Сердце Дракона

Сердце Дракона.

Жизнь и смерть Советника.

*одно жалкое бессмертие назад, наша прошлая жизнь, твоя прошлая любовь — Сегодня ко мне во сне явилось удивительно божественное создание — богиня Луна. Всё, как ты и описывал, Малыш, она источала столь яркое и холодное свечение, что казалось, она везде и нигде одновременно. Я испугался, честно. Как хорошо, что ты не видел это жалкое зрелище. Проснулся в холодном поту, руки тряслись так сильно, что даже не смог выпить проклятое безвкусное вино. Чон устало проводит замерзшей ладонью по изнеможенному лицу, с безысходным желанием стереть наваждение ночи. Глаза долго остаются зажмуренными, будто мужчина боится вернуться в мир живых, будто боится оказаться на шаткой палубе статного корабля, провожающего юного Короля в последнее путешествие. Боится вновь оказаться в мире, где нет Его. Мир, в котором день превращается в ночь раз за разом, принося лишь боль и муки. Прошло трое суток с тех пор, как погасло его личное солнышко, трое суток монологов в никуда. — Я бы очень хотел знать, что ты не против, мой маленький. Что тебе не страшно, по крайней мере не так сильно, как мне. Ты вроде бы никогда не упоминал, не говорил со мной про Океан. Очень надеюсь, что ты не боишься его глубин. Богиня Луна, она сказала, что мне стоит похоронить… — голос срывается, а губы начинают предательски дрожать мелкой рябью, — что мне стоит предать твое тельце Океану. Она пообещала, что здесь ты обретешь покой. Колени уже не отдают неприятной ноющей болью от долгого соприкосновения с жесткими мокрыми, местами гнилыми досками деревянного пола палубы. Широкая крепкая спина, сгорбившаяся над нарядным королевским ложем, перестала подавать какие-либо болезненные сигналы. По крайней мере Чонгук уже не чувствует этого. Хотя, если быть совсем откровенным, он вообще ничего не чувствует, — это ложь! Он чувствует, не хочет, но чувствует всепоглощающую черную боль, такою мерзкую и безжалостную, у которой нет ничего общего с физической. Эта боль, словно проклятие, способное мучить вечно, заставляя жить телесно и умирать душой. — Мне так жаль, мой маленький, так жаль, что я не смог защитить тебя, что меня не было рядом. Я так злюсь на тебя, что ты молчал. Почему ты не сказал мне, почему ты не доверился мне, Мини?! — мужчина срывается то на крик, то на шепот, кажется, — это можно счесть за позорную девичью истерику, но для Чона это уже не важно. Ничто больше не важно. — Почему, мой мальчик? Ты должен был знать, что я поверил бы тебе беспрекословно, не задумываясь принял бы твою сторону, убил бы любого, нет каждого. Ты должен был знать, что для меня есть только ты, только мой прекрасный милый маленький Король. Но больше всего я злюсь на себя, я ненавижу себя, за то, что не оказался на твоем месте. Чон больше не в силах скрыть горячих слез, что проливал последние трое суток без остановок. Сквозь пелену страданий он отправляет погребальную ладью своего мальчика в его последнее путешествие в надежде, что они встретятся вновь. Луна светит так ярко, будто напоминает о своем обещании, будто не давая забыть о волшебной полуночной сделке, об их будущем далеком навсегда. Через мучительные минуты прощания, Чон лично выпускает в звездное небо горящую огнем стрелу, чтобы душа его Чимина смогла совершить переход в мир духов и высших созданий. Выиграл иль проигрался — Гроб страны засыпать взялся. А вокруг — ночная тьма. И одних — ждет Счастья свет, А других — Несчастья тьма. Тем, кто странствует в ночи, Светят Господа лучи. К тем, кто в странах дня живет, Богочеловек грядет.

…

*время Дракона, Шамана и незрячего мальчика. Мир, в котором нас больше нет. Страшно. Чимин переводит взгляд на Шамана, будто вопрошая, что теперь будет с их поселением. Он безмолвно спрашивает совета, просит утешения, потому что надежда потухла вместе с живой искрой в драконьих глазах. Чим четко отследил радикальное изменение в поведении Божества. Если в начале знакомства Чимин ощущал безграничное родство, заботу и нежность, то теперь он уверен, что ему все это померещилось. В конце концов, Чимин же никогда не был зрячим, отсутствие опыта во внешнем анализе человека и его поведения могло сыграть с мальчишкой злую шутку. — Давным давно, когда драконов еще не было и в помине, небосвод освещали одновременно два божества… — решился заговорить с Драконом мальчишка. — Чимин, — отчётливо, но тихо Юнги попытался остановить рискованный поток неожиданных мыслей мальчишки. — … огненное Солнце и ледяная Луна. Они были настолько прекрасны, что не могли не влюбиться друг в друга. Но так же, они были настолько разными, настолько неподходящими друг для друга, что иронией случая разошлись по разным сторонам и больше не встречались. Мама всегда говорила, как бы сильно Солнце не раскаивалось в том, что нанесло своей возлюбленной глубокую рану, как бы сильно Луна не хотела простить горячего Бога и вернуться назад, они все равно оставались порознь. Потому что время — единственное, пред чем не властен никто. Они не могли вернуться назад, поэтому им оставалось идти только вперед. — Чимин, остановись, пожалуйста, — вторит своим молитвам Шаман. Он принял свой скорый конец, но возможно очарованный мальчиком Дракон пощадит Чимина, но тот как на зло усугубляет свое положение. — Я не знаю всей вашей истории, но… — расстроенный всем сразу шепчет Чимин. — Верно, Малыш, ты не знаешь. Просто понятия не имеешь, в этом все и дело, поэтому тебе не стоило даже начинать свою нравоучительную историю. Но, видишь ли, я очень любопытен по отношению к тебе, ко всему, что с тобой связано, так что продолжай, мой хороший. — Дракон переводит игривый, но недобрый взгляд к замершему в бессилии и отчаяние Юнги. — Не бойтесь Шаман Мин, всё, что должно случится, произойдет независимо от судьбоносной сказки. — он снова возращает потухший взгляд к когда-то самому родному личику. — Не могу поверить, насколько сильно я был очарован, что пошел на такое ради… продолжай, мой Ангел. — Великий Лунный Дракон, я не знаю вашей истории, но вы мне напомнили Бога Солнце: такой же благородный, непоколебимый, справедливый и очень опасный. Такой же жестокий к тем, кого любите. — Опасливо выдыхает мальчик, прекрасно осознавая, что такое не прощают. Стоило последним словам явиться на свет, как Дракон в мгновение ока подлетает к замершему от неожиданной близости Чимину, сжимая тонкую бледную шею сильной хваткой одной жилистой руки. Божественно красивое лицо мужчины пышет тревожным нетерпением и яростью, но несмотря на это остается самым прекрасным из всех, что успел повидать Чимин. Горячее дыхание опаляет щеки, носик, лоб, приоткрытые в поиске кислорода губы. Змеиные зрачки с бешенной страстью бегают по столь необходимому личику, но все чаще задерживаются на пухлых губах, которые когда-то пленили бедное сердце Советника. Чон слабо ощущает сопротивление внешнего мира и самого мальчика, потому что просто не может больше бороться со своим разбитым серцем. В какой-то момент он притягивает тельце вплотную к себе, прижимает хрупкого малыша к своей горящей груди, бесстыдно обвивая талию второй рукой. — Теперь моя очередь рассказывать сказки, мой мальчик. Давным давно, когда драконы уже были в помине, а небосвод освещался Солнцем и Луной поочередно, жил на свете угрюмый и самовлюбленный рыцарь знатного происхождения. Он служил во дворце, прилежно учился, — был лучшим во всем, что было известно человечеству. Казалось, сами боги покровительствовали его благополучию. Но в один прекрасный день всё перевернулось верх дном: он узнал о внутреннем перевороте и цареубийстве. Рыцарь был сломлен, озлоблен и полыхал желанием отомстить, особенно когда спустя пару дней на трон посадили маленького несмышленого сынишку Короля, чтобы в дальнейшем манипулировать и управлять им. И где они только откопали этого никчемного мальчугана. Но на этом беды рыцаря не кончились. Палата министров решила, что тот должен заняться воспитанием новообращенного короля, потому сделали его первым Советником. Как и было задумано, эти двое формировали ужасный союз. Каждое слово, обращенное к королю было пропитано ядом и ненавистью до тех пор, пока Советник не влюбился в Короля. Он и сам не понял, как это произошло. Просто солнце стало светить ярче, когда король улыбался, просто хотелось жить, когда он держал советника за руку. Они долго шли навстречу друг другу, боясь быть отвергнутыми и непринятыми. И не было бы счастья, да несчастье помогло. Чувства оказались взаимными, хм, по крайней мере так считал сам советник. Поцелуи под луной, робкие слова любви прекратились так же неожиданно, как и появились в их жизнях. Проходит три года с момента коронации, как наследник погибает. Точнее, его убивают собственные придворные. Советника по закону жанра, разумеется, не оказалось рядом в самый нужный момент. Когда он просто обязан был быть рядом, чтобы защитить своего солнечного мальчика, — его не было рядом! И поверь мне, малыш, не было ни дня, когда бы я не проклинал себя за это! Я сжег дворец до тла со всеми его жителями, а после молил Всевышнего о собственной смерти. Помню, как оказался по пояс в воде, захлебываясь кровью, от глубоких ран, которые сам себе и нанес. Молил забрать мое тело так же легко, как забрали мое сердце. Пытался пойти ко дну вслед за тобой, мой Король. И, о хвала небесам, — захлебывается своей иронией и отчаянием Дракон, — богиня Луна услышала мой дикий вой. Мы заключили сделку, я поклялся служить ей вечность, взамен Она исполняет загаданное мною безумие. Я служил все это время людям и Луне, в надежде однажды быть снова подле вас, мой Король. Я снова здесь, Чимин, ради тебя, я здесь ради тебя, но ты совершенно меня не узнаешь, не ждешь!!! — срывается Чонгук на крик. — Ответь мне, почему? ПОЧЕМУ? Почему, черт возьми? Чимин теряется в пространстве, он пытается осознать, понять, услышать, но не может ухватиться ни за одну мысль, потому что в голове так пусто, так много всего. Чонгука вдруг стало так много, он буквально повсюду. Его дыхание, его горячие ладони, крепкая грудь с громким окровавленным сердцем. Его сумасшедший твердый, поплывший взгляд. Его блуждающий по личику нос, то и дело зарывающийся в волосы, по-собственнически вдыхающий пьянящий естественный аромат мальчика. Чимин не успевает ни за своими, ни за чужими эмоциями. Ему казалось, что Дракон сжимает его шею так сильно, что он вот-вот потеряет дыхание, погибнет от рук этого мужчины. Но в тоже время все обрывается, перевоплощается в мягкие, трепетные поглаживания. Ему было действительно страшно, но сейчас он снова забывает об исходящей от Дракона угрозе. Мальчик ощущает любовное скольжение длинных пальцев по собственной скуле, в то время как другая рука божества страстно перечитывает ему каждое ребрышко, каждый позвоночник. — Считаешь меня эгоистом, серьезно?! — шепчет в красное ушко Дракон, касаясь нежной разгоряченной кожи своими сухими от частого дыхания губами. — Я любил тебя, я как и всегда выбрал тебя, выбрал это проклятие — бессмертие, только чтобы однажды снова увидеть тебя живым. Чтобы касаться тебя, слышать твой смех, видеть твои лучистые глаза, любить и делать тебя счастливым. Не верю, что ты смог так просто все забыть и жить дальше, в то время как я метался по углам Вселенной, изнывая от одиночества. — Чонгук, я… я не предавал тебя. — Если в начале Чимин пытался бороться со своим влюбленным наваждением, то теперь сдается окончательно, даруя всего себя опьяненному страстью мужчине. Мысленно соглашаясь с каждым незаслуженным по-собственному мнению словом и обвинением. — Да, что вы говорите, Ваше Величество. Именно это ты и сделал. — Дракон смотрит так, будто его пронзили острием прямо в спину. Он судорожно отстраняется на жалкие миллиметры, вдыхает пыльный воздух, но не для того, чтобы успокоиться, а что бы в кое-то веке побыть слабым. Сказать все, что мучило тысячелетиями. — Я сразу почувствовал тебя, когда ты, наконец-то, вновь явился на свет. Обыскался! Да, будь проклят каждый мой день в ожидании, я облетел земли вдоль и поперек сотни раз, но так и не нашел. Я не смел сдаваться, ведь верил, что ты ждешь меня. Я слышал твои песни, твои колыбельные. Ты звал меня. И когда я, наконец, смог приблизиться, ты отдал свое сердце и тело другому. Так легко, будто не было нашего с тобой «навсегда». — Чонгук, я тебя не предавал, я не… — Хватит мне врать! Ты не ждал меня!!! Как ты можешь смотреть мне в глаза и… Ответь мне, почему такого прекрасного мальчика, как ты, боги сделали незрячим? Я уже задавал тебе этот вопрос, и помяни мое слово, я никогда не повторяюсь! Но ты — мое одно сплошное исключение, мое прекрасное болезненное «Но»! Чон держит крепко, прожигая осоловевшим взглядом насквозь. Чим борется с собой из-за всех сил, но в конце концов не выдерживает этого сражения, отводит взгляд и, наконец, видит происходящее вокруг. Всё полыхает в огне. — Страшно?! Ты прав, это моих рук дело, это я обрекаю весь твой мир на погибель. Чим возращает свои зрячие глаза к божеству и в страхе замечает в них издевку и презрение. Дракону абсолютно плевать на каждого жителя Океании, это становится понятно лишь по холодному взгляду, направленному только на Чимина. Впервые за все свои восемнадцать лет он жалеет о том, что может видеть, впервые он молит о вечной слепоте. — Ответь мне, мой милый Король, — словно сумасшедший шепчет Чонгук куда-то в худую щечку мальчишки. — Неужели ты не знаешь ответа, а? Тогда спроси меня, давай же, повторяй за мной, «дорогой Чонгуки, почему боги разозлились на меня, за что они лишили меня зрения?» — беспрерывно продолжает насаждать свою боль Дракон. — Пожалуйста, Лунный Дракон, отпустите меня… — дрожащим шепотом вторит ему Чимин, пытаясь осознать сколько же смертей принесла сегодняшняя ночь. — Какой же ты непослушный, Малыш. В былые времена ты не позволял себе такого, но если бы подобное поведение имело бы место быть, я бы простил, безоговорочно. Я бы простил своему милому Королю все, что угодно, только ты больше не мой, Чимин. — Я не понимаю, Великий Дракон, за что Вы и Боги мстите мне, всем нам? — Чимин даже не шепчет, едва открывая рот. — Я искал тебя тысячелетиями, служил народу, буквально продал свою душу и тело в рабство богине Луне, искренне веря, что ты хотел быть со мной, что ты любил меня. Но стоило незнакомцу проявить долю заботы к твоей потерянной душе, как ты забыл своего верного Советника. Стоило этому Шаману поговорить с тобой пару ночей, как ты без оглядки прыгнул в его объятия. О, да, Малыш, я видел собственными глазами, как ты обошелся с моим сердцем, которое я вверил тебе на хранение, которое ты обещал хранить, беречь. Трагическое осознание накрывает с головой, неужели это он — причина несчастья каждого человека поселения. Все случившиеся беды — расплата за разбитое сердце Дракона? Тот ждал любовь своей жизни, но как мама и говорила, нельзя войти в одну и ту же воду дважды. — Давай, скажи, что любишь меня! Скажи это прямо сейчас, и я не принесу страданий этой деревне. Ничего не сделаю. Давай, скажи это — Я Люблю Тебя, Чонгук. Ну же, неужели ты не хочешь спасти своих любимых людей, деревню, своего Юнги? — Пожалуйста, Лунный… — Вот именно, пожалуйста, Чимин. Просто скажи это, соври мне еще один из тысячи раз. Я готов поверить. Ты говоришь, что не предавал, ты говоришь, что ждал, я готов поверить в это. Я умоляю тебя, обмани меня, как делал это раньше. Почему же ты не можешь посмотреть так, будто я все еще твой Чонгук. Твои прекрасные глубокие глаза больше не дарят то тепло, к которому я так привык. В котором я так сильно нуждаюсь. Почему ты меня не помнишь?! По щекам мальчика текут слезы раскаяния, но Чонгук прав, ведь тот совершенно не помнит их былую любовь прошлой жизни. Зато он отчетливо ясно видит, как полыхающий смертью огонь уносит одну жизнь за другой. Как пришедший по просьбе Шамана Лунный Дракон сжигает родную до мозга костей деревню. Чимин в ужасе устремляется в сторону своего дома, глазами пытается найти матушку, Юнги, но вокруг лишь темный, пахнущий гнилью дым и разъедающий огонь. Какое же знакомое чувство слепоты, но уже в совершенно зрячем состоянии. Чимин спотыкается о скалы Священной Горы, готовится к болезненному падению, но его талию снова обвивают стальные жгуты Дракона. Набравшись смелости, он пытается вырваться, чтобы успеть помочь хоть кому-нибудь из жителей его несчастной деревни. Конечно же он с отрезвляющей беспомощностью осознает трагедию происходящего. Чонгук со всей присущей нежностью дикого зверя разворачивает тельце к себе, прижимает к себе, дарит успокаивающие объятия. И к собственному презрению Чимина отпускает. Из-за необъяснимой слабости к этому созданию Чимин плачет только сильнее. На его глазах Дракон сжег все, что было дорого сердцу, он должен ненавидить его за содеянное. Но все, что ощущает Чимин в крепких объятиях — это трепет единого на двоих сердца. — Я устал быть безразличным единственно важному мне человеку, устал, Мини, правда. Твоя любовь подарила мне тысячелетия боли и одиночества. Считаешь меня злодеем, — пусть так. Пусть в твоей жизни я буду убийцей, монстром, жестоким богом Солнцем. Я готов стать кем угодно, но только не незнакомцем. Мне не «нравилась» та нимфа, как ты успел выразиться, я был безумно влюблен в нее, полностью очарован ею. В каком бы воплощении ты не возвращался, я просто любил тебя. Дракон смотрит треснутой душой в самые проницательные лунные глаза на всем гребаном свете этой вечности, проклиная свое чертово существование, четко осознавая, что больше никогда не увидит в них согревающее чувство ответной любви. Медленно обхватывает маленькое искривленное болью личико своими проклятыми руками, притягивает к себе, всем нутром моля о прощении. Цепляется за каждую веснушку, за трепещущие мокрые от слез реснички, за красные пятнышки на шее, за трещинки на губах. — Мне так жаль, мой нежный Малыш. Он целует почти невесомо. Наконец-то, спустя сотни человеческих жизней он целует своего единственно важного. Поочередно сминает мягкие губы, прерывисто выдыхая свою боль внутрь совершенно несопротивляющегося Короля. Желанные губы отвечают неуверенным смыкание, говоря о своей неопытности и чистоте. Чонгук сдаётся без боя, затягивает глубже, забирает полностью и без остатка. А как он должен сдерживаться, когда с податливых любимых губ слетает робкий приглушённый стон наслаждения и боли. Когда ротик впускается в себя змеиный язык, позволяя проникнуть в каждый уголок души. Чонгук спускается поцелуями-бабочками по подбородку к хрупкой шее, на которой остались уродливые следы его грубых пальцев. Вновь и вновь вдыхает этот сводящий с ума аромат истинного. Дракон слегка оттягивает кожу у основания шеи, а потом и вовсе прикусывает, словно пытается пометить пару, как волк-однолюб. Обнимает Чимина крепко-крепко, прощается теперь уже действительно навсегда. Прижимает обеими руками тельце, пытаясь растворить его в собственной груди, будто возвращая на свое истинное место. Дракон взлетает высоко в звездное небо, в котором сегодня погасла Луна. — Я люблю тебя, мое Сердечко.

…

Обугленные дома, сожженные деревья, парящий плотный дым с запахом сгоревших заживо сотен людей. Рассветные лучи озаряют скорбную деревню, место, которого будто никогда и не существовало раньше. Костлявые крылья рассекают туманный небосвод, разрушают мертвенную тишину резкими и стремительными взмахами. Уставшие мышцы борются с расстоянием длинною в восемнадцать лет, отравленных ненавистью и чувством праведной мести. Чонгук ждал возмездия так страстно, полностью ослепленный собственной утратой, что забыл о главном, о том, ради кого начал это безумие со сроком годности в вечность. Стоило рассветному солнцу напомнить, как выглядит холодный луч прощания, которое Советник уже пережил тогда на палубе своего корабля, отдавая тело Короля глубинам Океана, как разум прояснился. Только с появлением Солнца лунные чары рассеялись. А Дракон, наконец-таки, понял, что сотворил этой ночью. Змеиные глаза ищут то проклятое место, где он оставил свое хрупкое сокровище в окружении ледяного огня и смерти. Он снова оставил его одного, снова позволил ему умереть в страхе и одиночестве. — Ничего не изменилось, мой Малыш, я лишь сильнее ненавижу и презираю себя, за то, что не оказался на твоем месте. — Чимин, словно на троне, восседал на камне жертвоприношения. Его лунные глаза были устремлены в даль, за горы, в которых плутал Лунный Дракон после того, как оставил гореть и догорать. Полыхающее местами голубое пламя напоминало о случившейся трагедии, оборвавшей сотни жизней. Осторожные лепестки оставленного Драконом огня, разрушившего деревню, обрамляли «трон» Короля, будто защищая его от незнакомцев и зевак, которые могли бы наткнуться на это место. Чонгук медленно ступает по обоженной земле человеческой стопой, насильно заставляя себя смотреть на то, что никогда больше не хотел видеть. Это самая изощренная пытка, — показать смерть любимого человека. Правда. Но разве убить любимого человека не пик мучений? Чон закрывает глаза, чтобы не видеть этой трагической картины. Его обволакивает чувство дежавю, когда Советник вновь открывает глаза. Лучи восходящего солнца окрасили кожу Чимина, его волосы, рубаху; мертвое тело, покрылось искусственным румянцем, жизнью и красотой. Сердце Дракона пропустило лишь один тяжелый удар по ребрам, а потом сжалось, завязываясь в морской узел. «Он ушёл», пронеслось по всем лабиринтам сознания и осознания Чонгука, отчего он буквально врос корнями в горные плиты. Чимин, его трогательный мальчик так же оставался неподвижным. — Мини, — только и сумел совсем беззвучно выдохнуть Чон. Имя на губах оставляет привкус ностальгии, совсем забытого чувства, когда он мог регулярно звать так Короля. Все оборвалось с этим выдохом, глаза болезненно защипали от не поранившихся слез, ком в горле перекрыл доступ кислорода, хотя дышать с этот момент Чон совсем не хотел. Так красив, так прекрасен, что это заставляет Чона, наконец-то, отпустить всю злость тысячелетий. Если бы Чон не сделал все то, что сделал, или сделал бы то, чего не делал, то сейчас Чимин был бы жив. Его кожа была бы привычно персикового оттенка и пахла бы соответствующе. Он бы улыбался, согревая свои теплом все вокруг, словно маленькое солнышко. Но все «бы» стали лишь бесполезным мстящим прошлым, а Чонгук… Он ошибся. — Малыш, — Чон медленно стекает на колени перед своим сокровищем. Он бережно поправляет клочки одежды, будто оберегая своего мальчика от мнимого сквозняка, из-за которого тот мог бы простудиться. — Это я потребовал, чтобы ты в новой жизни не смог видеть никого кроме меня. Что бы больше никогда не смог отдать свою любовь другому. Но только сейчас я понял, что ты ни в чем не виноват, что ты не заслужил того, что я с тобой сделал. Ты не был виноват в том, что я не успел завоевать твое сердце, что заставил тебя ждать и томиться в одиночестве, ожидая непонятно кого. Но я был глупым и озлобленным драконом, который совсем позабыл, что значит — быть человеком. И все же есть на земле еще одна вещь, которую я успел осознать, в чем я всегда был прав: я — единственная угроза, от которой тебя стоило защищать. Но я не могу отпустить тебя, Мини. Чонгук проводит подушечками пальцев по раненным ручкам, очерчивает взглядом тонкую шею, покрытую синяками, растворяется в каждом мгновении их единения. — Прости меня, Мини, пожалуйста. Проснись. Я очень прошу тебя, вернись ко мне. — Горячая слеза капает на холодную кожу тонких рук, и Чон спешно вытирает, словно это имеет какое-то значение. Трется носом о тыльную сторону кисти, вытирая свои едкие слезы. Целует тихонечко, прося прощение и за это. И лишь спустя долгое время лавины раскаяния находит небольшой кусочек письма. Пергамент. Акуратно исписанный сажей пергамент. В крохотных затвердевших кулачках. «Великий Лунный Дракон, Дорогой Чонгук, этой ночью, в мою последнюю ночь, ты сказал, что тебе жаль… Мне тоже, тоже очень жаль, что твое сердце выбрало меня. Мама всегда говорила мне, что порой, наши сердца сами выбирают кого любить, а кого нет. Противостоять этому невозможно, поэтому я принимаю твою месть, понимаю твою боль. Ты прав, сам того не осознавая, я поступил жестоко по отношению к твоей жертве. Я лишь хочу написать пару строк, в надежде быть понятым в ответ. Ты не должен просить прощение, или даже читать это письмо, возможно ты уже никогда и не вспомнишь про это место, но я все равно хочу, освободить нас от случившегося, — я прощаю тебя и себя за эти случайные, невинные жертвы твоей расплаты. Есть и еще кое-что, матушка говорила так, — «любовь не может быть правильной или неправильной. Она просто есть: счастливая или несчастная, мимолетная или вечная, взаимная и безответная, почти всегда глупая, но никогда не неправильная». Я еще раз прошу прощения за те муки, что принесла тебе моя любовь из прошлой жизни. Я не смею писать о таком, но как видишь, терять мне действительно больше нечего. Поэтому я не прошу, я желаю тебе прожить свою вечность счастливо, забыв о прошлом, о боли и предательстве, об этой деревне и этой ночи, но главным образом обо мне. Лети вперед, Великий Дракон, и больше никогда не возвращайся сюда, в местечко, где наступило вечное утро. Я же буду молиться за тебя, перед смертью буду просить богов послать тебе новую любовь, которая убережет дарованное тобой сердце. Прими ее и постарайся не повторять ошибок бога Солнца, не причиняй своей любви страданий из-за собственной боли и сомнений. Прощай, Чон Чонгук. Я возвращаю твое раненное сердце, что не смог сберечь. Я навсегда возвращаю тебе твое сокровище, мой Дракон». Ядовитая корона царственно возвышается на чуть опущенной маленькой головке мальчика восемнадцати лет. Потускневшие перламутровые локоны нежно ласкает легкий морской ветерок, придавая кукольно-застывшей фигуре дыхание жизни. «Сияющая ярче луны и солнца драгоценная диадема, украшенная самыми прекрасными камнями», — расплата за содеянную магию. Вот жертва, которую заплатил Дракон за то, чтобы еще раз увидеть Его живым. Чтобы касаться его, слышать его смех, видеть его лучистые глаза, любить и делать счастливым. Выиграл иль проигрался — Гроб страны засыпать взялся. А вокруг — ночная тьма. И одних — ждет Счастья свет, А других — Несчастья тьма. Тем, кто странствует в ночи, Светят Господа лучи. К тем, кто в странах дня живет, Богочеловек грядет. — Ничего не бойся, мой милый Король. Всё в порядке, Малыш. Придет время, и я снова буду с тобой, я всё исправлю. Я обещаю, в каком бы далеком и тёмном уголке Вселенной ты не оказался, сколько бы столетий не прошло, — я найду тебя, я снова буду рядом, моё Сокровище.