тёмных изгибах улиц. Провода гудели, покачиваясь от ветра и белых голубей. Таксофоны, светофоры и вывески мигали на разный лад. По дорогам неторопливо волочились зелёные пакеты. Пыль целенаправленно била в нос. Всюду клубились съедобные ароматы: прилавки с хот-догами, рисовыми клëцками, мороженым и супом-лапшой заполонили углы. «Любопытно, — внезапно озарился Феликс, — что жизнь тут бьёт ключом, но ничего не меняется. Даже магазинчик сотовой связи уже стоит здесь столько, сколько я себя помню». Захотелось погрустить, но никак не получалось. Было одно отвлечение, что шагало рядом и не понимало своей силы. — У моей мамы есть сестра, — решил пояснить Хёнджин, разглядывающий закоулки с прачечными, ломбардами и закусочными. — А сестра работает в отеле. Я ей звонил на днях. Она дала два бесплатных выбора: жить в номере и помогать убирать коридоры или же, хм... Обитать в подвале. Я выбрал второе, чтобы не тратить время. — Ой, — Феликс поник. — А я совершенно не подумал о деньгах на жильё. — Ничего, — Хёнджин похлопал его по плечу, — тебе незачем думать о мирских заботах. — Тоже верно. Феликс сонливо тëрся носом о своё плечо, пока рассудительный, пунктуальный и великолепный Хван Хëнджин заводил их в тупик. Он ориентировался по памяти, с ужасом спрашивал прохожих, сверялся с местными картами, копался в советах мимо проходящих гадалок, плутал и находился, но ни разу не отпустил запястье Феликса. Он был таким... хорошим. Тёмным, но искренним в своём поведении. — Пришли, — неуверенно объявил Хёнджин. Поправил куртку и пригладил волосы. — Поздороваемся, закинем вещи и передохнëм немного, пока заряжается мой телефон. Потом позвоним мамам и пойдём гулять. Хорошо? Феликс посерьёзнее кивнул. Когда они прошли по оранжевому паласу и, напуганные, но решительные, остановились напротив регистрационной стойки, на них мигом вышла девушка. Она носила кулон-ласточку и выглядела как принцесса, знающая об ответственности за себя и детей. Девушка кивнула Хëнджину и скосила на Феликса оценивающий взгляд. Представилась: — Нако. Что-то в ней неистово переливалось. Строгое, отточенное. Мрачное. Тёмное. Как в Хёнджине. Она была немного старше, но всё равно оставалась ему зеркалом. Феликс аж залюбовался, а Хёнджин лукаво прищурился: — На работе украшения запрещены. Нако чуть было не потянулась к кулону-ласточке, но вовремя одумалась и зловеще улыбнулась: — Бесплатное проживание племянника – тоже. — Нельзя? — растерялся Феликс. Нако снова взглянула на него и сурово вздëрнула бровь. — Нет. Поэтому ваше здесь нахождение будет тайным, а если о вас прознает хозяйка, то мне отсекут голову. Что ж, Феликс сначала по-дурацки повёлся. Он даже не замечал улыбающегося Хëнджина, пока тот не засмеялся. Нако прыснула и махнула: — Не бойся. Меня не убьют. — Чудесно! А что насчёт жилья? Нас не выгонят? — важно спросил Феликс. — Учтите, что эффект неожиданности прошёл. На ложь не поведусь. — Никто вас не тронет, — заверила Нако. — Хозяйка обожает маленькую звёздочку всех праздничных гулянок – и её игру на гитаре. — В это могу поверить, — сказал Феликс. Хёнджин мигом толкнул его, раскрывая полюса обеих щëк. Улыбка тут же зацвела. — Я думал, что ты будешь постарше. Она сделала лёгкий поклон и не стала выдавать свой настоящий возраст – Феликс ни за что не переживёт такого откровения. Хёнджин молча ждал, пока они наговорятся. Нако оценила цветочный чемодан, минеральные пряди волос и кучу браслетов и наконец повела их в самое незабываемое место всего отеля – закрытый на вечный ремонт подвал. — Побольше, чем кладовка, — Нако чихнула, всеми силами стараясь не отмахиваться от пыли. — Хорошее место. Здесь вас не потревожат ни призраки, ни горничные. Даже мыши сюда не суются. — Оно и видно, — Хёнджин закашлялся. — С каких пор его не убирали? — С тех самых, — ответила – это действительно был весь ответ! – Нако. — Итак, правила для новеньких. Не шуметь сильно после десяти, вся музыка должна быть в наушниках. Ключ от общей уборной под матрасами. Использовать строго после полуночи. По коридорам ночью долго не болтайтесь. — Долго? — удивился Феликс. — Но немного, значит, можно? — Твоя пассия – безрассудный, опасный и великолепный Хван Хёнджин, — отчеканила Нако. Хёнджин мгновенно закатил глаза. — Он просто не посмеет не затащить тебя туда, куда не следует соваться. — Поэтому я уже здесь, — пробормотал Феликс. — И вот ещё что, — она отцепила от фартука кошелёк и деловито его протянула. — Вот. На нормальную еду. Уверена, вашего бюджета хватит только на газировку и чипсы. Феликс и Хёнджин переглянулись – как она узнала?! — На этом всё, — и Нако удалилась. Феликс был под ошеломительным впечатлением. Он привык быть по другую сторону. Говорливая птица, посвящающая юные души в тайны мироздания, лугов и гор, сама сейчас прошла секретное обучение от девушки из другой вселенной. Он сразу же позабыл обо всём на свете, но осадок чужого могущества остался. — Заходи, — буркнул Хёнджин. Подвал был тусклым. Его стены слегка пахли клеем и печеньем, лампочка загоралась спустя пять секунд после включения, а водонагреватель медитативно бурлил. Матрасы лежали в углу ненадëжной слойкой. Феликс с разбега на них прыгнул. Хёнджин постоял возле розетки, проверяя телефон, и приземлился следом. Совсем рядом. Он подтянул ноги к животу, упёрся спиной в стену и смолк. Феликс повторил позу. Тоже притих. Им обоим стало как-то странно, тесно и чуточку неловко. В порядке вещей то, что они всегда были кем-то окружены. Феликс не боялся при всех целовать щëку Хенджина, да и Хёнджин привык к глазам и ушам вокруг. Но Феликс с удивлением понял, что смущён до невозможности. Ещё больше изумился, когда понял, что и Хёнджин не смеет пошевелиться. Вот так. Когда они по-настоящему одни. Оба не могли поднять взгляд. — Ты не подумай, — спотыкаясь об язык, начал Хёнджин, — что я привёл тебя в подвал, а не в нормальный номер, потому что мне всё равно и... — Я понял, что это важное для тебя место, — остановил его Феликс. — Буду рад о нём послушать. Хёнджин невесело хмыкнул, царапая кисть руки. Он ощутимо настраивался. Будто отрывал от себя пазлы, выискивая, какие нужно показать, чтобы лаконично и очень точно передать целую часть жизни. — Я был непослушным, — сознался он. — Курил с четырнадцати, гулял допоздна или ходил на ночёвки, не рассказывая об этом родителям, и стабильно пропускал школу. У нас было что-то вроде игры: пишешь своё имя, бросаешь в банку. Затем всё перемешивалось, и каждый человек, кроме последнего, доставал по листочку. Тот, чьë имя вытаскивали, шёл на уроки, а я чаще всего побеждал – моё имя застревало на дне банки. Иронично, знаю. Я нажил себе кучу проблем, но был счастлив. Какое-то время. А потом пришёл в школу и понял, что больше у меня нет друзей. Феликс смог только выдохнуть: — Почему? — Меня ни для кого не существовало. Несколько часов после школы и непонятная ночь, которую лучше забыть – это я, — Хёнджин нахмурился. Спохватился, улыбнувшись: — Драматизирую, да? — Вовсе нет, — заверил Феликс. — Продолжай. — В общем, я сделал вид, что разозлился. Сумел обмануть даже себя. На самом деле я расстроился. Очень. И в первый раз сбежал из дома. Феликс не заметил, как оказался у него на ногах: голова – на бедре, а ладонь наматывает шнурки от ботинок. — Нако обманчива, — сказал Хёнджин. — Не в плохом смысле. Она старше меня на десять лет, но всё ещё кажется ровесницей, поэтому ей легче доверять, чем маме. Вот я и доверился – и оказался в этом месте. Я прожил здесь около месяца, пока сам не понял, что с ума схожу. И обременяю. Естественно, я обременял всех. Нако мне даже электроплитку откуда-то достала. О, и ещё кота. На время, чтобы убить одиночество. — Мило, — не удержался Феликс. — Ага. В конце концов, я вылез отсюда и вернулся домой. Потом мы уехали. И я встретил тебя. В конце концов... будто недели скитаний по катакомбам головы – это мелочь, которая остаётся в весенней куртке и не достаётся три сезона. Хёнджин не пересказывал, а делился, но при этом не грустил, не злился, не радовался. Отболело, значит. — А знаешь, что забавно? — озарился Хёнджин. — Я – это буквально ты. — Что? — рассмеялся Феликс. — Ты куришь в окружении подростков в три часа ночи и можешь уйти, куда тебе вздумается. Разве ты отпрашивался у Минэко, чтобы приехать сюда? У Оханы? — И не думал. — Ну вот, — мягко пожал плечами Хёнджин. — Только не говори, что ты невероятно взрослый и мудрый для своих лет, поэтому тебе всё можно. — Я варежки забыл, даже когда ты напомнил. — Что?! Ладно... купим. Я вот к чему вёл, — он немного помолчал, прежде чем признаться: — Мы одинаково живём, но ты светлый, а я почему-то тёмный. Хотелось бы мне родиться там, где ты вырос. Хотелось бы мне понимать каждую твою мысль. Да что там – слово. Не учиться этому, а изначально чувствовать. Феликс приподнялся на локтях и внезапно спросил: — Ты веришь в любовь с первого взгляда? Хёнджин задумчиво на него взглянул. Задержался на шее, отвернулся, но так и не ответил. — Веришь, — сказал Феликс. — Поэтому изначально чувствуешь, хоть и не всё понимаешь. Хёнджин слегка наклонился. Он всё ещё избегал зрительного контакта – нарочно, насмешливо. — Я, конечно, могу попробовать написать книгу заклинаний, чтобы ты колдовал и на какое-то время начинал меня досконально понимать, — пошутил Феликс, — но на это уйдёт вся жизнь. А пока говорил, Хëнджин целовал его в лоб, в нос, в подбородок. Воздух трещал от мысленных мелодий, от сказочности и немного от пыли. Феликс доверчиво подставил горло, в которое тут же уткнулись. Давление постукивало в висках. Дыхание стрекотало и сбивалось вовсю. К глазам липли слëзы от того, насколько нежной, тонкой, лебединой нитью вилась любовь. — Я хочу быть хорошим для тебя, — тихо сказал Хёнджин. Раскрасневшийся Феликс не сразу уловил его голос. Затем нахмурился, спрашивая: — Но? — Но еле держусь, чтобы тебя не раздеть. Феликс рассмеялся. Прижался лбом к чужому чу́дному лбу и прошептал: — Ночью. Хëнджин таинственно помотал головой. — Ночью мы будем не здесь. Подвал посветлел и ожил. Под лиловыми простынями и слойкой матрасов затаились старые номера журналов, которые уже не выпускались. Розетка была одна, поэтому пришлось пожертвовать зарядным устройством. Болтая с ворчащей бабушкой по телефону, Феликс разматывал ëлочную гирлянду, которую намеревался перекинуть из одного угла в другой. Хёнджин распаковал кошелёк Нако. Обдумал что-то, кивнул и вышел из отеля. Вернулся с лопающимся от покупок пакетом: контейнер морковного пирога, пачка яблочных долек, кругляши печенья, два чизбургера, тетрис и сиреневая кофта, рукава которой были полны маленьких вышитых зверят. Феликс потерял дар речи. Хëнджину пришлось очень постараться, чтобы объяснить свой выбор. Сошлись на том, что Нако их убьёт, Охана закопает, а Минэко отпоëт грешные души. Катастрофа, конечно, но пожить ещё можно. Когда подвал был заставлен, Феликс и Хëнджин, взявшись за руки, пошли гулять. Тогда-то стало ясно, насколько они разные. Хван Хëнджин и впрямь вырос в бетонных лабиринтах. Он сливался с сетчатым забором, серыми бродячими собаками, сизой дымкой, бензиновыми лужами и беспросветным небом. Без страха переходил на жёлтый свет. На ходу пил содовую, надувал жевательную резинку и покупал наклейки с кучей блёсток. Наверняка ему мерещилось, что он прогуливает школу. На его губах иногда мелькала любопытная улыбка – невольная, оттого свободная. — Не голоден? — через плечо поинтересовался Хёнджин, обводя взглядом уличные извилины. — Можем поискать фургончик с едой. — Нет. Спасибо, — улыбнулся Феликс. — А нам продадут соджу? — Что? — воскликнул Хёнджин, резко разворачиваясь. — Вряд ли. Я знал пару точек, но их давно снесли. И его – понесло. Потрясённый, Феликс неотрывно слушал быстрый стрëкот Хёнджина. Он легко поспевал за мыслью, потому что сам разговаривал со скоростью света, но был обескуражен, изумлëн. И счастлив. Как же он был счастлив. Ему нравилось, когда кто-то честно, искренне и воодушевлённо делился своей жизнью. В такие моменты хотелось загнать человека в комнату, закрыть на семь ключей и слушать, слушать, слушать. — ...и я показал папе видеоигру – Mirror's Edge, а потом месяц не мог добраться до компьютера. Посидели на лавочке, подкармливая воробьëв и повелевая голубями. — ...есть район, где многоквартирные коробки стоят близко друг к другу, и я там бегал, прыгая со здания на здание. Рассмотрели витрины, рекламные вывески и объявления на таксофоне. — ...однажды я поссорился с одноклассником и камнем расцарапал его CD-диск с той самой игрой, из-за которой месяц не видел свой компьютер. Вскоре время перевалило за полночь. Темнее не стало, и Хёнджин, ничего не объяснив, повёл Феликса по гудящей дороге прямиком в сумрак. Он шагал чуть впереди, но ни на миг не отпускал рукав Феликса. Это было неожиданно. И ясно: будет либо волшебное знание, либо солнечный поцелуй. Дорога вела вверх, закручиваясь и осыпаясь. Город, чужеродный и сияющий, оставался позади – снова. — Устал? — спросил Хёнджин. — А что? — Феликс шмыгнул носом. — Палатку разобьёшь? Ты, наверное, никогда не спал на шишках. Это больно, но бодрит. — Устал, но не признаëшься. Феликс согласно вздохнул. Хёнджин, взбираясь выше, объявил: — Ещё чуть-чуть. Теперь вздох вышел покорным. Феликс не смел перечить душе, которая широко для него раскрывалась, и торопливо шёл по следам. Он успел догадаться, куда они идут, но не смог сдержать третьего вздоха – беззаботного, резвого и ликующего. Вытянул ладонь и положил на неё далёкий горящий город. — Помещается, как кукольный дворец, — восхитился Феликс. — Льстишь этому месту, — подивился Хёнджин. Спохватился и приказал: — Стой здесь. Я отойду на пару минут. Распластавшись по низкому ограждению, Феликс кивнул и влюблённо уставился вдаль. Ему было морозно и уютно. Он покачивался на пятках, часто дышал, крутил фигурные бусины на многочисленных браслетах и мечтательно любовался. Высоко же они забрались: колени гудели от долгого подъёма, а сердце стучало, будто старые часы. Гулко и больно. Квартиры, бары, компьютерные клубы, маленькие и большие закусочные, кинотеатры, тату-салоны – Феликс видел всё от и до. Он подпëр щеку кулаком и стал смотреть, как оранжевые машины догоняют серебристые, как накрапывает дождь и как суетливо перемигиваются неоновые вывески. — Феликс, — позвал Хёнджин из темноты. Феликс заинтересованно склонил голову. Хёнджин выглядел собранно, но всё равно не мог избавиться от нервной дрожи. Внезапно он зажмурился. Вытянул побелевшую руку, на всякий случай отвернулся и разжал пальцы. Феликс остекленел. Сделал шаг назад, чтобы тут же броситься вперёд. Он обхватил ладонь и вгляделся в мистическое, зеленоватое свечение. — Светлячок, — удивился Феликс. — В городе. Свечение скромно ему маякнуло. До одури боявшийся жуков, Хёнджин держал светлячка и слабо, но решительно улыбался. Это было чудеснее, чем нефритовый летний луг, и волшебнее, чем незабудки вдоль ручьёв. Это напоминало сказку и выглядело сбывшейся мечтой. Феликс искренне любовался, прежде чем спросить: — А не рано для светлячков? Хёнджин абсолютно не двигался, но слишком ощутимо замер. Всерьёз задумался. — Рано, — согласился он. — Очень. Но здесь их можно встретить в такое время. Относись к этому, как к магии – я так и о тебе думаю. Повеселев, Феликс бережно обхватил ладонь Хëнджина и легонько сжал. — Ладно, — сдался Хëнджин, виновато потупившись, — он ненастоящий. Я забыл, когда они начинают светиться. Возмутился: — Ты слишком сообразительный! — Не поверишь – но я поверил. — Как же. — А почему ты так боишься? — поинтересовался Феликс. — Тебя до сих пор трясёт. — Он выглядит реалистично, — с чувством выпалил Хёнджин. — Я смотреть на него не могу. Забери, пожалуйста. Феликс послушно потянулся к светящемуся кругляшку, стараясь над ним не ворковать. Изумлённо распахнул глаза. В нём промелькнули десятки вариантов по спасению чужой психики, сотни аргументов в пользу кокцинеллид и тысячи молитв-оберегов, но он не успел даже моргнуть. — Что? — побелел Хëнджин. И завопил, наконец чувствуя божьекоровье скольжение по коже. — Это добрый жук! — закричал с ним Феликс. — Я уберу! Жмурясь, Хёнджин махал руками и норовил перевалиться через ограждение. Феликс обхватил его поперёк живота, обнял и спешно сдул божью коровку. Проследил за тем, как она скрылась в острой траве, и вздохнул. — Она улетела, — уверенно соврал он. Если Хёнджин поймёт, что жук елозит у него под ногами, то чья-нибудь жизнь наверняка оборвётся. — Всё хорошо. Посмотришь на меня? Хёнджин слёзно посмотрел – и Феликс прижался к нему губами. Он целовал его столько, сколько нужно, чтобы мир исчез. Затем шёпотом спросил: — Как себя чувствуешь? — Кости прыгают. Вот так, в тёмном и высоком месте, где можно было свернуть шею или напороться на кошмары, один мальчик успокаивал другого, перепуганного и белого, как молоко. Так вот, нежданно-негаданно, любовь с первого взгляда разрослась до объёмов города-волшебника и городка среди гор. Следующие часы (правило чая каждый час ещё действовало) они то гуляли, то отсыпались в подвале. Феликс съел рекордное количество конфет, а Хёнджин выпил литры невероятного виноградного сока. Были изучены закоулки, перекрёстки, спуски и подъёмы, бетонные катакомбы и асфальтовые лабиринты. Цветочный чемодан распух от сувениров и чисто символического мусора. Нако всё шутила про медовый месяц, а под конец расчувствовалась, соорудила парный кулон-луну и вручила по половинке, заклиная никогда не терять. Хёнджин сыграл ей пару мелодий, как в детстве. — Берегите себя в дороге, — сказала Нако, обняв их напоследок. — Приезжай погостить, — пригласил Феликс и поклонился. — Мы опаздываем, — запаниковал Хёнджин. И снова – прыжок из камня в цветок, перебежка из вселенной во вселенную. Красные щëки, розовые носы. Феликс элегантно выплëвывал лёгкие, а Хёнджина изящно мотало из стороны в сторону. В итоге успели, но слегка поседели в висках. Феликс улёгся на чемодан и отключился. Хёнджин устало прижал гитарный чехол к груди и задремал. Не трогая друг друга, они всё равно ощущали, что едины, и просто чувствовали дыхание. Каждый – чужое: конфетное и виноградное. Родное. Выходит, своё. Мимо проходящая девочка накрыла их пледом, словно облаком. А через время подросток, играющий в очень громкий тетрис, случайно разбудил. Хёнджин открыл красные глаза. Решил расправиться с убегающей добычей, но узнал время, посмотрел в окно и принялся оживлённо расталкивать Феликса. — Мы дома, — шепнул он. Явились! С первыми лучами рассвета. Пришли, как добрые знаки, как будто ничего не случилось, как первые капли дождя, как будто ничего не произошло. Как маленькие кудесники, нашедшие сердца друг друга. Как притянутые контрастом души – светлая и тёмная. И как весна. Как свежая, связанная из зелёной пряжи, пахнущая изумрудным зельем весна.