Совместная жизнь с бессмертным гробовщиком: рекомендации, инструкция по применению и вредные советы — методичка для фамильяров

Альберт с Ромой разговаривали редко. Алик вообще предпочитал не распространяться о личных вещах, но временами на него находила охота поболтать и он со всей своей снисходительностью терпел присутствие Малиновского.  Тот этим пользовался довольно осторожно – за столько лет уже выучил, какие вопросы задавать не следует. Например, о прошлом. Конечно, о некоторых вещах Альберт рассказывал охотно, но Рома прекрасно замечал отсутствие того пласта истории, который его хозяин обсуждать решительно не хотел.  Роман знал, что когда-то давно Алик был врачом, знал, что до него хозяин имел другого фамильяра, вероятно, даже не одного, знал, что тот носил длинные волосы – это он увидел на одной из картин в их доме – знал, что Альберт застал времена чумы, но откуда у него шрамы, не знал.  Они тонкой сеткой тянулись вдоль спины и на бледной коже, на самом деле, были мало заметны. Рома впервые их обнаружил, когда по требованию Алика снимал с него пиджак и рубашку вечером. Он тогда по глупости непроизвольно охнул, необдуманно сказал что-то не особо приятное, за что потом долго расплачивался извинениями. Сейчас Малиновский специально не обращал внимания, тактично делал вид, будто никаких следов на чужом теле не существует, потому что знал: Альберту эта тема неприятна.  Рома и сейчас, в дни, когда Алик возвращался домой особо уставший, снимал с него пиджак с рубашкой. Он не задавал вопросов, даже не смотрел лишний раз, только расстёгивал пуговицы, стараясь не касаться пальцами голой кожи.  Альберту не нравилось, когда Роман глядел слишком пристально, даже когда случайно задерживал взгляд на белых почти рубцах. Он в такие моменты, кажется, был до ужаса чувствительным. Малиновский предполагал, что под остальной одеждой шрамов было больше. Ему однажды довелось увидеть проблеск чёрной краски, когда Альберт, разуваясь, случайно задрал штанину. Рома виду не подал, но сам часто думал о том, какие ещё следы скрываются там, где он увидеть не мог. Будь его воля, он бы сколько угодно твердил, что шрамы ничуть не портят внешность его хозяина, и Альберт Зурабович зря так переживает. Но Алик комплименты не любил. Даже искренние и правдивые. Он, услышав любое положительное высказывание о своей внешности, в лучшем случае смотрел с пренебрежением, а в худшем – раздражённо морщился.  Малиновский полагал, что это всё оттого, что когда-то люди говорили ему слишком много подобного. Вероятно, искренни они не были. Роман так и не узнал, что случилось с предыдущим фамильяром Альберта. Тот всякий раз говорил, что работа ему надоела и он уволился. Годы шли и Рома всё меньше верил в то, что это правда. Его хозяин, так или иначе, оставался непреклонен в своей отговорке, продолжая повторять одно и то же. Со временем Малиновский просто прекратил спрашивать. Не его это дело, в конце концов.  Комплименты Алик, конечно, не любил, но зато, когда был в хорошем расположении духа, позволял целовать свои руки. Руку если точнее. Рома это обожал. Если бы было можно, он бы зацеловывал острые костяшки и тонкие пальцы вдоль и поперёк, но вместо этого лишь оставлял сдержанные прикосновения на тыльной стороне чужой ладони, придерживая её невесомо.  Малиновскому для этого всякий раз приходилось наклоняться и тогда Рома смотрел с чуть плутоватой, насмешливой преданностью и улыбался. А Алик всякий раз отводил глаза.   Малиновский – по натуре грубоватый, вспыльчивый и упрямый – никому не позволял собой командовать, ни от кого не терпел оскорбления и грубости. Кроме Альберта Зурабовича. Альберту Зурабовичу он был готов всю свою жизнь отдать, и отдавал уже.  Конечно, Алик был холоден, язвителен и не отличался любовью к людям. Любовью к хоть чему-нибудь, если подумать. Но Рома всё равно ценил их отношения. Пускай Альберт вряд ли был к нему хоть сколько-нибудь привязан, Малиновский знал, что тот в любом случае доверяет ему куда больше любого из людей. А доверие Алика дорогого стоит. Рома уже давно сделал вывод, что у него отношения с людьми были, мягко говоря, сложными. Сделать хуже не хотелось. Поэтому Роман продолжал молчать, когда надо и не задавать вопросов.  В тайне он надеялся, что когда-нибудь ему сами всё расскажут.