божьи коровки ищут чудо, фей и пряжу — и целуют в полюса минеральных щёк

я бы о многом хотел тебе рассказать о реке, в которой мы собирали в детстве красную глину о кустах снежноягодника, о том, как меня укусила змея как я боялся собак из сказки огниво о вихревых облаках, рассказал бы, какая на вкус акация к чему снятся лошади в яблоках ... но для этого нам бы пришлось познакомиться заново от: дзёси, так давно никогда в о с ь м а я: сахарные сигаретки За горами, за мечтами. Бежать, бежать, бежать. Феликс сидел на резиновом душевом коврике, чистил зубы, прикусив шейку розовой щётки, и перебирал высушенные вещи. Постельное бельё – в одну стопку, одёжка – в другую. Руки устали. Белые звёзды, когда-то сияющие в недрах зубной пасты, поломались. Исчезли в эмали. Феликс прополоскал рот тёплой водой, убрал динозавра-щётку, попрыгал на месте. Улыбнулся. Снова уселся в катастрофу из спутанных вещей. Что-что, а стирку он любил. Пачки порошков, кондиционеры с уникальными химикатами, тяжёлые от воды наволочки, блестящие лужи и музыка, торжественно играющая при завершении чистки. Чаще всего звук барахлил. Напоминал мультяшный грохот. Спящие подростки потом с ужасом вещали о подступавшем апокалипсисе, а Феликс, в сторону смеясь, не нарушал их фантазию и тихонько уходил в душевую комнату. Садился на резиновый коврик. И медитировал, перебирая вещи. Простецкая футболка на два размера больше висела на рёбрах. — Тук-тук, — зачем-то озвучила Охана. Феликс взволнованно взглянул на дверь. Подтянул ноги к животу, отбросил в сторону пижаму с пятнистыми оленятами, пригладил волосы. Подумал: «Дурак». Состроил нахальный вид и протянул: — Открыто. Сначала прозвенели её бусы: деревянные сферы, выкрашенные в разноцветье. Затем в проёме появилась голова. Ободок из ткани, ведьмины очки на переносице, сахарная сигаретка во рту, завязанный хвост – как кукушка из колосьев. Это она, мама. Феликс навсегда её запомнит. Он честно верил, что однажды они не увидятся, хотя будут живы. Он всё-таки её любил. Её неподчинение ужасу, ведь она шла через дверь, что вела к покинутому сыну. Её безмятежность, сшитую на скорую руку – восхитительная выкройка. Её небрежность в чувствах. Они оба были похожи. Оба были награждены робкой смелостью. Охана бесцеремонно приземлилась на выцветший линолеум и похорошела, когда произнесла: — И всё же ты влюблён. Весь светишься. — Мам. — Конечно, страшно любопытно увидеть тебя смущённым не из-за меня, но я продержусь, пока ты сам не расскажешь. Феликс беззлобно швырнул на её лодыжку колючий свитер. Постарался увести тему: — Ты пришла помочь с пропажей? — Какой пропажей? — Минэко, ну, бабушка, продолжает стирать носки вместе с пододеяльниками. Я нашёл один. Правда, два других испарились... Зато появился салатовый носок. Если честно, не припомню, чтобы хоть у кого-нибудь был такой, но духи мне подсказывают, что Бан Чан спросонья закинул зелёное к белому. М-да. — Хёнджин милый, — внезапно перебила Охана. — М-да. Да, — вздохнул Феликс и даже не покраснел. — Очень милый. Всё, заканчивай. — Ладно-ладно. Помогу хотя бы с глажкой. — А ты умеешь? — Естественно, — с подозрительной уверенностью заявила она. Весело добавила: — Я же мать. Уткнув под язык ещё одну сахарную сигаретку, Охана отряхнула ладони. Начала усердно искать утюг. Достала его из шаткой тумбы, дотащила до розетки, чтобы разогреть, и, расхаживая меж заваленных стен, наконец поинтересовалась: — А где гладильная доска? — В моей комнате. Туда нельзя. — Ясно. Она вдруг нырнула в тайник (знала ведь, знала, она дочь Минэко), вытащила глубоко запрятанное цветочное покрывало, расстелила по линолеуму и принялась на нём гладить. Будто рисовала. Неуклюже. Очень, очень небезопасно. Феликс вкривь наблюдал за её движениями. Прятал панику. Подсказывал, на какие кнопки нажимать. Старался, честно старался помочь – особенно когда Охана переключалась на болтовню и напрочь забывала об утюге, что оставался лежать на краю одежды. — Не сожги, пожалуйста, — с ужасом взмолился Феликс. — Мам, долго держишь. Мама! — Я контролирую ситуацию, — отмахнулась она. Это не помешало колючему свитеру получить ожог первой степени. Охана виновато потупилась. Нервно хихикнула, сморщилась от запаха гари, поправила тканевый ободок. Успокоила: — Ничего, надихлофосим. — Иди уже, — отпустил её Феликс, не глядя на отрупевший свитер. — Позавтракай. Только не спали кухню. Надувшись, Охана поднялась на тощие ноги, потянулась, покачиваясь влево-вправо, и покорно поплелась наружу. Из коридора было слышно, как она напевает под нос и как сахаристая конфетка-сигаретка ломается надвое. Феликс почесал затылок. Принялся разгребать проблемы и ожоги, оставленные мамой – это давно вошло в привычку. Когда-то в детстве он клеил на грудь обезболивающие пластыри, надеясь, что сердце заживёт. Прикладывал грелку и разваренную ромашку, щекотал пером из подушки, давил в грудину руками, силясь унять боль, укладывал на себя белого котёнка, выливал на рёбра раствор от заклинаний. Ничего не помогало. Было обидно. Боль оказалась слишком неожиданной, тянучка из беспокойства – невероятно липкой, а Феликс – ужасно невинным. Он не знал, почему и зачем сердце разрезáлось на части. Лишь однажды всё прошло. Разом, мигом, Феликс едва не пропустил. На его выжженную солнцем майку уселась божья коровка. Такая крошечная-крошечная. Она напоминала свежую ягоду и по-настоящему исцеляла, когда расхаживала по майке вдоль-поперёк. Она привела весну. Принесла ветер на крыльях. Хорошо было. Когда она улетела, появилось ощущение, что нужно оббежать весь мир, лишь бы её найти. Феликс приютился в углу душевой комнаты и стал засыпать, думая о розовом облаке порошков и мыслей, но почувствовал прикосновение к шее. Распахнул глаза. Удивился: — Сынмин? — Они пролили на мою футболку кока-колу, а потом шептались о том, как будут заставлять меня подделывать в дневниках учительские подписи, — тут же выпалил он. Его потряхивало. — Позволь мне спрятаться. — Ложись. Мечты подождут. Под горку выглаженной одежды любому было под силу спрятать целую галактику. Утаить одного мальчика, безусловно, ещё легче. Сынмин грохнулся в наслоение тёплых кофт, а Феликс вытянул руку, чтобы дотронуться до скола на дужке его очков – на удачу. Иногда это срабатывало. Утро проклёвывалось в окне. Сынмин, как обычно, ворочался, а Феликс вспоминал. Ким Сынмин, герой игр! Много лет назад они подхватили его, страшно одинокого, где-то у входа в гастрономическое логово. Это вышло так же случайно, как, например, разбить колени. Они даже не подозревали, что этот непонятный ребёнок ещё и невероятно умный. Донельзя. Страшно, страшно мозговитый. Весь его талант, все капли потенциала раскрылись благодаря туповатым и не слишком сообразительным друзьям. Сынмин в один день просто не выдержал их беззаботности. Едва не взорвался от стыда, когда Джисона утащили отчитывать в кабинет директора, а Чонин устелил ковёр проваленными тестами. Но всё наладилось. Всеобщими силами и самую малость руганью. Иногда в существование Сынмина абсолютно не верилось, однако – вот он: лежал на тёплых кофтах и прятался. — Прекрати, — вздохнул Сынмин. — Я буквально слышу, как ты рассуждаешь обо мне. — Думаю, кто кому помог, — не стал спорить Феликс. — Если бы не Хан, выучил бы ты столько всего? — Не знаю, — задумались вместе. — Он всегда выглядит как несовершеннолетний грабитель продуктового магазина, и я честно считал, что не обучу его даже азам правописания. Это был вызов. Полезный, впрочем, но как же Хан меня бесил. Феликс тихонько засмеялся, а Сынмин протёр заляпанную дужку очков и тоже хмыкнул. Но пришлось резко затихнуть, когда кто-то притормозил у двери. Очертания зловещих тапок-котяток мелькнули под щелью. — Они пришли за мной, — побледнел Сынмин. — Я тебя не брошу, — поклялся Феликс. — Обещаю-обещаю. Оба зажмурились, когда петли протяжно скрипнули. В потёмках век заплясали искры. Дыхание сбилось. Кто-то зашуршал тапками, шаркая по линолеуму. Потянуло черёмухой и чаем. — Вы чего? — растерянно спросил Хёнджин. — О, боже, — расслабился Сынмин, возвращая лицу краски, — это ты. Слежки не было? — Не заметил, — Хёнджин зевнул в рукав толстовки и забрался в ловушку сухих вещей. — Хан и Чонин играют в компьютер. Один ходит, другой стреляет. Они хотели, чтобы я озвучивал субтитры, но у меня не очень получилось. Сказали, чтобы я нашёл тебя, — он кивком указал на Феликса. — Но я не искал, если честно. Ты сам нашёлся. Значит, любишь озвучивать персонажей? — Конечно. Для Феликса это было так же просто, как вычёсывать собачью шерсть или чесать брюшко кота. — Классно. — Спасибо! — О, кстати, — Хёнджин полез в карман и вынул помятую жёлтую пачку. — Охана просила раздать сладкие палочки и жевательные сигареты. Она в курсе, что вы все курите? — Нет. Надеюсь, — Феликс улёгся на спину. — Тогда она начнёт делать заначки, а мы их точно не найдём. Она вечно прятала от меня упаковки Nesquik DUO. Я успел сделать на одной засечку, думал, может она выбрасывает или втихую ест, а потом на праздники покупает новые, но Охана принесла ту самую коробку. В общем, ей нельзя знать, что мы курим. — Это немного странная причина, — заметил Хёнджин, набрасывая капюшон на волосы и дёргая шнурки, чтобы затянуть резинку на шее. — Не боишься, что отругает? — Мне будет приятно, если она вдруг так сделает. Давай сюда жвачку. Ой, слышите? Чей-то топот. Сынмин мастерски исчез в глубинах одежды. Феликс навалился на него и изобразил дремлющую скуку, а Хёнджин спрятал глаза под капюшоном. Ну, вот. Словно спали и ничегошеньки не скрывали. — Так-так, — в душевую комнатку влетел Джисон, — то есть тук-тук. Есть кто? — Нас убили. То есть Лару Крофт, — следом проторжествовал Чонин. — Потому что Хан не умеет стрелять. — Это потому что ты лупил по клавиатуре и завёл нас к ягуарам! — Они по сюжету выскакивают! — Тихо, — разумно скомандовал Джисон. — Мы здесь не за этим. Итак. Вы видели испуганного мальчика в футболке, на которую совершенно случайно двое виноватых, но очень хороших парней пролили газировку? Хёнджин не шелохнулся. Чёрное пятно, прижатое к раковине. Феликс лениво ответил: — Не-а. — Хм. Возможно, я неясно выразился, — Джисон по-охотничьи прищурился. — Где Сынмин? — Мы спим, — ровно обронил Хёнджин. — Не придуряйся. Понимаете, — Джисон выцепил с бельевой верёвки бейсболку и натянул её на волосы, чтобы трагично снять: — Я уже наставил в дневнике хорошие отметки. И себе, и Чонину. Если около них не будет подписей, то нам влетит. Если нам влетит, то учитель скажет: «О-о, непорядок, Хан и Ян, вы остаётесь после уроков. Ким Сынмин, ты тоже. Будете обмениваться знаниями под моим присмотром до конца дня и до скончания времён, а если ничего не получится, то я вас расстреляю». Пугающе? — И правдоподобно, — раскашлялся Сынмин, выбираясь наружу растрёпанным комом. — Такое уже случалось. Бесите. — Вот ты где, — заулыбался Чонин, хватая его под одну руку. — Обожаю твой героизм. — Мы купили для тебя всякие томатные ужасы, — Джисон ловко перехватил вторую руку, — сок, пасту, платок с помидорами. Улёт, согласен? Они вышли в коридор, и в воздухе сразу повисла тишина. — Помянём, — грустно кивнул Феликс. Огляделся и погрустнел ещё пуще. — А, нечем. Удивительный случай: Хёнджин быстро вытащил из рукава пачку виноградного сока, отломил соломинку, проткнул фольгу и поставил награду на грудь Феликса. — Мы ночью сходили в круглосуточный маркет, — он так и не показал глаз из-под тяжёлого капюшона. — Я не знал, что купить. Ты всё любишь. — Поэтому взял то, что нравится тебе? — Вроде того. — Я запомню, — просиял Феликс. — Спасибо. — Не за что. Фиолетовый сок тянулся по трубочке. Хёнджин сидел неподвижно, ухватившись ладонью за запястье и раскинув ноги по линолеуму. Он мог бы выглядеть круто и мрачно, если бы не тапки с кошачьими носами. Феликс не стал об этом говорить, но про себя вовсю хохотал. — Слышу же, как ты смеёшься, — улыбнулся Хёнджин. — Я думал про бал. Ну, танцы. Из Феликса тут же весь дух вышибло. Он с волнением отставил пачку сока, чтобы не брызнуть им на подбородок. — Что надумал? Хёнджин молча вытащил из второго рукава MP3-плеер. Глухо уточнил: — Нам сильно придётся отходить друг от друга? Наушники не бесконечные. В этот же момент Феликс окончательно умер. Он прыжком поднялся и отпинал вещи, расчистив пол. Сдвинул щеколду, закрывая дверь, чтобы попросту не краснеть от внезапных наплывов подростков. Стянул воедино плотные занавески. Тут же потемнело. Сердце колотилось надувным мячиком. Феликс побоялся выдавить вслух, что был рад, до слёз рад, но Хёнджин увидел бы его счастье сквозь зажмуренные глаза. Наверное. — Минутку, — Феликс взволнованно копался в шкафах, ища обязательный атрибут романтики. — Вот. Он осторожно поставил ночник на полку, забитую таблетницами, и включил его. Хёнджин заинтересованно покосился на отображения лошадок. — Мило. — Знаю, — воскликнул Феликс, втыкая наушник в ухо. — Давай руку. Ты выглядишь так, будто танцуешь, поэтому у нас всё получится. — Кх-м, — неопределённо протянул Хёнджин. — Повторяй за мной. Предельно просто и прекрасно. Ночник крутился, и по стенам мирно плыли лошадки. Весна целовала в горло. Горы и мечты. Мечты – за горами. Хёнджин посерьёзнее хмурился, показательно ошибаясь, а Феликс терпеливо исправлял неловкость его движений. Муза блуждала рядом; её очертания прорезáлись через порошковую пыль, витавшую в воздухе. — Не так плохо, — сам себе поразился Хёнджин. — Было ясно, что ты всё сможешь. — Я не об этом. О, Феликс знал, что речь шла не про циркуляцию рук, ног и дыхания. — Не надеялся, что понравится медленный танец? Хёнджин согласно опустил голову. Снова отвернулся, но по-своему очаровательно – просто уткнулся в макушку Феликса и замер. В щеках потяжелело. Кровь загорелась. Захотелось сказать что-то беззаботное и поддерживающее, но Феликс не сдержался: — Твоё фантастическое – фантастика, без шуток! – сопротивление моей личности... это, пожалуй, такой же процесс, как когда Вселенная старается сохранить себя без изменений, действуя при этом непрактично. — Когда-нибудь я научусь достойно тебе отвечать, — пообещал Хёнджин и по-сопернически стукнулся лбом в бровь, — но суть, кажется, уловил. — Значит, ты ко мне привыкаешь, — засиял Феликс, стягивая молчащий наушник. — Каждое нечётное утро будем встречаться здесь и практиковаться перед завтраком, по рукам? — По рукам. Они распахнули занавески, спрятали ночник и отперли дверь, напоследок стукнувшись кулаками. Зашагали на залитую солнцем кухню. Здесь суп с лапшичными звёздами – совсем как из зубной пасты, – постепенно разливался по белым тарелкам, а кружки дымились на карте монополии. Джисон и Сынмин играли в гляделки. На стол был брошен кошелёк Оханы. Из него выглядывали капли для глаз и пачка ягодной надувной резинки. Что-то вдребезги разбилось. Феликс вовремя обернулся и успел отскочить от Чанбина, который случайно сломал девчачье зеркальце. Йеджи была страшна в гневе, и грохот перевернул утреннее спокойствие вверх тормашками. — Ты моргнул, — ликующе взревел Джисон. — Не моргнул, — запротестовал Сынмин. — Тебе показалось из-за шума. — Стяни очки. — Ни за что. Ты будешь дышать в глаза. Феликс перешагнул Чанбина, которого завалили на пол и с силой накрыли подушкой. Точечно обошёл играющих в гляделки. Тихонько раскидал еду по карманам – два йогурта и связка бананов, – и вернулся к Хёнджину, что беспокойно наблюдал за сценой удушения. — Без паники, — прокомментировала Рюджин, качающаяся на спинке стула и царапающая рукав горчичной кофты. — Мы ходим в шатёр местных ведьм и обучаемся спиритическим сеансам. Когда-нибудь вы увидите Чанбина. Когда-нибудь. — Ладненько, — согласился Феликс. — Мы на крышу, не теряйте. И, схватив неподвижного Хёнджина за запястье, потащил его на улицу. Заставил надеть капюшон толстовки, а сам вооружился вязаной шапкой. Пряничная тающая дорога до дома по-соседству звучно хлюпала. Было до нежного прохладно. — У вас всегда в доме так много людей? — Всегда, — подтвердил Феликс. — Папа и дедушка умерли, когда я был ребёнком. Вот с тех пор к нам и приходят с пирогами, сплетнями и банками варенья. А когда я вернулся, то людей стало ещё больше. Минэко хоть и ворчит, но всё равно очень рада. Она научилась варить мыло и играть в компьютерные игры. А летом все собираются во дворе со спальными мешками и не уходят до сезона дождей. — И не надоедает? — Всегда можно укрыться в каком-нибудь тайнике. Да и подростки чувствительны. Расходятся, когда мне или Минэко очень нужно побыть в одиночестве. — Редко. — Редко, — улыбнулся Феликс. Хёнджин ступил на порог, щупая толстовку в поисках ключей. Что-то в нём на секунду переменилось. Немного угрюмое. Немного недоверчивое – оттого до ужаса обидное. Феликс даже растерялся. — Не бывает таких людей, как ты, — сказал Хёнджин, усердно проворачивая ключ в замочной скважине. В глазах Феликса зарябило. Он наконец увидел то, что Хёнджину удавалось прятать: ту сторону городского мальчика, что насмехается, гребёт всё человечество под одну расчёску и может ударить под дых. Так делали раньше, когда Охана увезла Феликса в квартиру, застрявшую между бетонных стен, светофоров и заборов с колючей проволокой. Когда дети с пылью в волосах лупили ногами по сердцу. Когда кричали в сбитую спину: «Лицемер. Льстец. Неудачник». Это было неожиданно. Затошнило. — Я почему-то слышу, что ты хочешь назвать меня притворщиком, — ответил Феликс. Он не моргал, глядя в тёмный затылок в ожидании отрицания. Верил, что ошибся. Прекрасно знал, но хотел услышать дурацкое: «Ты всё не так понял». Впервые в жизни он грезил о таких словах. Впервые в жизни по-настоящему нуждался в чём-то простом и глупом, что вернуло бы его на место. Впервые в жизни молил, чтобы его страх почувствовали. Хёнджин молча отворил дверь, разуваясь. Присел, чтобы распутать шнурки. Покрутил колечко с ключами, неспешно повернулся. И не увидел ничего, кроме полуденных лучей на пороге. Феликс ушёл. Куда-то за горы. Вслед за мечтами. Бежать, бежать, бежать.