божьи коровки ищут чудо, фей и пряжу — и целуют в полюса минеральных щёк

вечереет так быстро мамина сказка застряла в горлышке темноты мёртвые кошки за палисадником не обласканы шёрстки да сизые рты смиренные листья ничем не пахнут чувства свои сомкни … однажды тебя не станет ты будешь прекрасным инеем, вечным сном … в сумерках первое утро тайну свою раскроет запомни её запомни от: ц, 29 окт., 2020, в 23:44 т р е т ь я черёмуха В комнате Феликса витала легчайшая дремота. Раннее утро подняло котов и детей. Минхо чесал нос и смотрел в окно. Не думал совсем ни о чём. Рассматривал оставшиеся звёзды в облаках. Пачка какао-порошка помаленьку уменьшалась, оседая по крупицам на винтажных этикетках бабушки. Бан Чан пытался гармонично заполнить гладильную доску. Чонин спал. Ему пришлось сложиться пополам и всех вытолкнуть, чтобы уместиться на кровати. Феликс, наоборот, просыпался, сидя за компьютером. Он читал электронные открытки, закинув полупрозрачные ноги на стол и завернувшись в два одеяльца. — Ты грустишь, — вдруг сказал Бан Чан. Даже спросонья заметил. Молочная газировка, вылитая в стакан, мерцала на солнце и по цвету напоминала мамины щёки. Феликс не глядя снёс её со стола, чтобы сменить тему. — Не-е-ет, — в ужасе закричал Джисон и ринулся вниз, махом отодвигая компьютерный блок: — Кружку! Дай мне кружку! Феликс кое-как вытащил руку из-под слоя тканей, сдвинул на край посуду с рисунком шиповника вдоль ободка. Она тут же исчезла в шустрых ладонях. Джисон принялся тараторить что-то об убийстве, пока ловил молочные ручейки, – то в кружку, то нечаянно под ногти. Шиповник покрылся пятнами. — Ты точно нервничаешь, — с очаровательной дерзостью озвучил Бан Чан. Всё такой же настойчивый. Славно. — Вовсе нет, — попытался отмахнуться Феликс. Безуспешно. Бан Чан уже болтался рядом: он облокотился на макушку сосредоточенного Джисона и принялся ждать. Порой он слишком кровожаден в своих раскопках – до истины он мог добраться даже через сломанные кости. Теоретически. — Тебе не понравятся мои вопросы, — насупился Феликс, подготавливаясь к морскому бою. — Ещё бы. Но я слушаю. — Я приставучий? — Нет. — Раздражающий? — Нет. — Тогда что со мной не так? Только честно. Итого: ранен, ранен, убит. Вот так просто. Бан Чан выразительным образом вздохнул, покачнувшись. Джисон двигал одним-единственным взглядом – увы, третьего глаза во лбу он не приобрёл. Затем спросил: — Тебе кто-то что-то обидное сказал? — солидно закатал рукава, открыв запястья со смазанными рисунками. Мишки, вроде. Он в панике их стёр до конца, прежде чем заявить: — Ну, кому тут нос сломать? — Не тут, — любезно ответил Минхо с подоконника. — Никому, — Феликс пугливо крутанулся на стуле. Колёсики разломали как минимум три звёздочки из сухого завтрака. — Переговоры со сломанным носом не получатся серьёзными. — Так, — подключился Бан Чан. — Переговоры, полагаю, с Хёнджином? — А с кем же ещё, — протянул Феликс, глубоко утопая в одеяльцах. — Я чувствую себя беззащитным перед ним. Таким, каким был в городе. Он отказался, представляете? От заумной игры Сынмина, которой ещё нет, от сигарет Чанбина. Даже от сыра с цифрами! Джисон важно кивнул: — Козырь, значит, не сработал. — Тяжёлый случай, — согласно пробубнил Чонин с кровати и скрылся в подушках. — Выключите свет. — Это солнце, — продолжил любезничать Минхо. Ткнул в один из выключателей, который изначально ничего не включал и неизвестно откуда появился в комнате. — Всё, я вырубил. — Спасибо, — искренне сказал Чонин. Феликс лёг на спинку стула, которая тут же разложилась параллельно полу. Вообще-то раньше она так не делала, поэтому Бан Чан вытянул руки, а Джисон влетел в компьютерный урчащий блок. Обошлось малой кровью. Зубы чуть не отлетели и пятки промокли в газировке. Всего-то. — Весной пахнет, — горько вздохнул Феликс. Прислушался. Снова стал счастливым и любопытным. — Там птицы поют? — Да, — расплылся Минхо. — Идите сюда. Горкой липучих рук и ног они врезались в окно, расселились по подоконнику и батарее, уткнулись друг в друга – и в лавандовую улицу. Феликс и Бан Чан цепко высматривали воздух на наличие божьекоровьих точек с крыльями. Их не было. Зато мимо пронеслась Рюджин, разносчица газет и журналов. Она слетела с велосипеда, что-то прокричала, разозлилась, замахнулась «Мистическими историями ОРАКУЛА-крошки», которые выписывала Минэко, и прицельно швырнулась ими в окно. Попала ровненько в раму. «Метаморфозы рассердились» полетели следом. Йеджи шла позади. Она утыкалась в пейджер и тащила тележку, заваленную коробками из-под печенья. — О, — удивился Бан Чан, — шанс. Йеджи! Выруливай туда! Он активно замахал в сторону дома Хёнджина. Бан Чан был классным. Знал морзянку, язык жестов и английский, поэтому его слушались – быть оскорблённым трижды никому не хотелось. Йеджи отсалютовала ладонью, укрытой кружевной перчаткой, и бодро зашагала по ломтикам снега. Глазированная дорожка покрылась цепочкой следов от её каблуков. Феликс непроизвольно вытянулся вперёд. Едва не вывалился в окно, но его удержали за лямки и вывернутые карманы. — Ликс, — серьёзно сказал Бан Чан. — Дыши. — Могу постучать по спине. — Нет, Хан. Рюджин по кругу гоняла на велосипеде, щёлкая подножкой, пока Йеджи затаскивала тележку по ступенькам, прихорашивалась и стучала в дверь. Обитатели комнаты Феликса притихли, затаились. Хёнджин открыл не сразу. Он выглядел так, будто выбрался из могилы, чтобы выпить чёрный кофе. Кажется, что совсем не спал – или спал слишком много. Сияющая мартом Йеджи аж забыла, зачем пришла. Рюджин расхохоталась. — Может, он музыкант? — предположил Джисон. Феликс приложил руку к сердцу и с чувством дополнил: — Мальчик, который потерял музу. Мальчик, который знал, что на него смотрят. Дверь закрылась. Йеджи поправила плюшевое пальто, пнула в колесо велосипеда, оставив на спицах немного снега, и поплелась в сторону дома Феликса. Ей заблаговременно приготовили чай – цин ча, как обычно. Рюджин, будучи убитой несправедливостью и лучшей подругой, осталась валяться в морозной траве. На кухне стало тесно. Тележку убрали подальше от голодных и особо голодных, спрятав под раскрытым зонтом. Йеджи отпила из кружки и величаво, как девочка-престолонаследница, поделилась информацией: — Сказал, что любит черёмуховое. — А ты? — Сказала, что такое закончилось. — А он? — Вздохнул. — А ты? — Тоже вздохнула. Бан Чан методично соскабливал пятна с низкого стола. Йеджи вгляделась в напиток, хмурясь: — Надо было кофе сварить. На гуще бы погадала. Джисон аж расстроился. Спрятал мокрый нос в одеяльцах, что стащил со стула, и пробубнил: — У вас же куча коробок с этим вкусом, куда всё делось? — Я продала десять упаковок той женщине, которая живёт на перекрёстке. Она Геката , клянусь. Еле ноги оттуда унесла. Посмотрите, никто невидимый не сидит у меня на спине? Феликс задумчиво подвис, начиная выстукивать костяшками по столу. Чонин насыпал сухой завтрак в тарелку и неуверенно щёлкнул зубами, тяжёлыми из-за брекетов: — Ты же не собираешься идти и отбирать печенье? — Я мог бы. Но не отбирать, а торговаться, — протянул Феликс-дипломат. Феликс-маг продолжал стучать пальцами колыбельную, а Феликс-друг решил: — Собираем по дому всё черёмуховое. Йеджи улыбнулась. Стряхнула крошки с перчаток и благополучно смылась. Джисон к поискам допущен не был. В корзинку для булочек и сыра набросали всё: конфеты, баночку варенья, плитки и пирамиды шоколадок, кусок пирога, даже маленькую бисерную статуэтку дерева. — Можешь обсыпать себя фантиками, — предложил Джисон из угла, в который его затолкали ради безопасности, — они вкусно пахнут. Дабл-сладость получится. — Я? — замер Феликс. — Пусть кто-нибудь другой отнесёт. Бан Чан закатил глаза. Не стал спорить и приказал: — Хватайте. Рванув в сторону, Феликс запутался в пространстве и врезался в Чонина. Он был прижат к стенке, задавлен курткой, в которую его одели непозволительно умело, и задушен шарфом. Его вытолкнули из дома вместе с корзинкой подарков. Раскрасневшегося, с трудом моргающего, взъерошенного. Феликс минуту смотрел на горизонт пряничных домов с заснеженными крышами. Набрался смелости и покрепче сжал ручку из лозы. Из окна полилась музыка; кто-то включил на его компьютере песню для победителей и крутых парней. — Ладно, — успокоил себя неунывающий Феликс. Давно он так не переживал. Ему всё по силам и по зубам – даже та женщина с перекрёстка, которую серьёзно считали демоницей. Но руки всё равно дрожали. Феликс прошёл по цепочке, оставленной Йеджи, дошёл до двери, аккуратно нажал на звонок. В доме закричали чайки. Показалось, что наступил август. Охана бы уже несла игрушечную кувалду, чтобы разносить голосистых птиц. Задумавшись о маме, Феликс вздрогнул, когда Хёнджин распахнул дверь. Он явно курил на завтрак – из дома тянуло дымом от интенсивных затяжек. А ещё сухим шампунем. Верный знак чего-то скрытого. — Привет. — Привет, — полусонно ответил Хёнджин. — Прости, что прервал завтрак. Вот, — он протянул корзину для пикников. — С новосельем. — Вы уже поздравляли. — Вы? Кто – вы? Я тут один. Хёнджин лаконично хмыкнул, даже не глядя в окно, в котором несколько пар глаз, зеркальные звёзды и царапины. Взял увесистый дар и, поборов неловкость, махнул рукой: — Заходи. Он быстро скрылся в доме. Застывший Феликс засиял. Ожил, разулся и осторожно шагнул внутрь ребёнком из веснушек и радости. Пол, вымытый тёплой водой, потихоньку привёл в сознание, а прованские травы вперемешку с сухим шампунем мягко разглаживали волнение. Хёнджин, оказывается, сбежал на кухню. Он копался в шкафах, вытаскивая газировку, сухари, луковые кольца, готовый поп-корн, – весь подростковый восторг. Феликс сел на высокий стул и закачал ногами. — Угощайся. — Спасибо, — он чувствовал, что смущает одним своим присутствием. — Я выгляжу так, будто всё это съем? — Могу помочь. Замолчали. Феликс через силу втыкал в свои запястья, чтобы не смущать ещё больше. — Если я тебя тогда напугал… — Если я тебя тогда обидел… Синхронно начав, они так же быстро замолчали. Хёнджин нервно посмеялся, открыл бутылку газировки, уступил: — Ты первый. — Если я тебя тогда напугал, то хочу попросить прощения. Иногда я забываю, что дружу не со всеми и не все хотят дружить со мной. У меня полный бардак в восприятии людей. Думаю, я всего себя готов отдать каждому. Я могу обидеться, если со мной не захотят обниматься, а вот поделать с этим ничего не смогу. Знаешь, что фотоальбом и сердце – это жизни? Разные, но смысл у них один. И вот я подумал, что можно нарезать сердце пластинками, положить их в страницы фотоальбома и отправить посылку экспресс-доставкой. Будто целую жизнь. Жизнь в жизни. И кто-нибудь будет её проживать, лёжа на подоконнике и принимая солнечные ванны. Так вот, я уже готов паковать тебе своё сердце. Настолько я люблю человечество. Люблю людей, и они в этом не виноваты. Теперь ты знаешь. Хёнджин не терял нить повествования и под конец жалобно чесал шею, на которую та была наброшена. — Ты добрый, да? Так… приятно прозвучало. Феликс расхохотался. Как только его не называли, когда он переехал с Оханой из молочного края, в котором прошло счастливое детство. Когда Феликс старался увлекаться всем-всем-всем, то от него быстро уставали. Когда больше слушал — говорили, что скучный. Когда сидел на чердаке и упаковывал игрушки, то считали излишне маленьким и странным, когда курил за школой — смеялись. Это всегда, всегда больно било по душе. Он с шести был самостоятельным, но обливался слезами, пил сок, ел шоколадки и всегда хотел только одного. Домой. — Пойдём, — удачно предложил Хёнджин. — Куда? — Наверх, в мою комнату. Для Феликса такое предложение было честью. Настоящей и непревзойдённой. Возможно, по значимости победит только вопрос о разрешении на поцелуй, но он пока не был уверен. Чистота. Стерильная, медицинская. Она так бросалась в глаза, что Феликс постоянно запинался. Здесь не получалось ощущать себя смешанным пластилином, как у Чанбина, не было скопления гитар, как у Бан Чана. Под ноги не лезли коты. Ниоткуда не выпрыгивал паук на пульте управления и не раздавался злобный смех. Эта комната была в новинку. Здесь пока ещё не хватало сердца. Хёнджин распахнул окно и за прозрачную трубку подтянул пакет для крови. Поджёг затушенный окурок. Неподдельно удивился, когда Феликс его перехватил. — Ты куришь? — Иногда. — Бери новую. Хотя не такая уж эта пачка и новая, я купил её ещё в том городе. — Спасибо. Хёнджин вернул себе окурок. Хорошее у него, должно быть, утро – всласть завтракать, пока никого нет, и смотреть на горы. Маленькие радости. — Вы меня два раза напугали, — признал Хёнджин. — Та девочка с печеньем постучала, когда я только поджёг сигарету. — Тебе влетит, если об этом узнают? — Конечно. А тебе разве нет? Феликс невинно улыбнулся: — Нет. И моя одежда пахнет сладко, поэтому мало кто замечает, что я курю. — Круто, — поразился он. — Точно, шипучкой же пахнешь. И смутился больше, чем сам Феликс. Сигареты медленно тлели. Подтаявший снег разламывался под велосипедами и кошачьими лапами, а птицы магически пели. Феликса разморило, и он расслабился. Даже не сразу заметил, как по руке Хёнджина что-то ползёт. А когда заметил — завопил: — Не двигайся! Хёнджин в неопознанном страхе замер. — Что такое? — По тебе ползает жук. — Где? — он во все стороны замахал руками, жмурясь, белея и комкая сигарету. — Где?! — Тише! Он не кусается! Всего лишь красный солдатик, — огорчился Феликс, но разумно не стал уточнять, что это клоп. — Я сниму. Ты сейчас ударишься! Тяжело дышащий — точно раненый — Хёнджин запрокинул голову назад. Феликс аккуратно взял пятнистое существо и выпустил в окно. Помолчал. Рассмотрел родинку под глазом, подождал ещё немного, несмело сказал: — Всё. — Да? Он улетел? — Да. Можешь открыть глаза. Хёнджин недоверчиво разлепил сначала одно веко, потом другое. Отвёл взгляд, грозно пояснил: — Обычно я так не реагирую. — Ага, — заулыбался Феликс. — Очень, наверное, стараешься. — Наверное, — медленно повторил он. И вдруг стало всё понятно. Знакомо, что ли. — Ты грустишь. Хёнджин на это улыбнулся. — А почему грустишь? — Можешь угадать. — Из-за переезда, — ответил Феликс с такой лёгкостью, что стало спокойно. — У меня так же было, когда я уехал отсюда. А тебе бы с Бан Чаном поболтать. Он, может, разговором не прям уж помогает, но силы от него – по уши. Так что приходи как-нибудь. Когда угодно, у меня всегда гости. Дом вечно кто-то сторожит. Они ещё немножко покурили, разглядывая горы. Потом Феликс, долго одеваясь и многословно прощаясь, вывалился на улицу. У него получилось. У него получилось! Когда он оглянулся, то увидел, как Хёнджин неспешно машет ему из окна своей комнаты. Щёки вмиг расцвели. Было непривычно дышать свежестью. Феликс почти сломал ноги, пока перелезал через свою кухню, кое-как добрался до спальни и лёг на кровать прямо в куртке и перевёрнутых чувствах. Его сразу же облепили. Джисон запрыгнул на подушку и показал на часы: — Двадцать минут и тридцать две секунды. Я уже хотел организовать миссию по спасению тебя и черёмуховых подарков. — Всё хорошо, — успокоил Феликс, — всё замечательно. И в полночь, когда Минэко наварила океан сырного супа, Феликс обнаружил на пороге сжавшийся от прохлады комок. Это дрожал Хван Хёнджин, делавший вид, что только пришёл – стучал зубами, выщёлкивая Щелкунчика.