божьи коровки ищут чудо, фей и пряжу — и целуют в полюса минеральных щёк

там, где вода была чистая не в бутылках и ходили огромные динозавры как хорошо мы жили от: дзёси, 22 март., 2022, в 15:06 ч е т в ё р т а я: дружба и жвачка На маленькой кухне дымились здоровенные кружки. Феликс лучезарно распахивал дверцы, вытаскивая сладости, а Хёнджин не мог поверить своим глазам: конфет, тасиков, печенья и леденцов было невероятно много. Бессчётные яркие упаковки. Пришлось жертвовать баночками для приправ, чтобы всё это чудо уместить на столе. Клеёнка кое-где слиплась от капель варенья. Некуда было ставить локти. Чайные пряности плавали в кипятке; крошево кардамона создавало ритуальные окружности вокруг стаканов. Запах – убийственный. Феликс был так сосредоточен сервировкой, что не сразу заметил, как очаровательно Хёнджин удивлялся. — Кому ты столько еды вытащил? — спросил Хёнджин, отворачиваясь. — Вечереет, — улыбнулся Феликс, словил взгляд и пояснил: — Сейчас сюда набегут. Если верить ещё прозрачным звёздам и моим расчётам, то у нас есть около шестнадцати минут, чтобы посидеть наедине. Прозвучало волнительно. Феликсу понравилось. Он уместился между стеной и низким столом, поджал ноги к животу, немного склонил голову. Озарился: — Хочешь сырный суп? — Не особо. — У нас его целый океан. Минэко наварила, прежде чем уйти. Придётся куда-то деть корзинку с булочками, но... — Спасибо большое, Феликс, — перебил Хёнджин самым прекрасным оружием на свете – благодарностью, — но я правда не хочу суп. И они стали помаленьку пить чай. Изредка переговаривались, но больше слушали тишину. Это было... приятно. Настенные часы медленно шли, цокая полусломанной стрелкой. Хёнджин выстукивал их такт. Он был как ночь со звёздными глазами. Весь такой тёмный, не догадывающийся о своей загадочности. Слушатель под взглядом созерцателя. Феликс не мог оторваться от него. Всё думал: «Что с тобой?» Конечно, Хёнджин тревожился от предстоящего знакомства, но было в нём что-то ужасно грустное. Что-то. Пу́гало: дурацкая голова из меланхолии, сплин вместо скелета, чуть-чуть тоски, немного апатии. А глаза – детские. Чистые-чистые, просто слегка уставшие. Феликсу хотелось оставить в них поцелуи. — Ты будешь в порядке, — ни с того ни с сего сказал он. — Брось, — вздохнул Хёнджин. — Я очень серьёзно. Охана, его непутёвая мать, однажды раскраснелась от двух стекляшек соджу, завалила Феликса рядом, полезла обниматься и воинственно сказала: «Ты – не то, что сломает ветер». Феликс расстроился: «Я такой слабый?» Охана пощекотала его шею смешком: «Дурацкий ребёнок. Я говорю, что тебя ничего не сломает, а ты обижаешься. Мысли иначе!» Он ей поверил. Всегда вспоминал эти слова. Бережно хранил их, ни с кем не делясь, выкручивался, виртуозно выдумывал для других нечто своё. Но сейчас очень хотелось пересказать мамину сокровенность Хёнджину. — Бро-о-о, — вдруг влетело в окно оглушительное. Не успел. Хёнджин вздрогнул. Феликс подорвался, успокаивающе погладил его по макушке, подмигнул и запустил на кухню поток людей. Шепнул им предостережение, чтоб не спугивали. Чанбин мгновенно устроился перед большой тарелкой сладостей. Сынмин зашипел, приказывая вымыть руки, а Чонин бросился убегать – что-то натворил. Шум взорвал стены. Хрустели фантики, стучали зубы. Устроенный балаган мигом украл гармонию. Если бы нужно было выбирать, кто смущён больше – Хёнджин или Феликс – то выбор упал бы на Джисона. Тот даже есть спокойно не мог. Он сидел в шляпе лепрекона, скромно поглядывал на щёки друзей, набитые едой, и с трудом сдерживал дрожь. Стеснялся. — Ешь с ножа, — посоветовала ему самую малость жестокая Йеджи. — По крошке. На Хёнджина не набросились – учуяли, что так нельзя. Просто расселись, как воробьи, и принялись трещать. От них пахло весенним счастьем. Чонин увлечённо сражался с Рюджин за шоколадку с бело-лиловой коровой, а Джисон сурово жевал M&M`s. Феликс смеялся. Ей-богу, они совершенно не умели вести себя иначе. И переделали так много глупостей, что ни одному, даже самому безумному взрослому никогда не будет стыдно. — Она ударила меня! — умирал Чонин. — Ударила в сонную артерию! — Голова кружится? — уточнил Хёнджин. — Эм. Хм. Нет. — Значит не сильно ударила. — Вот-вот, — задрала подбородок Рюджин, занося кулак, тот, что в кольцах. — Надо повторить. Спасибо, Хёнджин. Чонин закричал. Попытался скрыться, но поскользнулся на игрушке для собак, врезался в пришедшего Бан Чана, схватился за сердце и драматично погиб на пороге. На него набросили чёрную куртку. Джисон под действием траура выключил свет. Ему дали по рукам, и лампочка вновь зажглась. — Дерётесь? — дружелюбно поинтересовался Бан Чан. — О. Привет. Ликс так тебя замучил, что ты решил прийти? Хёнджин не успел ничего ответить, потому что блаженный Феликс много раз закивал: — Да-да-да, я убедительный. — Умница. И он принялся важно есть. Сосредоточенный, с виду послушный, якобы ни капли не нахальный. Будто не он рубил Феликсу волосы секатором, когда им было по двенадцать, не он занимался аэробикой, чтобы прятаться в студии от учителей, и не по нему сох весь детский лагерь – его же заслугой. Бан Чан славился тем, что ему какого-то чёрта беспрепятственно доверяли. Его любили. И это было хорошо. — Лопну, — хрипнул Чанбин, уютно помиравший на полу с обёрткой в руке, — лопну, ща взорвусь... Феликс не мог уследить за всеми. Он то поливал водой кого-нибудь полубессознательного, то принимал подарки, то воровал яблоко, делая укус, и возвращал его хозяйке или хозяину. Потом заоглядывался. — Где Джинни? Просвечивающаяся рука в чёрной толстовке вынырнула из-под толщи курток. Феликс взвизгнул, бросился на помощь, распинал цветные вещи, вырыл Хёнджина из оскорбительно прохладного плена. Стряхнул с его ушей заледенелые уличные искры. Поинтересовался: — Ты как? — Пойдёт, — заторможенно; перемороженно. — Просто не понял, как это произошло. — Ой-йо, — запаниковал Чонин. — Мы ходили курить во двор, слепли там от яркой луны и не видели, куда бросаем куртки, — превосходно отчеканил Сынмин. — Простите. — Зато чудище сделали из снега, — повеселел Джисон. — Это кот, — отрезал Минхо. — Хотите эскимо? Заголосили. Ещё долго болтали. Пролили бутылку газировки. Кухонные полотенца использовались исключительно в качестве декораций, поэтому был объявлен поиск самодельной нано-швабры. Джисон тщательно её искал. Потом догадался спросить, как она выглядит. Феликс расчертил подробные схемы и раздал их. Когда швабру (посох с футболкой Хелло-Китти) нашёл сам Джисон, пришлось поверить в чудеса. До конца накидавшись холодными сластями, все перебросились в комнату Феликса. Это одновременно усыпальница с церемониальными беседами и берлога бешеных зверят. Но здесь подростки вели себя чуть нежнее. Поглаживали растения, смотрелись в зеркало, хихикая над сыпью под кожей, втроём жевали моток сырной лапши – единственная уцелевшая пища, – лежали на одеялах и знакомили Хёнджина с правилами безопасности и комнатного движения. Чонин бесился с Йо-Йо. Сынмин разрабатывал умную-умную игру. Джисон сопел. Подушка, на которой его вырубило, стиралась с лавандой, поэтому сон шёл такой же. Остальных тоже клонило на простыни. Они укладывались друг на дружку, словно на мякоть. Феликс завалился на кровать. Дотянул одеяльце до подбородка, стал вслушиваться в разговоры. — Утомился? — спросила Йеджи. — Немного, — слабо хмыкнул Хёнджин. — Можно сок? — Естественно. Схожу на кухню, — она вышла. Вдалеке брызнуло ягодное плескание. Рюджин приняла охотничью стойку. Йеджи вернулась – нарочно с одним стаканом. — Вот. Она поставила напиток на пол. Воровато оглянувшись, Рюджин поняла, что на неё смотрят из всех щелей, но всё равно стащила ягодное зелье, злобно засмеялась и улизнула в угол. Хёнджин выглядел незащищённым. От радости. — Шустрая какая, — для приличия надулся он и почему-то лёг на кровать. Феликс застыл. Выглянул из-под разномастного одеяльца, набрался храбрости, тихо спросил: — Сахарная фея. Как она звучит? Глаза Хёнджина медленно сомкнулись. — Пожалуйста, скажи мне. — Нужно одному слушать. — Не нужно, — убеждённо заявил Феликс. — Пожалуйста. Пожалуйста-пожалуйста. У меня есть пачка сока. Обмениваю на фею. — Смело, — удивился Хёнджин. — И хитро. Наушники дай. Исполнив желание и вручив пачку мультифрукта, Феликс поудобнее свернулся на своём краю. Почесал розовое ухо. Подумал маленько и вложил один наушник в близлежащую руку. Хёнджин прищурился: — Нет. В одиночку. — Нет. С тобой. Он сиял решительностью. Замешкавшись, Хёнджин отломил трубочку от коробки, вздохнул и всё же покорился. Когда зазвучала Sugar Plum Fairy, за окном пошёл снег. Феликс остекленел. Он впервые слушал классику, а сейчас его души не существовало от переизбытка тайны и ласкового покалывания низкой температуры. Они слушали Щелкунчика, случайно взявшись за руки, пока кругом спали подростки. Гирлянда на изголовье кровати дрожала белоснежным свечением. Тарелки пахли царицей, потому что на них пролили флакончик духов. — Я сейчас расплачусь, — признался Феликс. Хёнджин искоса на него взглянул. Распустил почти незаметную улыбку, тоже становясь до волшебного честным: — Кажется, я и впрямь ошибся. В одиночку фея звучит... не так. Феликс сквозь слёзы рассмеялся. Поглядел на снег и на мирно дремавших друзей. Он будто был на верёвочных качелях. На тех самых, что подталкиваются от непогоды или дыхания возлюбленного. На рассвете телефон разрядился. Феликс проснулся от тишины, подрожал немного от холода, растёр пальцы. Хёнджин казался очень маленьким. Он, кажется, за всю ночь не шевельнулся. Хотелось ему сказать: «Оставайся здесь». В комнату заглянула Минэко. Помотала серой головой, принесла одеял. Вместе с Феликсом они закидали подростков теплом, закрыли окно и пошли готовить чай к завтраку. Минэко с придирчивой любовью перебирала вещи, которые нанесли за ночь. — О, — усмехнулась она, доставая подъеденную банку варенья. — Это от Хана? — Ага, — бодро протянул Феликс и забулькал чаем. — Думал, не заметим? — задумалась Минэко. — Аж половины нет. — Я тебя умоляю. Это же Хан. Как-то раз ему волосы сзади подрезали, а он только через месяц понял. — Ты подрезал? — Бан Чан, — бессовестно сдал Феликс. Потом улёгся на пол. В такое крохотное местечко между порогом и кухней, где были зонты, календари, кроссовки и тёплые мысли. Минэко поцеловала его в минеральный локон и ушла спать. А Феликс размышлял. Ловил потоки дремучих дум, посапывая, грелся на линии солнца и долго глядел на снег. Тот всё падал и падал. Тихо, дружелюбно, без конца. Прямо как Феликс. — Время так быстро идёт, — выдохнул совсем рядом Хёнджин. В мятой футболке. Взлохмаченный. Жующий подтаявший леденец. Чуть удивлённый, что проснулся не дома. — Они принесли мне пирог, — продолжил он, усаживаясь около тумбы и скрещивая ноги. — И напиток какой-то. — Какой-то? — заулыбался Феликс. — Какой-то. Минхо и Хан. Они выпили его по дороге, но честно признались. Знаешь... Он неловко стащил кружку лимонного ситро, уцепившись за сколотую ручку. — Так быстро идёт время, — повторился. — Я будто живу. — Замедлить? — М? — Замедлить? — Феликс приподнялся на огненных локтях. — Я могу. — Не надо, — мило отказался Хёнджин, проглатывая летающую тарелку, оставшуюся от леденца. — Мне ведь нравится. Притихли, приютившись на маленьком клочке линолеума. Феликсу многое хотелось сделать. Рассказать о божьих коровках и о том, что болит, завалить чем-нибудь мягким, расспросить. Но он застыл, когда услышал ругань из комнаты Минэко. — Он ехал один. «Это называется самостоятельность», — могла ответить мама, наматывая провод стационарного телефона, будто он – прядь старомодной причёски. — Дело не в самостоятельности, — Минэко наверняка покачала расстроеннной головой. — Никогда в нём не было. И это называется побег, Охана. Он просто от тебя сбежал. Она что-то выслушала. Разочарованно проворчала: — Я знаю, для тебя это не проблема. Не приезжай. Снова вздохнула, перебила: — Увижу тебя на телевидении. Мне этого достаточно. — Эй, — вовремя спохватился Хёнджин. — Нужен наушник? — Давай. Зазвучал дворец сластей Конфитюренбург. Сердце словно положили на перину, а раненые, по-настоящему тоскующие края души укрыли в варежки на резинке. И вальс снежных хлопьев, и вальс цветов волшебно щекотали за рёбра. Свежесть легла на живот. В щеках распустились снежноягодники. Самое необыкновенное спасение ребёнка, случившееся в этом доме. Заплаканный Феликс превратил себя в свечку-скрутку, не желая больше двигаться и скрипеть линолеумом. Уткнулся в изгиб локтя. Потом понял, что тот пахнет сновидениями и резким гелем для душа. Приоткрыл глаза. Хёнджин мог стряхнуть его вместе с крошками от черёмухового печенья, но почему-то стал трепать по макушке. — Почему плачешь? — Охана считает себя мерзостью. Из-за меня, — уныло добавил Феликс. — Это тяжело пережить. — Твоя способность не замечать плохое просто поразительная. — Я не думаю, что Охана плохая, — сознался Феликс. — Она же тоже девочка со своими мечтами. Столько целей, столько планов, людей, автобусов, моторных лодок, исторических памятников, так много неизученного, а тут – я. Взволнованно защебетал: — Я не чувствую вину за своё рождение. — А что тогда? — Ответственность. Он вытер слёзы дрожащим кулаком. — Ладно. Сегодня я буду очищать комнату от мусора и ду́хов. — Некоторые духи ещё спят, — засмеялся Хёнджин. Какое прелестное замечание. Подростки, разбросанные по подушкам и ворсу ковра, и впрямь напоминали мифы. Иногда уходили в лес за сказками, и Феликс боялся, что в один из солнечных дней они не вернутся. — Но ты согласен? Да? Да?! — Да. Ты вдохновляющий, — смущённо пробормотал Хёнджин. — Ты... ...чудо у носа, поля, сиреневые наволочки, прогулки с велосипедом, корзинка цветов и булочек, маленький телевизор, низкий столик, игры на татами, веер, жестянки какао, пакеты с хлипкими ручками, круглосуточный магазин, разноцветная кофточка – только-только из стирки, – детское меню, бластеры из пенопласта, сюрпризы, богатый холодильник, немножко сумеречный, посекундное накопление находок, кровь из носа после утренней физзарядки, молочные ломтики, цветочный мёд, атмосфера весенних теней, чайный монстр, поломки, уже расстеленная постель, божьекоровье молоко... Ли Феликс.