my ray of light

      Тьма неторопливо уступала место холодному, серому рассвету, и буря начала стихать. Ночью пусто: жителям запрещено ходить без причины, только у заградительных рогаток, выставленных на ночь, стоит караул. Заполночь тут стояли миллелиты, и жарко горели костры. Кромешный мрак опал, и в глазах показался тусклый неясный свет, который бросал лучи в часть комнаты. Порой проносилось что-то в голове, но неясное и туманно-бесформенное. Для подростка не составляло труда стряхнуть с себя сонливость и быть таким же бодрым, как и днем. Мутно и туманно все кажется после сонливой апатии. Тогда руки Чун Юня ощутили тепло гладкого тела спящего синеволосого, полусонный почувствовал себя неловко, даже, кажется, покраснел. Он обнял их, чувствуя при этом, как от вен исходило лихое тепло, чувствовал легкое дыхание в шею, такое простое и щекочущее, что временами от этого шли мурашки по телу. Посмотрев на свою руку, поверх которой была положена другая, немного сжав, он заметил, что у него свежие и новые бинты, кровь уже почти не течет, но в животе все равно тяжесть и пустота. Рядом с ним, вот так вот в обнимку, Чун Юнь чувствует себя в безопасности, словно маленький беззащитный котенок, который ничего не может делать, лишь кричать и звать на помощь. Все боли сразу прекращаются. И дело тут было отнюдь не в головной боли. Только сведенные до пытки мышцы и утробный рык откуда-то из самой груди. Жар проходит через все тело под эластичным одеялом. И с этого часа его жизнь превратилась в сон наяву. Мертвая тишина, вопреки всякому правдоподобию, проглатывает даже слабые возгласы птиц. В ней царил покой, лишь нарушаемый некими и уму не ясными шорохами и стенаниями. Его давно не прибранные волосы висели клочьями, лицо одичало, губы дрожали, глаза бегали. Син Цю будучи зажатым, чувствовал громадное давление на верхнюю часть черепа. Кошмар становился все более мрачным, пока не стал чернее дна самого глубокого крупповского рудника. С теплых и нежных щек нахлынули соленые слезы, он тихонько всхлипывал, дабы не разбудить своего славного непоседу. Он как солнце, а разве солнце переносит еще какой-нибудь свет? Хотя он уже много раз говорил ему об этом, он хочет снова сказать, как много он значит для него. Хоть он и шило в одном месте, но что-то его все равно тянет прийти и просто о чем-нибудь поговорить. — Син Цю? — С тревогой и озабоченностью произнес соня, повернувшись к нему. — Со мной все нормально, просто дурной сон был. «Пострадавший» будучи отвернувшись и весь в одеяле накрыл себя до конца. В двух словах, он не хотел, что кто либо видел его таким жалким и исплеванным. Но Чун Юню важно его любое состояние. Он подвинулся ближе к нему, — Эй.. — почти прижавшись, он кладет свою ладонь к щеке юноши, и поворачивает к себе; Здесь по-прежнему все происходит, чувства по-прежнему слетаются, стягиваются и искрят под высоким напряжением. Да, он заглянул ему прямо в лицо, глаза в глаза. Его красненький забуртованный нос переодически шмыгал, глаза были такие блестящие и измученными, вот бы его кто сейчас утешил, коснулся, позаботился. Чун Юнь осторожно большим пальцем убрал скатившуюся слезинку с кристально-чистых глаз, словно искра, — Ты думал, я не замечу как ты ежился в попытках все скрыть? — он слабо усмехнулся, уголком губ улыбнулся, тем самым засмущав юношу. Не вставая, прижал его голову к груди, неловко чмокнул в макушку, чувствуя как горячие слезинки, прожигают тонкую рубаху. Стало тепло, чувство душевного дискомфорта от нежеланного кошмара постепенно проходил. Тот покраснел как помидор, тихо вслушиваясь в сердцебиение Чун Юня. Янтарноглазый раннее никогда не на кого не полагался, просто любил побыть один. Его расставание с прошлым, его одиночество находят выражение в стихах, что обычно для юноши. Изменился и круг его общения, за что жители осерчали на него. Он читал много, и по мере того как читал, находил ответы на свои вопросы. И несомненно, имелась еще луна, дабы отмечать начало и конец месяца.       Солнце и снежные шквалы с необычной быстротой сменяли друг друга. Из штор едва первыезолотые лучи, как струны, на звончатых гуслях проникли в комнату. Деревня Цинцэ представляла собою одно из многочисленных поселений углекопов этого края. Как припоминается, каким был воздух в тот первый раз: похожим на влажную руку, полным запахов, тропическим, таким не похожим на воздух Ли Юэ. Покидать границы рудника никому не разрешалось, либо разрешалось в особых случаях. Кажется, что природа замерла, но в ней беспрерывно совершается работа, беспрестанно что-то обновляется и зреет. Еще было рано идти, солнце только поднималось, да и все на данный момент только всплывает. Белый налив пылал, а руки пустило в дрожь. Он лежал горизонтально на постели, ноги изогнул, прижав к наволочке. Голову опустил вниз, так он и читал, закрыв глаза, накрывшей сверху книгой. В одночасье он почувствовал что то бархатистое и тяжелое на груди. Парень вздрогнул, неожидав ничего в ближайшее время. Подняв книгу, и вместе с ним голову, он увидел как его обнимает за ребра, проходя через грудную клетку обожженное тоненькое тельце. Его лохматые не уложенные волосы стояли дыбом, что визуально увеличивали объем в несколько раз. — Доброе утро, Син Цю. — Повернув голову в сторону юноши, который до конца не понял ситуации, голубоволосый расплылся в улыбке, подобно мартовскому коту. Милашка же. Это, наверное, было самое счастливое время. Каждая улыбка, которая мелькала на его философском лице, дарила ему радость. — Э?.. Ч..что ты делаешь. — Довольно тихо вымолвил Син Цю. Он покраснел, и в очередной раз закрыл мордашку книгой, чтобы скрыть смущение. До сих пор сопевший Чун Юнь пододвинулся чуть ближе, указательным пальцем спустил книгу, — Тебе чего не спится? — не обративший внимания на предыдущий вопрос, оставив открытыми только глаза, чтоб совсем не засмутить юнца, возмущенно спросил голубоволосый. Его глаза были немного сонными, но уже довольно широкими, чтоб разглядеть его настроение. Он был как котеночек, вечно просящий ласки и внимания. Руки так и тянулись прикоснуться к гладкому, явственному телу. Ресницы смотрели разбегавшись. Они были густыми и пушистыми. — Не знаю, думал о прошлой ночи, какая она была врезавшаяся в память. — Донес Син Цю. Произошла небольшая пауза, голубоглазый отстранился и немного выгнул бровь. Ему... понравилось? Неужели для него это было в порядке вещей? И что чувствует к нему Син Цю? На мгновение он застыл от ужаса представленного. Но ему нравится, когда он проявляет заботу и нежность. Ему нравится, когда он переживает о любых пустяках. Это так глупо, но так забавно. Мысли и чувства бурлят в его душе, раздирая его на части. — О чем задумался? — Чун Юня заставило выйти из экстаза как только услышав его голос; — Да так, просто.. — Он совсем запутался. Произошла какая-то путаница, и он даже не заметил, как его легонько погладил по головке Син Цю, — Я тебе сейчас принесу завтрак, лежи и никуда не вставай. Не забывай, что твои раны не заживают со скоростью света. — Его забота, привязанность, остроумие, ласка и пылкая любовь не знали границ. Он послушно остался наедине в четырех углах. Он заметил, что на простыне под одеялом появились темные пятна крови. Ему стало стыдно, что он всем буравит мозги и создает штабель проблем. Оставьте его уже в покое и дайте сгнить где нибудь в гущине, что бы он больше никому не докучал. Он и без того очень дурно себя чувствует в это время, тело болит, сильно задыхается, ночи не спит. Все это было слишком туманно и неопределенно. А если он вовсе и не вернется? Он его бросит, и он правда откинет коньки в каких то зарослях, от тоски, одиночества, глуши, и черного круга вокруг себя. У него лицо чернеет, как подумает, что все кончено. Но почувствовав из кухни приятный аромат, все вернулось на свои места. Он слышал, как тесто наливалось в сковороду, и оно паршивенько шипело. Запах стоял на всю кухню. И поскольку Син Цю умел прекрасно готовить, каждая лепешка получалась хорошо прожаренная и мерная. Мальчишку эпизодами терзало желание подняться и помочь, и просто быть поближе, ведь раннее он никогда не видел готовящего ненаглядного парня. Ему хотелось посмотреть, с какой натугой он готовил такую вкуснейшую, нежную еду. Хотел, пока уже не оказался на ногах. Колени подкашивались, чтобы не упасть, приходилось прикладывать отчаянные усилия. Немного постояв, еже освоиться к передвижению, он понемногу, но смело потрюхал в сторону кухни. Синеволосый же немного напевав каверу и притопывая под нее переворачивал последний прожаренный блинчик. Ловкими движениями рук он положил на тарелку лепешку и принялся укладывать в поднос. Юноша это делал с Синчуевской заботой, чтобы все получилось идеально и искусно, а главное, чтобы было нежно на душе. Тот старался предельно без помарок и кошерно полить инвертным сиропом блины, и украсить сверху малиной. Рядышком лежали приборы, и вода, в которой было добавлено обезболивающее, чтобы его комочек счастья чувствовало себя хоть немного лучше. От тихих лапок голубоглазого исходил маленький шорох, так как он слегка прихрамывал. Его тело ныло, и хотело инерции, но его носитель хотел сделать все, чтобы запечатлеть этот момент, ведь редко встретишь синеволосого парнишку за плитой, так смешно, и очень мило подправляя ягодку серединке. Еще и расматривая свой шедевр со свех сторон. Ну чудо же. Тот же, удовлетворившись своей работой, пошел в сторону комнаты, – Чунь Юнь, я несу завтрак~ – немного распевая речь, и тянув, он уже нес железный алюминиевый поднос, с самодовольный выражением лица. Весь испугавшийся Чун Юнь о том, что сейчас его обругают и зададут головомойку как брыкливого ребенка, заставило его прийти в смятение и быстро тарабанить сердце. Оглядевшись по сторонам, что больше негде спрятаться, и в этом случае от этого толка ноль, он спрятал свою высматривающую мордашку за стену. Упершись к ней, он закрыл глаза, поджал губы, и оставалось только ждать, что будет дальше. Из за угла торчала голубая ткань, Син Цю на месте понял; как не проси, он все равно сделает так как захочет. «Упертый ты баран..» прозвучало в голове юноши, который недалеко отойдя от тумбы, сново туда придя положил завтрак, и зашагал в сторону всего испуганного мальца. Повернув за стенку, он увидел немного дрожавшего, всего зажатого голубоволосого зайчонка. Извне это выглядело так карикатурно и потешно, что Син Цю не удержавшись засмеялся звенящим смехом, от чего Чун Юнь повернулся с растерянностью смотря; Чем черт не шутит, он улыбался как солнечный изящный свет, который каждое утро пускает слепящие золотые лучи. Он держался за живот, и «хохотал» как злой кощей. От таких внезапных эмоций Чун Юнь застыл в неком очарованье. До тех пор он сроду не видал такого лучезарного юношу, и почему то, у самого в душе становилось легко, смотря на это вечно довольное личико. – Кхм...Это все конечно забавно, но я, тебе, вроде как, сказал лежать в постели. – Голубоволосый не задумываясь сразу сменил тон, так как он трясся от страха вновь потерять этот хрупкий поток всех мыслей в прямом смысле. Но не хотел этого показывать и поэтому закрылся суровостью и угрюмостью, скрестив руки в груди. Его авторитетная власть сразу сузила все потоки воздуха вокруг Чун Юня. Его дух перешел на мандраж, а совесть так и мучала себя. Ведь он думал что Син Цю на него очень разозлится. Но тот вздохнул, повернув голову вниз под откосом. Он посмотрел в глаза голубого, его зрачки были наполнены перепугом и совестью, мученьем от того что не послушался, и бичеванием себя. Внезапно Чун Юнь почувствовал ладонь в области ребер и ляжек. Перед своим лицом он увидел смотрящего на него медовыми глазами родненькое лицо, такое дерганое и ухоженное.. без царапин, и ожогов. Голубоволосый мог только позавидовать такому изощренному телу. – Не против, если я окажу небольшую помощь тебя донести? – Слегка улыбнувшись он направился в сторону кровати. Не дожидаясь ответа, но в движеньи моционы все таки уловил: – Ээ..ну..нет вообще..то есть я могу сам… – нетвердо и стесненно пролепетал парень, немного стиснув кистью руки толстовку несущего. Тот обратил внимание на это, оглядел макушку раненого, и немного за смутился. Подойдя к кровати он со всей аккуратностью и нежностью, осторожно положил Чун Юня на кровать, немного накрыв одеялом. – Надеюсь, на этот раз ты никуда не схлынешь?.. Голубоволосый от неловкости и стыда отвернулся и укрылся одеялом; он знал что Син Цю будет злиться, из за того что перечил, вследствие чего лучше он не булет заглядывать в его злющие глаза, которые не подают виду, ведь от этого лучше не станет, если он его отщелкает.       Но юноше практически всегда было жалко за что то ругать, даже в его ладном состоянии, ведь как накричишь на это очарование, смотрящего кошачьими милыми глазами. Ему всегда хотелось чаще прикасаться к нему, его пушистые волосы так и просили просочиться между пальцами рук. А его румяные щечки просто прикоснуться и загладить. Даже просто идя рядом он хочет взять его за руку, нагретую, держащую в ответ, чувствовать то что чувствует он, когда ему плохо. Да, даже щас он не смог оставить его таким подавленным и поэтому обхватил руками спину голубоволосого. – Чунь, я ни капли не зол, просто меня злит когда ты с такими ожогами причиняешь себе же вред. Прости. – Он чувствовал себя виновным перед ним, словно как злая маманя запрещавшая делать что-либо не усмедовив. Он всегда хотел в себе видеть учтивого человека. Но кажется, не в этой жизни. – Я не хотел, что бы ты так волновался обо мне, прости что докучаю, можешь прямо щас уй.. – На губах он сразу почувствовал руку, такую нежную и теплую, но такую дрожащую и грубую. – Ты сейчас хочешь остаться брошенным вот в такой ситуации? Хочешь чтобы от тебя ушел твой единственный друг?! – В один миг у Син Цю сузились глаза. Он закрыл рукой рот, его глаза разбегались. В его мысли приходили тысячу мыслей которые сразу же вылетали. Это был человек, окончательно запутавшийся, запуганный и потерянный. – И вправду, единственный… – Очевидно, он с тех пор стал смотреть на вещи иначе, а возможно, он просто устал. Его контакт не с кем кроме Син Цю не шел, только ему он мог доверять. Тягостно вздохнув, синеволосый скрылся на кухню. За это время еда унялась, поэтому погрев, и уже с бережной и деликатно пахнущим пропитаньем направился в комнату. Зайдя он положил на ляжки хлопца поднос, собственноручно же он уже принял сидячее положение, чтобы не подавится, да и так было есть в сотни раз удобнее. Син Цю не теряя времени, начал мотаться по всему очагу в поисках теплой одежды. Он не думал как пойдет сам, лишь бы его чиличубрик не замерз и ему было комфортно и удобно. Более удобная, более динамичная и, чего греха таить, более дешевая. Обиходная деталь изливала заботу. Кисть руки аккуратно складывала вещь за вещью у края кровати. Чун Юнь же молча наблюдал, доедая последний блинчик. – О, доел? Вот одежда, а я пока отнесу поднос. – Коротко и черным по белому вымолвя он уже забирал поднос, но резко почувствовал прикосновение за ткань толстовки. – Подожди! – Останься.. – Краем глаза синеволосый повернулся и посмотрел на отвернувшегося Чун Юня. – Я хочу чтоб ты меня одел.. Тоесть!.. Мне все еще больно двигать телом..– Тихо и неловко говорил юнец. Его раны еще кровоточили, поэтому он не мог всецело двигать телом. Нежные руки дотронулись до протягивающей, передавая легкую дрожь по телу. Не давая договорить. – Хорошо. Я тебе сменю так же бинты. – Спокойно произнес юноша, нежно улыбнувшись. Хватило и промелькнувшей минуты когда Син Цю закончивший дела, принялся собирать Чун Юня и отправляться в похоронное бюро. Обоим было немного неловко, смотреть на голого до торса Чун Юня. Весь в ожогах, исцарапанный, словно ничто уже его не спасет. Будто слабость, куда он впадал, брошенный семьей, была сомнение и неуверенность, чувство тоски и одиночества. Пустые раны жгли до боли, что иногда приходилось вскрикивать до жути пронзающие барабанные перепонки, а второстепенному тешить и «кроить». Это был крик о помощи десятков тысяч людей, запертых в плавучие тюрьмы и воистину не имевших на сегодня ни хлеба, ни воды. На самую большую рану в области живота Син Цю прижал к кровоточащему месту марлевый тампон, одним точным надрезом ножниц раскрыл слой бинта кверху и убрал тампон. Заменив уже новым свежим. Смотря на такого перебинтовано как мумия пушистика становилось смешно. Хоть и к такому исцарапанному телу, где почти нигде нет гладины, Син Цю хотел потрагивать. В один момент Чун Юнь сам не поняв от чего потянулся к Син Цю. Его шершавая ладонь на долю успела коснутся, но осознав резко убрал. Син Цю посмотрел на него, его рука сново потянулась нежно поглаживая щеку, останавливаясь у губ. Он их сминал, немного придавливал. – Ты.. немного испачкался, вот здесь.. – Старательно убирая грязь правее ямки нижней губы. Они неподвижно следили за каждым действием. Личико совсем покраснело, глазки закатились. Время словно застыло, а разум застало неотрывность. И это быстрое дыхание рядом, дыхание другого живого существа, тоже попавшего в ловушку, забывая решительно обо всем. – Хочешь, можешь еще потрогать.. – Самого того не поняв как его язык вымолвил это; любовь вспыхнула как спичка, любовь, которую величают эгоизмом вдвоем или взаимным святотатством. Быстрым движением руки он остранился от Чунь Юня. В его глазах играла пустота, которая быстро закончилась. – Н..нет прости! Я не это имел в виду!.. – Он чувствует то, что чувствует он, и переживает это всем своим существом. Долгий, глубокий, ничего не высказывающий, какой-то замкнутый взгляд, заставил парня немного сглотнуть. Но, может быть, эти получающие его глаза уже и не человеческие вовсе. Ничего не изрекши, подпускавши к себе, словно переходя границу дрейфившего города. Не слыша друг друга и чувствуя касание руки, такой мертвой и хрупкой, по обжигающей роте прошелся краем пальца, он впился глазами, его уставившийся взгляд на них насиловал сердце судачить в груди. Пот бежал по лицу и разъедал растрескавшиеся губы. Взгляд этих глаз его завораживал: печальный взгляд, который придавал всему облику выражение смиренного и отрешенного покоя. Такое было впечатление, что день бесконечный, просто бесконечный. Запечатанной кистью руки он осторожно сдвинул челку вбок, его шелковистые синие волосы просочились через пальцы, это было щекотно и приятно. Мельком чмокнув в лоб юношу, он неуверенно потянул к себе Син Цю, это то дорогое, что хранится в сердце, когда в жизни уже все испытано. Юноша не как не придавал виду, насколько сильно он покраснел. Его волнение выдавало лишь на одном дыхании участившиеся стуки сердца. — Не пущу. — Я тебя никуда не отпущу.