Сердце Дракона

Дождь — это Земля, которая соединяется с Драконом.

За прошедшие благоприятные месяцы океанцы почти позабыли о страхе, о голоде и о расплате. Они воодушевленно слагали легенды о доблестном Лунном Драконе, что спас их от скоропостижной гибели. Каждую тринадцатую ночь месяца жители отправляли в небо бумажный фонарик в виде сине-белого Дракона в знак памяти чудесной миссии, что изменила ход истории. Лишь «бурчащий» Шаман месяц за месяцем ходил с опущенной головой, тонущий в терзающих мыслях расплаты. Глава поселения лично проводил тщательный отбор драгоценностей, которые приносили люди из своих домов, добывали в горах, выискивали в песке и морской тине. У них всех не было права на ошибку, — Юнги было хорошо известно, насколько гордыми и самолюбивыми являются Небесные Божества, и Лунный Дракон не исключение. Желания расстраивать или разочаровывать его недостойной платой не было, ведь это могло стоить им жизни. Переплавив бриллианты и алмазы в изящные фигурные украшения будущей диадемы, Шаман принялся за поиски конкретного металла для каркаса. Общими силами народ смог вылить из редчайшего серебристо-серого благородного металла «Rhodium» утонченную диадему. Необычной особенностью этого металла была неестественная способность отражать свет: сиять ярче солнца и луны. Поэтому не удивительно, что драконья душевная слабость к «сокровищам» отразилась в самом сверкающем металле на земле. Но Юнги был озадачен другим свойством нынешней диадемы: соли родия сильно окрашивали кожу человека, а сам металл был сверхтоксичным для смертных. Выяснил Шаман это не сразу, а только после того, как обнаружил мастеров-ювелиров, работающих над «волшебной» короной мертвыми. Его шаманское морское око смогло увидеть причину смерти бывших отцов семейств. Ритуал покаяния открыл ему правду на то, что обоих мужчин разъела неожиданно вспыхнувшая неизлечимая опухоль. Теперь в голове правителя вопросы сменялись со скоростью света: знал ли Дракон, какой опасности подверг жителей Океана, назначив такую высокую цену за магию? Если «да», то не стоит ждать ничего хорошего от Его возращения; если же «нет», то Шаману нужно выяснить, как металл повлияет на само божественное создание? Должен ли Юнги предупредить Лунного Дракона об обратной ядовитой стороне блестящей побрякушки? День за днем Юнги жил словно у подножья неспящего вулкана, пока драгоценная «убийца» хранилась подальше от живых глубоко в одинокой каменной пещере. Он вернулся в тринадцатую ночь десятого месяца, спустя ровно год после магического танца дождя.

— Я не прощаю подобных насмешек в свою сторону, человеческий шаман. Люди, склонившие головы, как и год назад, сидели на коленях в беспрекословном смирении пред Божеством и его волей. Их не тревожила суть беседы, так как они не слышали ни слова, со стороны казалось, что Шаман и Лунный Дракон просто смотрели друг другу в глаза. Воздух плотным сгустком собирался вокруг океанцев, но они были ослеплены своим «творением», каждый из них верил, что Дракон оценит диадему по достоинству. — Прошу простить и поверить, что у моего народа, как и у меня самого в мыслях не было смеяться или обманывать Хранителя наших земель, повелевающего приливами и отливами океана, дождями и ветрами. — Ты говоришь слишком помпезно и лицемерно для того, чья жизнь весит на тонкой хрустальной нити моего терпения. Я спрошу у тебя один раз, — это всё, что вы приготовили в качестве награды за спасение ваших никчемных жизней? — ночь поглотила собой беззащитную деревню, но вершина горы полностью освещается сиянием, исходящим от прозрачных, но будто бронированных чешуек громадного тела. Как только Дракон явил себя жителям поселения, то сразу же испустил раздражённый и разочарованный рык. Шаман был уверен, что Божество даже не заглянуло в сторону алтаря жертвоприношения, на котором красовалась прекрасная диадема. Юнги всеми силами пытается найти спокойствие для дальнейшей встречи, но взгляд Дракона леденит текущую по венам кровь, обращая ее в противоположное направление. Мин пытается утихомирить пыл оскорбленного Божества, просит сжалиться и открыть, чего же желает неудовлетворенная драконья душа. Он молит о шансе исправить возникшее недоразумение, ведь всегда был искренен в попытке угодить спасителю. Шаман упирается взгляд в поистине великолепную ювелирную работу, судорожно выискивая в ней недостатки, шероховатости, малейший намек на провал. Но всё, что он видит, — это созданное человеческим трудом невиданное ранее произведение искусства, за которое те, отдали свои жизни. — Платой за содеянную магию, Великий Лунный Дракон, которая спасла всех нас, — была «сияющая ярче луны и солнца драгоценная диадема, украшенная самыми прекрасными камнями из всех, что у вас есть», — шепотом тянет Шаман, но его мысль обрывает, слегка заметный гневный рык. — Я до мельчайших подробностей помню нашу единственную встречу, человек. Обида прошлого застилает твоё око пеленой сомнительного безразличия к жизни, раз ты позволил припомнить мне мои же слова.  — Напротив, я усомнился в своем рассудке, рискнув уточнить детали расплаты за Ваши труды, Уважаемый Хранитель. В чем бы Юнги не убеждал себя в тихие времена своей шаманской жизни, сейчас ему страшно. Сейчас ему есть, что терять и ради кого жить. Стараясь не показывать драконьему зоркому взору свою растерянность, Мин ищет выход в столь однозначно рискованной ситуации. Но, как назло, на ум ничего не приходит. Впервые в жизни Шаман не знает, как спасти свой народ от гнева судьбы. Рефлекторно он кидает мимолетный взгляд в сторону слепого мальчика, и неверяще вдыхает наэлектризованный воздух: Чимин сидит на коленях, да только его голова не опущена, широко раскрытые большие хрустальные глаза упираются куда-то за спину Шамана так, будто отчетливо видят происходящее. Юнги не нужно трех попыток, чтобы понять на что, точнее на кого с таким восхищением смотрит юноша. Юн только не может разобрать, что его пугает больше: что Чимин наконец-таки видит или то, что он наивно открыто смотрит на небесного Дракона, что запрещено божественным законом? Словно не в себе, Мин поворачивается обратно к Божеству, но Дракон вполне ожидаемо больше не смотрит в ответ. Его полыхающие тьмой глаза обращены куда-то глубоко-глубоко в Чимина. — «Украшенная самыми прекрасными камнями», — не сводя взгляда с Чимина, глубоко рычит Дракон. В перепуганном человеческом сознании Шамана мелькает болезненная догадка о каких именно драгоценных камнях шла речь год назад, но Юнги до сих пор надеется, что надумал себе лишнего, что ошибся. Надеется, но больше не верит. Он сам лично сравнивал незрячие блестящие хрустальные глаза мальчика с прекрасными сияющими лунными камнями. Его самого всегда поглощала эта мысль, заставляя вспоминать о своей первой и единственной любви. Именно эти глаза были доказательством того, что Розе когда-то была в его бессмысленной жизни, что этот мальчик — единственное, что оставила после себя морская нимфа. Ирония это или нет, но Юнги неожиданно даже для себя начинает отматывать фотопленку своих воспоминаний из детства, молодости и одинокой взрослой жизни. Все, — словно в замедленной съемке и в то же время так быстро! — Несколько сотен лет назад, — нетерпеливо, но нарочито безмятежно прерывает мысли ушедшего в глубь себя Юна Дракон, — ко мне за помощью обратилась Шаман одного маленького поселения. Её народ редел на глазах из-за неизвестной болезни, зародившейся в пресной воде. Той самой, что служила источником их жизни. Хочешь знать, помог ли я им, человек? — Д-да, — дрожанием сердца ответил Шаман, хотя прекрасно знал, что Дракон уже разговаривал не с ним. Тот продолжал по-змеиному целенаправленно поглощать глазами свою жертву. — Помог: я отчистил их «водопой» от кровожадной холеры, а после сжег всё до тла. Потому что она ошибалась, пытаясь перехитрить меня: НЕ «все Драконы добрые. И глупые». Воздух ощущается, как раскалённая лава. Юнги неуверенно поворачивается назад к своим землякам, к своему народу, к Чимину, а в голове снова нежный образ морской пены заставляет снова окунуться в омут памяти — перламутровые локоны, словно летящие лепестки …

Сказание о Водной пене.

— Розы …

…

Задумчивый и абсолютно непроницаемый взгляд прекрасных глаз скользит по бледному лицу темноволосого юноши. В этой глубине невозможно что-либо разобрать, понять, но абсолютно точно можно утонуть. Вот и ведомый своей молодой горячей кровью, падкий на столько благородную утонченную красоту Юнги полностью растворяется в лазурных омутах незнакомки. Щеки и шея мужчины покрываются красными пятнами побеждённого смущением человека, сердце которого рьяно размахивает белым флагом капитуляции. Последним мазком мгновенно возникшего позора становится стекающая с уголка губ, скопившаяся в раскрытом рту слюна. Юнги жестко, даже как-то болезненно вытирает длинным рукавом пропитавшейся от бега пОтом рубашки, что так жадно липла к спине, торсу и груди. Очарованность сменяется злостью собственного позора, и парень даже готовиться высказать все своё недовольство, по поводу столь бестактного поведения незнакомки, когда видит лёгкий намёк на зарождающуюся улыбку. Последнее дело для гордости самого желанного жениха их селения, — видеть насмешливую улыбку женщины. Прекрасной, словно цветок вишни, но по-прежнему «такой же как все» женщины. Зародившийся в горле возглас негодования так и умер в самом зачатке. Она. Смеялась. Переливистый, чистый, но звонкий смех прекрасной незнакомки убил в Юнги последний росток былого самомнения. Рот снова предательски приоткрылся, а руки обречённо спустились вдоль тела. — Ты выглядел более разумным существом, когда не замечал меня, Юнги. — Нежный голос по-прежнему искрился смехом. Несмотря на явное и совсем неприкрытое «оскорбление», Юнги больше не злился. Теперь это небольшое замечание казалось ему «невинным», юноша мог бы даже счесть его забавным, остроумным. — Так, что там с розами? Не дождавшись от Юнги хоть какой-либо более менее внятной реакции, девушка вновь вернула своё бесценное внимание Океану. Морской бриз ласкал ее кожу, будто пытаясь сделать незнакомку ещё более привлекательной. Он нежно играл с ее по-девичьи длинными, шелковыми на вид локонами. Глаза девушки блестели чистым синим сиянием, губы были кораллового цвета, а кожа, словно прозрачная, принимала в себя свет Луны. Юнги даже не пытался оторвать своего прямого, желающего поглотить сие великолепие, острого взгляда. Но полнейшим провалом для одинокого самовлюбленного сердца стало Ее пение. Просто, в какой-то момент девушка запела неизвестную кому-либо колыбельную. Казалось, глубже уже некуда, но Юнги продолжал тонуть. Разумеется, он был порабощен невиданной ранее красотой, но проникновенный пленяющий голос девушки стал завершающим звеном. Прошёл час, затем другой. Юнги не мог даже пошевелиться не то, чтобы преодолеть себя. Поэтому так и остался любоваться девушкой, сидящей на пристани. Слушая таинственную колыбельную Юнги заснул, а на утро от девушки не осталось и следа. Ничего, чтобы сохранить ее реальный образ, а не превратить в игры воображения и сна. Некогда безжалостный к женским хрупким сердцам ветреный мужчина больше не появлялся на пороге дома Мин. Он потерялся в волнах ночной колыбельной. Тогда ещё черноволосый, знатного происхождение, самый желанный жених поседения Мин Юнги канул в небытие. С той роковой встречи у пристани миру являлась лишь влюблённая телесная оболочка страдающего поэта. Все, о чем Юнги мог думать, говорить и мечтать, было заключено в девушке, что исчезала в ночи. Шло время, и обычный житель их поселения сказал бы: «день за днем», но для Юнги сутки отсчитывались после сумерек. Ночь за ночью он прибегал к пристани и оставался там до рассвета, точнее до того момента, пока не проснется ранним холодным утром в одиночестве. И так постоянно, не было ни разу, чтобы молодой Мин смог бы противостоять колыбельной его прекрасной: — Мы с тобой почти не говорим, точнее нет, ты со мной почти не разговариваешь, — растеряв всю уверенность и раздражение в глубинах его личного океана, неожиданно выдает Юнги, — ты могла бы, хотя бы назвать мне свое имя. Неужели, за все это время, я не заслужил даже такого малейшего доверия? — За сегодняшний вечер, это — первое, что я услышала от тебя, ты обижен? — Я задал вопрос! — срывается на отчаянный выкрик юноша. — Как и я. — Будто не улавливая нарастающей бури первой ссоры отвечает в догонку уже совсем «близкая» незнакомка. — Боже, так нельзя, — выдыхает Юн. Он порывисто и резко разворачивает корпус к девушке, хватая ту за тонкие плечи обеими руками. — Ты меня слышишь вообще, так нельзя! Люди так не разговаривают, на вопрос нужно давать ответ! Любой! Можешь соврать мне, но прекрати уже быть столько безразличной! Обычно, всё не так. Обычно: Юнги прибегает с корзиной подарков съестных или нет, но они всегда радуют девушку, которая дивится будто невиданным раннее вещицам. Парень рассказывает, как прошел его день, иногда нарочно уделяет особое внимание количеству девушек, что приходили со своими семействами свататься. Разумеется, он тут же гордо заявляет, что не взглянул ни на одну из них, потому что его сердце будет принадлежать одной единственной, «особенной» девушке. Вот, их «обычно» — парень трещит без умолку, с каждым разом садясь всё ближе, а девушка заливисто смеется. И Юнги до какого-то момента был счастлив. Наконец-то, он нашел ту, что не ведется на богатство его семьи, на его безупречное лицо с белоснежным сиянием кожи, на острый взгляд лисьих глаз, на паршивый характер «плохого парня». Она — особенная. Вот так, проснувшись очередным холодным утром на пристани, он понял, что влюбился. Весь следующий день он источал небывалое раннее дружелюбие и чувства такта, но самым необычным была ярчайшая улыбка, растянутая на пол лица. Казалось бы, живи и радуйся, да только ни что не вечно. Вот так, проснувшись очередным холодным утром на пристани, он понял, что влюбился. Понял, что она действительно особенная. Понял, что он ей абсолютно безразличен. — Так ты обижен? — уже аккуратнее спрашивает девушка, наконец, ощутив реальную печаль самоуверенных глаз. — А есть, на что обижаться? — Привычная язвительность сквозит в каждом отдельно сказанном слове. — Ты сказал, что так нельзя отвечать. — Недоумение и искренность в нежном голосе сбивает Юнги с мысли. — И что? Какая разница, что я говорю, ты же совершенно не слышишь меня. — Девушка успевает только отвести взгляд, как Юнги вновь сжимает ее плечи, придвигая к себе. — Смотри. На. Меня. — Я. Не хочу. — Копируя интонацию, тут же подхватывает та. — Ты делаешь только то, что хочешь, правильно? — Девушка лишь едва кивает в знак согласия, она тоже начинает злиться из-за происходящего. — Как интересно получается, что ж, а как по-твоему, все могут поступать так? Вот скажи мне, я тоже могу делать то, что хочу, не задумываясь о чувствах других? — Неожиданная смена тяжелого голоса на более теплый и будто задумчивый сбивает девушку с понимания происходящего. Она четко уловила, что сначала Юнги был расстроен, но привычного рассказа о своем дне, который помог бы ей разгадать сложного Юнги, не последовало. Юнги долгое время просто смотрел, точнее очень тоскливо смотрела в воду. Всё не как обычно, поэтому девушка решила подождать, когда тот решится открыться ей. Но и этого не произошло. А потом Юнги неожиданно завелся на пустом месте, разозлился, и девушка совсем растерялась. В чувства ее привел неожиданный момент: юноша впервые за всё время их знакомства коснулся её. Раньше она представляла, что его руки будут холодными, потому что они слишком уж белые, как снег. Поэтому она была уверена, что и касания его объятий будут холодными. Но в реальности, когда Юнги схватил ее за плечи так крепко, девушка почувствовала жар, исходящий от тела напротив. Несмотря на происходящее, она впервые ощутила тепло. Вот только, насладиться этим теплом ей не дали. Руки скатились в ее плеч и остались лежать в неестественном обреченном положении на ее коленях. Всё, о чем успела подумать девушка, что она никогда не поймет людей, как бы сильно не старалась, а потом её поцеловали. — Что … — округленные прекрасные глаза удивленно моргают, испуганный взгляд бегает по, наконец-то, успокоившемуся, мирному лицу. — … хочу. И Юнги снова припадает к пухлым губам, о которых мечтал все дни, проведенные вдали, все ночи, проведенный вместе. Поцелуй получается до мурашек по коже тягучим, медленным и слишком мокрым. Всё о чем может думать Юнги, — это правильность нахождения тонкой талии в его больших руках. Одна из которых чуть позже зарывается в густые перламутровые длинные волосы. Всё, как Юнги себе и представлял, они действительно шелковые, мягкие, но есть одно но, — реальные касания совершенной девушки гораздо прекраснее его воображения. Девушка доверчиво льнет ближе, но не отвечает на поцелуй. И почему-то только сейчас Юнги понимает, что это значит. Только сейчас его осеняет причины такого отстраненного и «безразличного» поведения. И он снова чувствует проникающее своим радостным светом в каждый темный угол души счастье. Оказывается, поступать так, как тебе того хочется — лучшая инструкция по применению. — Как тебя зовут? Мгх, ответь, пожалуйста. — Юнги уже нависает над полностью лежащей на песке девушкой. Он смотрит на всё сразу, на каждую деталь по отдельности. Если раньше в его голове интерес пропадал, стоит только добиться взаимности, то сейчас его сердце и голова требуют узнать как можно больше, чтобы привязать к себе девушку на всю оставшуюся жизнь. — Юнги… — ей не дают договорить очередную «ложь». Парень невольно останавливает девушку поцелуями в шею. Он действует аккуратно, с особой нежностью в прикосновениях. — Я люблю тебя. И я боюсь любить тебя. Я боюсь потерять тебя. Я боюсь, что не смогу отыскать вновь, потому что ничего не знаю о тебе. — Как же страшно быть честным, но именно эта правда освобождает парня от всех страданий, которые он пережил, когда влюбился и отдал сердце другому человеку. — Никто никогда не спрашивал его, но я не говорю тебе, потому что никто никогда и не давал мне его. Имя дают, чтобы звать. Но меня никто никогда не звал и не ждал. Поэтому у меня просто напросто нет имени. — Нимфа говорит в перерывах, когда мужчина отрывается от ее губ. Абсолютно неизвестные ранее ощущения овладевают девушкой, которая, разумеется, совершенно не знает, как ей реагировать на все это. — Я ничего не понимаю, — Юнги кивает себе, не отрываясь от губ напротив. — Ты выглядел более разумным существом, когда не замечал меня, Юнги. — Цитирует себя же девушка, непроизвольно начиная смеяться. Они оба всё понимают. Разумеется, в голове Юнги строились догадки о Совершенстве, что дарует свои встречи лишь ночью. Конечно, он не мог не обратить внимание на то, что в их деревне нет ни одного человека, который бы видел ее или хотя бы слышал о ней. Но теперь, когда их сердца бьются в унисон, он просто знает, что она — его Совершенство. — Когда я впервые увидел тебя, то подумал о летящих лепестках дикой Розы. Радужный, переливчатый, серебристо-розовый цвет твих волос столь прекрасен: порой он даже становится золотым под светом этой луны. Как это вообще возможно, словно ты волшебный цветок, единственный в своем роде — прекрасная Золотая Роза. — Мне нравится. — Я люблю тебя, моя Розэ.

…

Розе все время шептала о каком-то близившемся освобождении. Рассказывала о добром предзнаменовании долгожданной встречи. Но Юнги физически не мог разобрать ни слова. Голова была опустошена силой потусторонней красоты неожиданно появившейся в его жизни «Серены». Близость ее нежной сияющей кожи, дурманящий запах волос и завлекающий голос, ежесекундно проникающий глубоко под кожу, убивали в нем ранее хваленную выдержку пред «прекрасным». Разносящийся по венам дурман в один миг лишил Юнги воли, обращая его в нечто бессознательное. Все, что он мог чувствовать, — это мокрый песок, к которому он прижимал руки девушки. Он видел ее растерянное, но по-прежнему доброе и лучистое личико. Девушка говорила с ним, однозначно, пыталась услышать хоть слово. Она была настойчива, но бессильна. Вскоре обоих захлестнула физическая тяга друг к другу. В ушах звенел шум разносящих прозрачную соленую воду волн, — зов Океана. Луна светила как никогда ярко, отражала свет от морской глади, буквально, ослепляя океанца. Но тело двигалось по наитию, оно не нуждалось в зрении или в слухе, оно желало лишь любви прекрасной незнакомки. Самая хрупкая, словно стеклянная кукла девушка, наконец-то, принадлежала Юнги. Столько лет он вертел нос от жительниц собственного поседения, чтобы в одну холодную ночь встретить свою судьбу. В какой-то миг, тот прервался, устремив взгляд в божественную красоту, чтобы поцеловать так трепетно и нежно, дабы Розе никогда даже не подумала сомневаться в силе его чувств и в масштабе его преданности. Мин понял: он сделает всё, что Прекрасная Роза попросит. Он ограбит, убьёт, положит мир к ее ногам. И пусть это будет одержимостью, ему нужен лишь этот нежный взгляд и терпкий поцелуй в награду за свои старания. Бедный Юнги не знал, что будет расплачиваться за неизвестные ему грехи всю оставшуюся жизнь. Он просто любил и был любимым, когда в небе раздался гром крыльев. В попытке прикрыть от угрозы свою жизнь, он накрыл все тело девушки своим, пряча ее в своих безапелляционных объятиях. Мозг постепенно возвращался в строй из-за возникшей угрозы, но работал слишком медленно, чтобы осознать масштаб начинающейся проблемы. Разъярённое крылатое Божество извергало огонь, металось в ночном небе и громко рычало, только сквозь все это устрашающее безумие Юнги слышал плач. По небу метался бьющийся в яростной смертельной агонии Лунный Дракон. Тишина перестала существовать. Звучало всё вокруг и не было возможности понять, кто так надломлено рыдал в этой сумасшедшей ночи: Дракон, бушующий Океан, испуганная Розе или изнемогающий от резко пронзившей острой боли в глазу Юнги. Казалось, будто вечно молчаливая Луна, и та вопит в раскаянии перед содеянным. Все смешалось в кучу, пока Мин не перестал ощущать нежную кожу слабых рук в своей хватке. Он жмурился, по лицу текли уродливые слёзы, смешенные с кровью, но самым страшным было момент, корда девушка в мгновение Ока превратилась в морскую пену, которую тут же забрали волны хозяина Океана. Юнги судорожно пытался найти вес драгоценного тела, но его нигде не было. Безжалостная боль заставляла корчиться в жалком подобии человека, бросая по всему побережью из стороны в сторону, накрывая паникой и страхом с головой. Но Мин продолжал бороться, он оставался в сознании, звал Розе по имени, кричал, умолял, ревел, угрожал, бился в агонии, но это не помогло избежать всепоглощающей темноты и холода. Юнги остался один.

Сказание о Шамане.

— перламутровые локоны, словно летящие лепестки … Болезненная догадка перестает быть чем-то надуманным, Юнги мечется между обращенными друг в друга взглядами и убеждается в своей обреченной правоте. Год за годом, Юнги издалека оберегал свой цветочек с такими же прекрасными перламутровыми волосами, что и у его матери. Он 18 лет тайком следил за своим «сыном», которого оставил Океан после той трагической какофонии звуков в роковой ночи. Помогал ему, старался из-за всех сил вырастить его в любви и благополучии, пусть и чужими руками, но он растил мальчика, как родного. Но в итоге, спустя жалких 18 лет он снова должен потерять свое чудо, смысл жизни, он должен молча отдать его Дракону?! Что же он сделал такого непростительного, чтобы сначала Океан забрал у него любовь всей жизни, его драгоценную Розэ, а Луна забрала совсем еще юного Чимина. За время правления Мин понял лишь то, что Богам плевать на людей, для них человеческая жизнь разменная монета. Хотя к чему эта ложь?! Мин на собственной шкуре почувствовал безразличие к мольбам отчаявшегося, всю жестокость преисполненного беспочвенного наказания ещё восемнадцать лет назад в ночь лунного затмения, в ночь, когда он впервые увидел Лунного Дракона. — Шаманом рождаются. — Вдруг рычит Дракон, словно обвиняя Мина в какой-то роковой ошибке, что сломала не одну судьбу. — Приходит время, и Океан открывает человеку глаза на его истинную сущность, на смысл его создания и бытия. — Что? — Мин отрешенно реагирует, словно находится глубоко в темных и холодных водах правителя. — Единственная цель рождения такого ребенка — это служить связующей тонкой нитью между подлунным миром и смертными. — Да, я зн… — Шаман не может завести семью, иметь детей, но не потому что так гласит закон, а потому что он не был рожден, чтобы любить. Поэтому просто напросто не умеет это делать. Мир устроен так, что Шаман по-собственному желанию лишает себя «этой» стороны мирской жизни. Ты был рожден Шаманом, твое звание не случайность, скорее одна большая оплошность небес. — Великий Дракон, я… — Но, как говорится, всегда есть — но!!! Дракон смотрит на мальчика непрерывно, с особой нежностью в яростных змеиных глазах. Они дарят тепло и спокойствие, чувство защищенности, да вот только, как и сказало Божество, всегда есть — но. И у Юнги кровь леденеет от этого «но». Чтобы не чувствовал сейчас Чимин, Мин четко ощущает запах приближающегося кровавого «правосудия». Дракон говорит загадками, но совершенно не прячет в своих словах смертельных угроз. Шаману отчетливо ясен посыл Божества, — никто из деревни больше не жилец, хотя никто из океанцев даже не догадывается о приближении судного дня.Вот только Юнги — не просто человек. Он — Шаман. «Связующая нить между подлунным миром и смертными». Именно в эту ночь до него окончательно доходит смысл последнего слова. — Однажды, достаточно длительное для человеческой жизни и совершенно мимолетное мгновение для Лунного Дракона время назад зародилось это роковое «Но». Как жаль, что мир — не без исключений. — Дракон впервые сквозит искренностью своего сожаления, выдыхая на удивление что-то человеческое. Луна сияет ярче привычного, океан же поднимает предупреждающий зов, который превращается в знакомую тоскливую колыбельную из прошлого. Костлявые мощные крылья подымают силой ветра горную пыль, мелкие и средние камни, листву, горящие ветки. Великолепие происходящего заставляет зажмуриться каждого из присутствующих, всех кроме Юнги. — Прекрасный незрячий мальчик с лунными камнями вместо глаз, с перламутровыми волосами, коралловыми пухлыми губами и маленьким носиком. Ты — прекрасен, Чимин. Всё в тебе совершенно. Верь мне, этот мир не стоит твоего мизинца. Тогда скажи мне, Малыш, почему же Луна и Океан обделили тебя зрением? Почему же Верховные Правители решились на такое проклятие, когда ты так прекрасен? Перед Юнги стоит высокий по человеческим меркам силуэт мужчины: вьющиеся длинные волосы развиваются на ветру, кожа отливает голубым и словно отражает лунный свет, лицо очерчено стойкостью, силой, решимостью, но главной его особенностью являются черные обсидианы, полыхающие огнем. Дракон принял человеческий облик, чтобы Чимин мог понимать его. Если до этого Юнги думал, что имеет хотя бы какой-то контроль над ситуацией, если в его мудрой голове еще была надежда на возможность — договориться, то сейчас… их диалог окончен. Сейчас судьба всего, буквально всего, в руках очарованного Драконом мальчишки. — Я бы очень хотел снова услышать твой голос, поговори со мной, — заботливо тянет Дракон. Словно завороженный Чимин любуется представшим пред ним мужчиной. Когда год назад он увидел летящего высоко в ночном небе Дракона, он готов был поклясться, что нет на свете ничего красивее. Но теперь он смущен, он точно знает, — его рот приоткрыт, но сил вернуть его на место нет. Первой здравой мыслью становится решение поклониться в знак уважения и приветствия. Он старается держаться молодцом, но его колени подрагивают, а спина, словно деревянная, отказывается сгибаться по полам. — Привет, Малыш. Дракон уверенным шагом направляется к замершему в поклоне мальчику. Его походка размеренная и точенная, но знал бы хоть кто-то из присутствующих, что творится внутри Божества. Видел бы хоть один, как слегка морщится орлиный нос от болезненных пощипываний, как горло душит вязкий комок долгой разлуки. — Меня зовут Чонгук, мы уже виделись, помнишь меня? — Чон медленно тянется рукой к дрожащему подбородку, тем самым приподнимая красивое личико. — Я скучал. Ты даже представить не можешь, как сильно я скучаю по тебе. Большая рука оглаживает нежные щеки, бережно водит по коже, будто изучая Чимина. Тот ниже Дракона не менее, чем сантиметров на двадцать, поэтому мальчик задирает голову, чтобы смотреть в теплую темноту незнакомца. — Я, я помню Вас, Великий Лунный Дракон. Мы встретились в ночь Лунной Жатвы, я так благодарен судьбе за тот миг. — Чимин волнуется, но ему не страшно. Он очень долго ждал этой встречи, точнее говоря, надеялся на нее, молился. — Ты ждал меня? — словно моля о чем-то сокровенном спрашивает Чонгук, заглядывая в хрусталики. — Да. — коротко выдыхает мальчик. В другом бы случает, он попытался быть более сдержанным, игривым. — Вы первое и единственное в этом мире, что мне было позволено увидеть. Чон смотрит долго, поглощает человека. Касается по-прежнему мягко и заботливо, но взгляд меняется, будто створы тяжелых ставней прикрывают врата в его душу. Проходит около минуты, чуть больше, как Чон полностью отстраняется от мальчика, делая широкий шаг назад. Тяжело вздыхая, Чонгук всеми дарованными Луной силами заставляет себя вернуть внимание к Шаману. — Так вот, однажды Луна подарила Океану будущего Шамана, наградила его совершенно особенными талантами, возложила на ребенка огромные надежды. Мальчик рос очень умным и глубоким, сдержанным, смелым, красивым, но совершенно отстраненным. Его равнодушное сердце пытались покорить все дочери поселения, но юноша относился к этому с должным холодом. В голове не возникали мысли о создании семьи, рождении детей, пока не случилось исключительное «но». За несколько месяцев до становления Шаманом он встретил прекрасное создание. Он был покорен с первого взгляда. Морская нимфа была пленительным запретным плодом, который манил своей красотой и недоступностью. — Что же случилось дальше, Великий Дракон? — Юнги был уверен, он точно знает, что было дальше. И ни за что на свете не хотел бы услышать эту история вновь, особенно, когда каждое слово рассказчика пропитано ядом. Но Чимин был заинтригован, был очарован и глуп. Поэтому, раскрыв свои глазки широко-широко, он жаждал продолжения. — Что случилось дальше, хм, Малыш… Дальше большой и злой Дракон Чон Чонгук решил отомстить: палящим солнцем, засухой он разрушал поселение новообращенного Шамана, а потом, когда тот обратился к нему за последней помощью, тот нанес решающих удар. — Почему? Ему тоже нравилась Морская Нимфа? — Чимин стыдливо опустил взгляд, догадываясь, что речь идёт далеко не об абстрактном и вымышленном сюжете. — Нет, Малыш, она не «нравилась» ему. — Чимин свел бровки к переносице отчего и у Шамана, и у Дракона защемило в сердце. — Не понимаю, что же так рассердило Вас? Шаман влюбился в Серену, а она в него: Дракону не понравилось, что Шаман стал исключением? Что «Но» пошел против небес и воли богов? — Смысл притчи прост: для Шамана он звучит так — «Не укради у Дракона». А для «глупого доброго Дракона» — Чон поворачивается вновь на расстроенного мальчика, который, наконец, осознал, что ждёт его деревню. Который выглядит очень запутанным и подавленным тем, что не может перебороть себя, все ещё видя в Божестве спасителя. Чон ждёт, пока Чимин поднимет свои красивые лунные глаза, которые пленили Дракона второй раз за его бессмертие, чтобы вынести приговор, — Ты не ждал меня.