божьи коровки ищут чудо, фей и пряжу — и целуют в полюса минеральных щёк

белое, как твои простыни, как молоко, как твоя кожа и запах лимонных маффинов. как та фотография... от: дзёси, снова дивный лебедь в т о р а я: коты на крыльях Как-то так вышло, что Феликс выпил галактику во сне. В его органах сразу же закрутились космические процессы: вместо лёгких были воздушные планеты, а под сердцем текло межзвёздное вещество. И, надо же, – так и наступала весна в организме. Дышать было нечем. Точнее – всем существующим, поэтому становилось немного больно. Проснувшись, Феликс лёг щекой на маленькую игрушку Бамблби и долго смотрел внутрь зеркальной, чуть стёршейся наклейки. Она висела на окне. Возвращала обратно в комнату. Портал. — Ты будешь в порядке, — тихо сказал себе Феликс, ещё повалялся и соскочил на холодный пол. — В порядке. Он побродил по углам, выискивая разбросанные вещи, поворошил пластиковую коробку с талисманами и браслетами. Выбрал сразу три украшения, нацепил. Почувствовал себя увереннее: ему было жизненно необходимо, чтобы запястья что-то скрепляло – браслеты или же другие руки. Феликс кивнул зеркалу, закинулся жевательной резинкой и почти вышел из комнаты, но запнулся, а потом радостно подлетел к окну и замахал. Сонливый Хёнджин не среагировал. Он был в футболке с ромашками и что-то медленно кусал. Приготовившись кричать, Феликс залез на подоконник, но его тут же стащили за шкирку. Резко, нарочно резко. Это мог быть кто угодно. По хватке – Рюджин, Бан Чан или Минэко, но бабушка бы ещё в бровь чем-нибудь зарядила. Феликс потерялся в пространстве, но всё равно истошно отбивался и лез обратно на подоконник. Браслеты простучали об чью-то кость. — Блин, — это был Бан Чан, вздыхавший от боли. — Хотел напугать, а ты мне по носу заехал. Феликс грозно на него посмотрел. Сжалился, когда заметил невероятно печальный взгляд, и пояснил: — Я вообще-то общался с новым соседом, хотел пригласить к нам. А теперь его нет. Ушёл, — он начинал тараторить. Бан Чан улыбнулся. — Ты сделаешь бумажный самолётик? А лучше штук тридцать. Я их по одному буду запускать, может какой-нибудь долетит. Придётся написать тридцать писем… — Позже. Пойдём. Хан всё утро таскал до вашего дома подарочные банки с мёдом и ещё чем-то зубодробительным, но оставил их на пороге. Теперь спит где-то. Нужно занести. Банки, а не Хана. Если честно, я не знаю, где он улёгся. Задумчивый Феликс пошёл вслед за Бан Чаном. На кухне гремели голоса и чашки. Привычный шум, родная теснота – даже чей-то белый щенок, похожий на рассвет, копался в шкатулке с заколками. Кажется, увязался за Йеджи. Беззащитный, бархатный и славный. Минэко в тёплом вязаном платье вплетала ленту в волосы, спрашивая: — Поели, девочки? — Нет, — Чанбин спешно глотал суп из соевой пасты и морепродуктов, — не-не. Не. Всё, поели. Он встал, покачиваясь от переедания, и Рюджин тут же вскипела: — А посуда? — она застегнула ветровку на расколотом от падения подбородке. Йеджи стянула кружевные перчатки. — Привет, Ликс. Только проснулся? Эй, ты, посуду за собой помой. — Был бы я голодным, — рискнул Чанбин, — я б пообещал, что помою, а щас могу выпендриваться. Утречко, Ликс. Рюджин хрустнула кулаками. Бан Чан вздрогнул и, подцепив по пути две куртки, вывел полуспящего Феликса на улицу. Прищурился. Солнце сегодня было сказочно белым и слегка напоминало круглое печенье в молоке. Открытые щиколотки покраснели от ветра. Блестящие банки как попало стояли на пороге: некоторые были перевёрнуты, некоторые – подъедены, хотя видно, что Джисон старался это скрыть. Безуспешно, поэтому скрылся сам. Из корзинки с цветами торчала записка: добро пожаловать домой, ребёнок мая! — Так это мне? — наконец удивился Феликс. — Ага. Тебя везде ждут в гости, — Бан Чан склонился над ежевичным вареньем, в котором отсутствовала целая половина. Помотал головой: — Н-да. Хоть с водой не развёл. Зачем Хан их ест? Ты же всё равно поделишься. Эй, ты там живой? Припечатанный к самым нежным чувствам Феликс во все силы дышал – и с любовью глядел на горный мёд, шоколадное масло, джемы и записки. Почти разорвался на фейерверк. Затем наткнулся на подарок от Джисона. Гладильная доска с рисунками корон и скипетров криво стояла на ступеньках, вот-вот готовая развалиться напополам, если на неё сядет птица или божья коровка. Феликс кинулся к ней и поправил, не переставая улыбаться. Погладил ткань – приятный хлопок. — Ты как-то светишься, — вслух заметил Бан Чан. — Или просвечиваюсь, — перефразировал костлявый Феликс и кое-как оторвал взгляд от доски. — Потом затащим её ко мне в комнату. Согласно кивнув, Бан Чан сгрёб несколько банок с раскрученными крышками. Феликс сначала посмотрел на соседний дом. С распахнутого окна свисала верёвка, на которой болтался надрезанный пакет, предназначенный для донорской крови. Кажется, Хёнджин курил; любопытная пепельница. — Шевелись, — Бан Чан был уже за дверью. Феликс послушно пошевелил плечами, чтобы куртка легла поудобнее, подхватил банки и пошёл в дом. Чанбин запустил в него мыльной губкой и попросил – потребовал, – каждый раз разуваться. Сам он грелся на кухне в разных носках, потому что не нашёл парные. В кастрюле что-то выцветало. Умывальник окрашивался лимонным средством для мытья посуды. Пока Феликс и Бан Чан таскали подарки, Минэко ворчливо готовила завтрак и собиралась на работу. Девочки, отравив воздух лаком для волос, попрощались: Йеджи мило и элегантно, Рюджин – бодро подпрыгивая на месте. — Сегодня сходим в школу, — бормотала Минэко, когда девочки ушли гулять. — Нелёгкое дело – переводить внука из другого города. Теперь мне придётся пить чай с директором, есть его дивные пирожные и обсуждать последние сплетни. — Какая ты несчастная, — вздохнул Феликс в знак поддержки. Его ладони загорелись, когда цветочная чашка заполнилась кипятком. — Спасибо, — Бан Чан скромно подставил кружку под чайник, ютившийся в руках Минэко. — Ликс, в общем-то, сам может сходить в кабинет директора. Там не очень строгие правила. — О, нет, я возьму на себя эту ношу, — она мученически – аж до подозрительного – скривилась. — Буду ждать тебя у театра после пяти. И не вздумай опаздывать. — Ладно-ладно. Когда Минэко ушла, в доме стало тихо. Феликс дремал на столе, Чанбин скорбно чистил миску от засохшего риса, а Бан Чан искал берлогу, в которой отрубился Джисон. Поднял все куртки и одеяла. Не нашёл. Ему пришлось смириться с проигрышем и прилечь на стол рядом с нераскрытой пачкой печенья. — А сколько вообще времени? — спросил Феликс. — Почти восемь утра, — сказал Чанбин. — Ещё пятьдесят три минуты, и будет восемь часов. — Рано как, — Феликс поплыл от зари. Кто-то прикусил его локоть. — Ой. Йеджи щенка забыла. Какой крохотный! А уже усы есть. Посидите с ним, мне нужно вещи до конца разобрать. — Плечи замëрзли, — Бан Чан звучал глухо, потому что утыкался в пачку печенья. — Накройте меня чем-нибудь. Феликсу с трудом удалось отлипнуть от стола, найти плед и уйти в комнату, не перевернув вымытые тарелки. Он сел на чемодан и ещё немного подремал. «Ты будешь в порядке, — повторил он. — И в шоколаде. Или в масле. Да, в шоколадном масле». Потом поднялся, распахнул все шкафы и принялся ногами утрамбовывать одежду, иногда поглядывая в окно. Пакет для крови шуршал на ветру. Из него вылетал пепел; за ночь скопилось слишком много – особенно для подростка. Феликс курил редко, предпочитая жвачки, но в его доме часто зажигали сигареты. Так уж вышло, что Минэко ненавидела одиночество – поэтому здесь почти всегда было большое скопление людей, животных, фееобразных существ и чужих зажигалок. Живые оставляли дары, а мёртвые украшали сновидения. Гармония, хоть и шумная. Феликс так привык к грому на кухне, что первое время после переезда включал технику на полную катушку. Наедине с Оханой ему было одиноко – и дело не в маме, а в количестве людей. Он вечно приносил в школу конфеты, сигареты, рассказы и вкладыши, стараясь сдружиться, таскал к себе котов и одноклассников, но мгновенно заполучил титул прилипалы. Бонусом упало нечто про фальш и дикость. Это было так… обидно. Феликсу никогда такого не говорили раньше. В тот момент, когда он сидел с пощёчиной из-за этих слов, то понял, что боится остаться один. Дверцы открывались от переизбытка вещей. Полки кривились и не выдерживали. Феликс сначала пытался починить их, а потом просто подставил стулья под ручки от шкафов, отряхнул ладони и начал сваливаться на кровать, когда в его комнату затащили гладильную доску. Короны и скипетры величаво блеснули. — Где Хан её взял? — раздумывал Чанбин. — Не знаю. Надеюсь, ему не прилетит за это. — Ещё как прилетит. — Лучше тогда поставим в угол, — решил Бан Чан, — чтоб она не светилась в окне. Так. На этот край можно чайник закинуть. А на этот, к примеру, аквариум. Лучше электрический, а то кто-нибудь снесёт. — А где щенок? — спросил Феликс. По паникующим взглядам стало всё ясно. Бан Чан ненавязчиво вылетел из комнаты, вернулся минут через десять с ватно-белым поскуливающим комом, неловко отбросил разорванный шнур и уточнил: — А вам прям очень нужна рисоварка? — В принципе, — серьёзно задумался Феликс, — она работает только тогда, когда её подключает Хан, так что, пожалуй, нет. Пойдёмте гулять. Мне надо до пяти по всем пройтись. Вооружившись шапками и поводком (лазурный пояс от халата), они втроём разбрелись по таявшим улицам. Периодически сталкивались и вновь расходились. Феликс подготовил каждому знакомому благодарность за подарочную сладость – в парикмахерской его заобнимали, а в палатке с прокатом DVD-дисков вручили голубой флажок. Постоянно встречались псы и старые друзья. Некоторые доставали ореховые заначки и делились ими. Некоторые весело пугались: «Я думала, что на меня косточки набросились, а это ты!» Под вечер Феликс чуть не умер от жара, но покорно побежал до театра. Лоб горел, подошвы скользили, а карманы были распахнуты. Минэко придирчиво рассматривала новую вывеску. Комедия. Она любила комедии. — Я тут, — запыхался Феликс. — Одно мгновение… погоди… Цокнув, Минэко купила ему мороженое и неторопливо пошла в сторону школы. Её взгляд вполне очевидно кусал за открытое горло и расстёгнутую куртку. Сложно было не отследить схожесть Феликса, Оханы и Минэко. Они все были мечтателями. Любили сахар, криминальные и смешные телепередачи, компании и воздушные вещи. Приносили фрукты в качестве извинений. Были как дети-соперники: никто не навредит им так же сильно, как они сами себе – и друг другу. Феликсу проще называть их по именам. И всё же даже в мелочах были сотни условностей: мечтали, смеялись и цвели они по-разному. Совсем. — Ты плетёшься, — заворчала Минэко. — А ты такая малюсенькая среди гор, — заулыбался он. От гибели его спасла близорукость бабушки. — Иди сюда, — промахнувшись, скомандовала она, схватила его за одежду и поправила пуговицы. Присмотрелась: — Сам пришивал? Хорошо вышло, крепко. Минэко слабовато улыбнулась, позволила схватиться за локоть и зашагала внутрь школы. Феликс чуть не умер от воспоминаний. Сколько всего… Линолеум мягко продавливался. Вечерняя прохлада разлеталась от капюшонов и волос, лезла под ноги, как призрачная кошка, заставляла спотыкаться. Минэко тихонько вздохнула и потрепала Феликса по загривку. С безмятежным восторгом вспомнила: — Вон в том питьевом фонтанчике утопили твои кроссовки. — Это был примирительный акт, — отмахнулся Феликс, — ничего ты не понимаешь. Возле бегонии Бан Чан разбил голову. За круглыми часами, висевшими в кабинете биологии, Феликс нашёл свою первую любовь – записку от мальчика из старшего класса. Раздвижные двери всё ещё заедали. Около библиотеки сидел Хёнджин. В туалете был снят легендарный ужастик: Джисон кромсал за кадром чипсы, создавая звук ломающихся костей, Чонин щедро обливал стены гуашью, смешанной с шариками пудры, Минхо был превосходным трупом, а остальные потом долго счищали живописное преступление с плитки. Кассету куда-то утащили. Феликс аж замер. Минэко врезалась в него, фыркнула, но тут же воскликнула: — Ты куда? — Справишься без меня, — нараспев протянул он, разворачиваясь и набирая скорость. — Я приду, когда вы нальёте чай! Хёнджин и впрямь был здесь. Он раскачивал наушник, как маятник, и сидел прямо на линолеуме: ноги прижаты к животу, глаза открыты, а голова лежала на сгибе локтя – она была иллюзорно отсечена от тела. Шнурок толстовки в зубах. Феликс спрыгнул с лестницы, кое-как затормозил, склонился над Хёнджином, напугав его – немного нарочно, конечно, – и вытянул яркую руку. — Приве-ет. Хёнджин выплюнул шнурок. Моргнул, аккуратно отвёл взгляд, пожал руку. — Привет. — Я Феликс, если ты вдруг не помнишь, — он слегка переволновался от касания, которое сам же и предложил. — Можно посидеть с тобой? Линолеум был в их полном распоряжении, но Хёнджин всё равно немного отодвинулся. Сразу же случайно погас – с него слетело солнечное полотно, пробивавшееся через оконные стёкла. Феликс решил посиять за звезду. Он сел рядом, блеснул симметричными сколами на клыках и в любопытстве уставился на наушник. — Что слушаешь? — Сахарную фею. Феликс пришёл в восторг от одного только названия; ещё бы. — Послушать не дам, — Хёнджин слишком мимолётно расщедрился на какую-то эмоцию – не получилось разглядеть. — Надо в одиночку. — Я редко остаюсь один, — расстроился Феликс. Он растёкся по стенке, посмотрев в потолок. — Наедине мироощущение не замирает, но я не успеваю поделиться им с кем-нибудь, а потом теряю мысль, поэтому грущу. — Наедине спокойно, — засомневался Хёнджин. — С Бан Чаном спокойно, — в ответ заверил он, каждую секунду меняя положение рук и головы. — С Сынмином, когда его неожиданно хвалят – смущается очень. С девочками почти никогда. Йеджи выглядит графиней в своих кружевных перчатках и носках с красными сердечками, но отлично давит врагов подушкой. Ой… — Ты чего? — Посижу молча немного, — вздохнул Феликс от тяжести в животе, — подожди меня. Его чуточку подташнивало от галактики, выпитой во сне. Такое происходило, когда сердце оставалось счастливым и радостным, но шестое чувство говорило: что-то меняется. Необязательно сам Феликс – а что-то, сидящее рядом. Хёнджин почему-то всё ещё был далёким, но неосознанно разделял с ним космическое несварение. Он был как планета, на дневной стороне которой никогда нет облаков. Мило. Феликс скромно чихнул в знак того, что вернулся, и похвастался: — Мне сегодня подарили гладильную доску. — Класс. А утюг? — Зачем? Я глажу на столе. — Неудобно. — Ты сбрасываешь пепел в пакет для донорской крови, — мечтательно возмутился Феликс. У него был полный беспорядок в личных границах, но он заставил себя не лечь на локоть Хёнджина. — Я живу здесь всего один день, откуда ты знаешь? — Я ищу первую божью коровку, поэтому вглядываюсь во всё, что движется, шуршит, царапается или позвякивает. И он вгляделся в Хёнджина, на лице которого мерещились жуки, перебегающие с места на место. Это родинки и крошечные раны – как от случайного удара об алюминий, например. Хёнджин чуть-чуть двигался, и тени на нём видоизменялись. — Что ты так смотришь? — поинтересовался Хёнджин с шрамом, которым оказалась улыбка. Феликс нахмурился. Он разглядывал его, выискивая причину наилегчайшей безжизненности. Беззастенчиво спросил: — Как ты себя чувствуешь? — Что, прости? — Если тебе нужны витамины, я могу набросать список недорогих, но действенных. Можешь даже вкус выбрать, я попытаюсь подобрать. А хочешь мои? Они сладкие, я с собой ношу. — Не надо. — Я тебя обидел, — поздно дошло до Феликса. — Ты очень красивый, просто выглядишь немного… — Потрёпанным. Знаю. Я в порядке. Потрёпанный. Интересное слово. Оно больше подходило для игрушек, стёршихся наклеек, колыбельных, празднующих своё двухсотлетие, или деревянных лошадок, чьи ноги и гривы постарели до трухи, стружек и опилок. Хёнджин вдруг тоже посмотрел на Феликса. Замер, будто что-то учуяв – что-то ранее ему недоступное. Теперь и его тошнило. Феликс осторожно взялся за человеческую, белую руку, подсказывая: — Развеивать это чувство — словно отщёлкивать отростки крыльев. Терпи. Помягче сказать не получилось, но в этом не было ничего страшного. — Какое чувство? — Оно пропадёт, если я назову. Хёнджин посмотрел на него по-новому – тем маленьким волком, которого впервые почесали по носу. Спросил: — Тебя лихорадит? — Тебя лихорадит, — тут же рассмеялся Феликс, — потому что противишься. Успокойся. Пойдём пить чай. Давай руку. Феликс был невероятно горд собой. Он знал, что выглядел как тот, кто предназначен для детских вечеринок – и кто эти вечеринки ест. Возможно, он немного приукрашивал жизнь. Возможно, он смущал, сбивал с толку, туманил, отчаивал и откофевал, когда пытался добраться до чьего-нибудь сердца. — Что ты здесь делаешь? — на ходу спросил Феликс, утаскивая его за рукав на верхний этаж. — Тоже переводишься? Здорово! Я тебе сейчас же всё покажу, меня всё равно потом попросят. Вот тут утопили мои кроссовки. Мы хотели покататься по линолеуму. Чонин пытался протащить скейтборд, но его не пропустили, пришлось тереть подошвы мылом и лезть в раковину. Это мы потом додумались снимать обувь. Хёнджин едва успевал за ним. У него жутко тёплые рукава толстовки; на ощупь как щёки. — Там, на подоконнике, чуть не погиб Хан. Лежал после трёх порций острого супа и видел белый свет, но его вернул к жизни Минхо с Йо-Йо. Это игрушка такая. — Да знаю я, — пробурчал самую малость оскорблённый Хёнджин. Из кабинета математики выползали чары тупости, которыми окутывались исключительно ученики, а из актового зала играла музыка. На солнце, которым был облит пол, клубком лежала кошка. Феликс протащил Хёнджина по всем экспонатам, прежде чем они добрались до директора, пьющего чай в компании. — Волосы, — зашипела Минэко. Феликс виновато пригладил загривок, который растрепался от жара (минеральные пряди легли за уши), выставил руки и указал на Хёнджина: — Та-дам. Нашёл его у библиотеки. — О-хо-хо, — директор мог бы лопнуть, если бы не крепко пришитые пуговицы – Феликс с любовью их оценил. — Ваш ребёнок, госпожа Хван? Женщина, когда-то предложившая Феликсу стакан какао, безмятежно улыбнулась. Какая она красивая. — Мой. И тебе привет, Ликс. — Здравствуйте, — замерцал он, поклонившись. Схватился за рукав толстовки, потянул Хёнджина вниз, прошептал: — Минэко убьёт тебя, если ты не проявишь вежливость. — Заканчивайте, — бросил директор, — и садитесь, я подготовил для вас зефирки. — Спасибо, но нам нужно идти, — спешно отмахнулся Феликс, лишь бы не смотреть на эту потрясающую упаковку. — Мы только забежали сказать, чтобы вы нас не теряли. Пока! До свидания! Дверь с щелчком закрылась. У Феликса звенели колени, лопатки и запястья, когда он тянул Хёнджина на улицу. Будто воровал. Тот особо не реагировал – быстро шёл, моргая и растерянно оглядываясь. Почти до самого дома молчал, а потом уточнил: — А чай? — У меня попьёшь. Феликс, полный межгалактической радости от своей идеи, не сразу понял, что больше не держит Хёнджина за прохладную руку, скрытую в тёплом рукаве. — Ты чего? — Я… не пойду. Прозвучало больно. Так, в общем-то, и было. — Почему? — искренне удивился Феликс. — У нас весело. Сынмин в процессе создания своей очень-очень умной игры, фишки пока съедобные, поэтому они всегда новые. Можешь курить с Чанбином и Ханом, если они там. Стой. Стой! У нас есть сыр с цифрами! И часы с котом на стрелке, который блестит! — Мне нужно домой, — пробормотал Хёнджин, отдаляясь и набрасывая капюшон на голову. — Прости, наверное, за то, что ты не поел зефир. — Всё нормально, — тихо ответил Феликс. Надо же, он успел привыкнуть к нему. Глупый, глупый мальчик, который неумело делал вид, что его лицо не пестреет. — Почему ты уходишь? На таявшей улице остался один Феликс – он обескураженный и немного надломленный. Дверь в дом Хёнджина хлопнула; с порога слетел бумажный самолётик. Феликс поёжился. — А моя дверь всегда открыта, — прошептал он напоследок. Возможно, он слишком приукрашивал жизнь. Возможно, он всех замучил. Возможно, он раздражал, говорил бессвязно, по-дурацки и некрасиво, когда пытался добраться до чьего-нибудь сердца. Его всё чаще отвергали. Даже маме было плевать – она так и не позвонила. Но без всей этой абстрактности и болтовни Феликс чувствовал себя незащищённо. Чересчур... бархатно. Он тихонько вздохнул, разглядывая дома-печенья, и наконец задумался. Какое звучание у сахарной феи?