И павшему воину – меч

High in the halls of the kings who are gone

Jenny would dance with her ghosts

The ones she had lost and the ones she had found

And the ones who had loved her the most

      Свет был прекрасен. Жаркое полуденное солнце, полный круг луны, звезды. Мерцающие фонари гавани, маленькие горящие лампады в молчаливых храмах. То, как в покрытых сумраком долинах проскальзывает искра далекого очага, и поздний уставший путник, мечтающий о теплом приюте, ускоряет свой темп. Как танцуют в лесах светлячки. Как серебрится первый луч рассвета, приносящий надежду. Свет в глазах смотрящего, с которым никто никогда не должен глядеть на него. Ибо он не достоин.       Он не мог признаться в своем любовании открыто, но об этом всегда говорило его молчание. Он восхищался светом. Робко, скованно, прячущимся в тени существом, у которого большие глаза, но ко дню совершенно не приспособлены. Такому, как он, не стоило касаться этого чистого подарка небес — не руками, засмоленными грехом. Годы его существования были полны смирения, идущего из самой глубины сердца. В них не было места ни лживой надежде, ни чувству собственного достоинства от принесенной жертвы, ни ожиданию награды. Его долг — его бремя. Его долг — то, для чего он жил.       И тут вдруг свет оказался совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Он оказался настойчив, временами даже настырен, импульсивен, — и почему-то сам, целенаправленно, искал точку пересечения.       Свет хотел исцелить его, даже ценой собственного осквернения.       Сяо не понимал этого, упорно не хотел понимать. Каждому уготована своя дорога: кто-то мерцал, разгоняя мрак, кто-то сражался в этом мраке с рожденными в нем чудовищами. Рыба не может помышлять о том, чтобы отрастить крылья и взлететь. А потом Сяо кое-что вспомнил. Смутные образы, почти стертые временем и изъеденные пеленой пережитых страданий. Он восседал тогда в одиночестве на самом верху Ваншу, прячась среди шуршащих теней листвы, изредка поглядывая на луну — и ему отчетливо пришло ведение жаркого оперения и пламени, что не убивало, но дарило тепло и жизнь.       Робкое семя надежды соскользнуло в трещину сердца и там закрепилось — хотя в этом он никогда не признается. И все-таки, право помнить о своем былом есть у каждого живого существа.       И вот он, не взирая на опасение, на твердую бесцветную уверенность, приблизился к небесному дару — заметьте, не пытался его коснуться! Он хотел лишь стоять чуть поодаль, он приблизился к небесному дару, но получил вполне закономерное, жесткое напоминание. Нет, не было места разочарованию. Разве можно разочароваться тогда, когда заведомо все известно? Но Сяо все равно не мог объяснить это чувство горечи и стыда.       Он шел пешком. Обыкновенно Сяо предпочитал поток стихии слишком медленной ходьбе, потому что старался не тратить лишний раз время зазря, но сейчас его затормозила задумчивая, растерянная, как и он сам, угрюмая печаль.       Чего он ожидал? Грустить бессмысленно. Он вовсе не человек — и понимать людские чувства ни к чему. Он был орудием по изгнанию проклятых душ, и сам он был проклят.       Сяо достал из кармана небольшую бабочку, сложенную из листьев песчаного дерева, и задумчиво взглянул на нее. Охотник находил странной эту человеческую черту дарить друг другу безделицы по поводу и без. И все же эта бабочка — оберег Адептов, отгоняющий зло, — была сотворена его руками. Сяо хотел отдать ее Тианьши — возможно, в виде неуклюжей попытки отблагодарить за справленное торжество? — но все же больше для того, чтобы богиня меньше беспокоилась о преследующих ее демонических сущностях. Какое пустое, бессмысленное ребячество. Сяо наклонил ладонь, и бабочка легко скатилась в жухлую траву.       Сяо вдруг обратил внимание на окружение. Что на больного вида деревьях, среди которых закрался мглистый ночной туман, крона была редкая, чахлая. И насколько неестественная тишина стояла кругом.       Косые, чернеющие в темноте очертания заброшенных домов были ему ответом. Совсем того не заметив, Сяо забрел в пустующую деревню Миньюнь.       Все его чувства разом обострились. Совсем недавно здесь жили люди, вели хозяйства и прокапывали шахты, но внезапно закравшееся бедствие осело здесь, свив свое гнездо. Сяо уже видел такое, и не раз. Он, не издавая ни звука, взял копье в руку. Бесшумно Адепт продвинулся глубже в деревню, взглядом желтых глаз цепляясь за силуэты, чьи темные формы были едва различимы здесь, в месте, дышащем скверной, куда не достигал лунный свет. Под ногами неслышно хрустел гравий, воздух стоял душный, влажный и пахло кислой почвой, чем-то земельным и замогильным. Тускло во мраке блестели груды породы, брошенные прямо так, в тачках и под развалившимися сгнившими навесами. Они утопали в тумане, который расползался рваными лоскутами, огибая деревянные постройки. Сяо искал намек на малейшее движение, но все здесь застыло выгоревшим пепелищем. Лишь темнота ночи казалась живой.       Он вышел на пятачок, где редкие рассеянные лучи осветили пространство, деревянные леса и нагромождения тележек, и длинные тени скрестились у его ног. Перед ним, высеченная в сердцевине высокой скалы, чернела пасть входа в штольню. Последний из Защитников Якса взмахнул копьем и ударил им по залежи железной руды. Звон пронесся по пустынной округе, как точный удар в гонг.       Сначала во мраке шахты зажглись два красных уголька. Раздался хрип, воздух шевельнулся. Два красных горящих угля обрели форму и стали опасно блестящими глазами. Плавно вырисовалась почерневшая лапа, шагнувшая вперед, проступил жуткий оскал с двумя острыми клыками, с которых капала гудящая смоль, блеснула полосами заостренная бешенством морда. Белый тигр выступил на свет луны, подобно призраку из преисподни, и даже в черноте ночи было видно, как воздух вокруг него плавился под натиском его кармы.       — Вот, что с тобой сталось, Бай Ху, — Сяо крепко стиснул челюсти. Зрачки его желтых горящих глаз опасно сузились. Животное, в чьих глазах было ни капли осознанности, только непримиримая, бешеная ярость, дернуло раздраженно хвостом и хищным движением изменило направление, зайдя на первый круг. Готовый к свирепой атаке.       Вот, где пряталось проклятие этих земель. Обещание, которое охотник на демонов будет держать до последнего своего вздоха. Сяо с тоской подумал об одинокой фигурке, сейчас затерявшейся среди льдов. Он покрепче перехватил копье.       Этой битве не будет конца.

***

(Jenny of Oldstones — Florence and the Machine)

      Колыбель из снежных перин, укрытая тонким балдахином метели. Таковым был Драконий Хребет в самой своей сути.       Тот, кто заглянет за завесу, в сердце тайны, окажется в глубоком холодном колодце, где царит вечный покой. Камень, брошенный в такой колодец, на короткое мгновение возмутит гладкую поверхность, — и неизбежно канет на дно, став частью глухой неподвижной глубины. Увязнет там навеки. Уснет мирным сном.       Вьюга выдохлась и успокоилась. Стало совсем тихо, как в сердце смерча; только редкие порывы ветра подхватывали локоны и пролетали дальше, легко опуская их без интереса. Скалы скучно посерели, успокоились подобно тому, как опускается шерсть на спине взбешенной кошки. Хребет, удовлетворившись увиденным, осел обратно и замолчал. Мир снова стал недвижимым. Мертвым, каким и был многие века. Каким ему было предрешено стать.       Велиал спотыкалась, еле перебирая ноги. Она в каком-то горьком помутнении брела в сторону руин замка. Черты путей сохранились, как общие изгибы, складывающиеся в направления, но облик был совсем не похож на вид когда-то цветущей столицы. От стен и от зданий остались лишь редкие каменные сердцевины, обтесанные неумолимой стихией.       Она помнила эту тропу. Когда-то здесь лежала брусчатка. А там, чуть поодаль, дорога уходила прямиком в маленький садик, где круглая площадка, окруженная кипарисами и цветущими розовыми кустами, была выложена белой плиткой с древней росписью. Там стояла ротонда, и в солнечный день птицы резвились в хрустальной от солнца воде фонтанчика. Среди колонн, обвитых плющом, кто-то склонился над книгой. Видение исчезло, когда читающий поднял голову.       Город то вспыхивал, то тускнел. Город покрывался пятнами воспоминаний. Груда камней вдруг принимала правильную прямоугольную форму, появлялись окна и балкон. Мелькали проблески света. Вырастал вдруг из-под земли высокий фонарь, сплетались в виноградные лозы кованые узоры. На встречу Велиал выплывали то цветочница, то старик в почтенном возрасте; влюбленные пары, мечтатели и поэты; две юные девушки, увлеченные разговором, чей переливчатый смех еще долго звучал отголоском. Совсем рядом раздался звонкий стук кузнечного молота. Потом зашумела ярмарка — и тут же шум растворился в гуле ветра. Не было ярких флажков и цветочных гирлянд, и воздух не пестрел танцующими лепестками и серпантином. Призраки погребенной столицы вырастали у Велиал на пути. Они не видели Велиал. Но Велиал видела всех тех, кто покинул ее навсегда.       Нижняя часть корпуса замка, сложенная из массивного камня, сохранилась почти полностью. Но мелкие детали, открытые колоннады, и балконы, сквозные пролеты, соединяющие соседние корпуса, и башни с голубой черепичной крышей — все как-то легко, лишь на долю секунды блеснув короткой зарей, своим мраморно-белым цветом, стерлось в пучине времени. Там, откуда когда-то в былые времена начинался Пик Виндагнира, зиял провал. Пространство, где над королевством нависал Шип небесной стужи, пустовало.       Высокие ворота, увитые золотистыми трехлепестковыми узлами, плавным, могучим от своей тяжести движением распахнулись перед ней, и стоящие по бокам двое стражников вытянулись в безмолвном почтенном приветствии. На доспехах, начищенных до блеска, ветвилось белое дерево. Велиал шагнула в глухой двор, бывший когда-то просторным атриумом. Холод обнаженной площади, которым дышала серая обледенелая порода, захватил вошедшую с налету.       В замке ее встретило эхо. Прокатившееся из глубин коридора, оно шепотом ускользнуло обратно, как хозяин, приглашающий гостя внутрь. Тут же вспыхнули позолоченные канделябры, исчезли груды развалин, мрачный холл засиял былым мраморным величием. Три служанки в ряд в почтении склонили головы. Сухой пыльный воздух вдруг проникся ароматом пионов.       Ветер гулко завыл внутри длинного темного коридора, с холодом отразился от каменных стен. Тут раньше стояли лакеи. Проходя мимо них, шелестя подолом платья из дорогой серебристой ткани — Велиал не любила излишества в украшениях, — она думала о том, что все уже началось, что Принцесса, скорее всего, уже протанцовывает первую партию ее любимых весенних вальсов. Двое лакеев в украшенных золотистой вышивкой камзолах синхронно повернувшись, распахнули перед нею двери, и оттуда, более ничем не сдерживаемая, полилась музыка.       Стало по-зимнему холодно и пусто; с ясного ночного неба на заснеженную площадку, освещенную ярким лунным светом, плавно опускались мелкие снежинки. Они кружили в вальсе, как кружили сейчас несколько смелых пар — среди них, конечно же, ярчайшая ее звезда, полная жизни Принцесса. Между поворотом и па она успела радостно махнуть рукой вошедшей Велиал, прежде чем водоворот танца снова унес ее за собой. Велиал заметила Воина в парадном одеянии, танцевавшего вместе с ней.       На другом конце длинного мраморного зала, заледенелого, покрытого седым снегом, восседали первосвященник и его супруга. Головы обоих были увенчаны серебряными венками, и они приветствовали Велиал. При виде богини знатные кавалеры, не занятые танцем, в почтении склоняли головы, дамы — приседали в реверансах, и Велиал отвечала каждому из них.       У нее началась горячка. Вальсирующие пары кружили, заворачивались в вихри вьюги — и таяли, обращаясь в белые снежинки.       Среди полупрозрачной грезы мелькнула фигура летописца. Видение скользнуло, как на стыке стеклянных призм, снова появилось, но в другом месте, рядом со смотрителем библиотеки. Они о чем-то беседовали и, заметив Велиал, поприветствовали ее тоже.       Под ногами по-снежному захрустело, холод кусал щеки; ресницы отяжелели, покрывшись пушистым инеем. Базальтовые глыбы, единственные свидетели происходящего, безмолвно позволяли сознанию Велиал сходить с ума. А она хотела танцевать вместе с призраками под звуки скрипок и флейт.       Тишина окружения была сродни пульсирующей контузии.       Ветер взметнул локоны, потянул в сторону, где у ведущего в цветущий сад проема Принцесса протягивала ласковые руки. Там, где не было ничего, кроме въевшейся обледенелой серости. Воображение играло свою игру. Оно хотело обмануться, хотело бы быть обманутым, — но у него не хватало сил. Забытье было невозможным, и Велиал скручивало в этой спирали горя.       Она не хотела уходить. Она никогда не хотела уходить.       Жестокий мороз пробирался к ее сердцу.       — Ты протягиваешь ко мне свои руки, — зашептали обескровленные губы. — Я знаю, ты ждешь меня.       Велиал в помутнении шагнула вглубь коридоров. Мало что осталось от былого величия: стены рухнули, оголяя зубастые провалы, сквозь которые сияла луна и сыпался снег.       Она должна увидеть. В последний раз.       Комнаты, где рисовала Принцесса, сохранились почти полностью. Потемневший от времени камень, толстый и прочный, устоял перед стихией. Кое-где обвалились стены и потолок, и в образовавшееся отверстие проникали бледные лучи, в свете которых серебрился иней и мерцали золотые узоры, не тронутые временем. Это были фрески.              Велиал сипло вздохнула, в иступленном восхищении любуясь картинами. Как же Она была талантлива! Вот они, зеленые горные просторы Сал Виндагнира, и солнце, и первый священник, и проклятый остров, нависший над пиком… Но третья стена пустовала. Ту фреску, на которой должно было быть изображено таяние снегов, Она так и не успела закончить. Велиал аккуратно присела прямо на холодный пол, оперевшись спиной о каменное основание разрушенной колонны, и обхватила руками колени. Она не сводила взгляда с фресок. Фрески дышали голубым и пышным зеленым и напоминали ей о том, что никогда не вернется.       Не сводя глаз со стен, Велиал прилегла. Холод больше не чувствовался враждебным, он обволакивал, он убаюкивал уставшую душу. Глаза сами собой начали слипаться. Велиал не сопротивлялась соблазнительной тьме, маячившей перед нею. Ее путь окончится здесь.

***

(Moonlike Smile — HOYO-MiX)

      Она подумала, что умерла.       Она почувствовала запахи душистых трав и то, как южный ветер погладил щеки и лоб. Она разлепила глаза и увидела вечернее небо. Небывалая легкость в теле и голове была воздушной, как морская пена, словно при пробуждении после долгого здорового сна.       Велиал встала на ноги. Ее окружали пейзажи цветущих гор в своем спокойном нежном величии. Луга пестрели ромашками и клевером, воздух румянился в вечерней прохладе; по далеким перекатам долин кое-где расползались сизые туманы.       Это было место покоя, где можно было бы позабыть всю свою прошлую боль. Вернуться в изначальную точку, когда все было просто и понятно.       — Это чудесный вечер, не так ли?       Сердце Велиал рухнуло вниз, а на глазах сами собой выступили слезы. Она обернулась на прозвучавшую мелодию голоса. Принцесса, в простом белом платье, в безмятежной улыбчивой задумчивости любовалась пурпурным цветком заката на западе. За уши ее были заправлены распущенные волосы, золотые, как пшеница, как лучший тончайший шелк, щеки украшал здоровый персиковый румянец. Солнце отражалось в добрых светлых глазах. Она видела этот мир таким, каким он был, и мир видел ее, и она была его полноценной частью.       — Ты здесь… — Только и смогла выдавить Велиал. Было столько всего, что она не успела сказать, что хотела сказать, но слова путались у нее в голове, превращаясь в полную бессмыслицу, и их было так много, что не находилось ни одного верного.       — Пока что я здесь, — Принцесса, улыбчивая, умиротворенная, протянула богине локоть. — Прогуляемся?       Они последовали вперед, наугад выбрав направление. У их ног мирно стрекотали цикады, расступались при шаге мягкие травы. Розовели далекие гряды сероватых гор, на округу опускались розовые сумерки, и все здесь было настроено доброжелательно, открыто — а Велиал дрожала. Вот она, ее рука, тонкое запястье, белый свободный рукав, вот щекочущие на ветру пряди волос. Она была здесь, вместе с ней, настоящая, реальная, живая. Велиал всматривалась в родной профиль, точь в точь повторяющий ее собственный. Но почему они были похожи, как две капли воды? Это был один из вопросов, которые богиня не осмеливалась задать, ибо железным прутом вина стиснула ее горло.       Они поднялись по пригорку, и вот перед ними, как скопление хрусталя и мраморной горной породы, вырос утопающий в зелени белый город. Дыхание Велиал перехватило. Ей подумалось, что, может быть, этот момент остановится и они смогут гулять так вечно. Будут проходить недели и года, но там, в другом мире, который остался позади, далеко за пределами этой мечты; в мире совершенных чудовищных ошибок, потерь и одиночества. А здесь существовало все то, что она когда-то имела и потеряла: белокаменный Сал Виндагнир, где в просторном зале восседают король и королева, а рядом с ними — Принцесса, и где цветут сады, а звездочет по ночам наблюдает движение небесных сфер, где звучит всеобщий стройный мотив ремесла и традиций. Каждый день будет повторением вчерашнего и пророчеством завтрашнего, как повторяющийся узор, но Велиал хотела бы увязнуть в нем навсегда.       Принцесса остановилась, чтобы они вдвоем полюбовались открывшимся видом. Среди лиловых горных перекатов и густых цветущих деревьев древний город мерцал в лучах закатного солнца, далекий, жужжащий стройностью жизни и слаженным ритмом.       — Он выглядит таким, каким ты его запомнила, — нарушила молчание Принцесса. — В самом своем расцвете.       Она повернула голову к Велиал:       — Я знаю, что ты хочешь сказать, моя прекрасная богиня. Прошу, не мучай себя, послушай. Ты так много рассказывала мне в свое время, но сейчас я буду говорить. И самое первое и самое важное, что я хочу сказать, — не кори себя ни в чем.       — Не корить? — сиплым голосом переспросила богиня. — Я виновата во всех бедах, случившихся с нашим домом. Нация была стерта с лица континента, не оставив после себя даже крупицы воспоминания! И ты, твоя жизнь…       — В том, что произошло много веков назад, никогда не было твоей вины, — не дала ей распалиться Принцесса. — Судьба настигла великое горное королевство. Ты видела его рождение, слышала его первые песни; ты была свидетелем его ярчайшей точки, его славы и процветания. И ты видела его конец. Конец есть у всего живого. Мы не могли ничего изменить, моя дорогая Велиал.       — Но дерево…       — Дерево живо. Оно изменилось, как изменяется жизнь в своем естественном движении, но его корни питают землю и дают начало новым росткам. В тот страшный вечер, когда я умерла, а ты, мое бедное светлое божество, замерзала в снегах, дерево собрало последние силы и спасло тебя. Посмотри на это, — Принцесса широко провела рукой, указывая на цветущие дали и жемчужную столицу. — Все это — часть воспоминаний о былом, которая содержится в корнях Иггдрасиля. Часть того прекрасного яркого мира, который я смогла увидеть только благодаря тебе. И благодаря тебе дерево вспомнило, что все еще живет.       — Часть воспоминаний? То есть это все не реально?       — Нет, не реально.       — И ты тоже?       — И я тоже. Воспоминания долго хранились в Его корнях, до назначенного часа. И этот час настал.       — Неужели ты хочешь сказать, что покинешь меня? Неужели заставишь испытать муку разлуки снова? — в этот душистый, золотой час Велиал в отчаянии разбивалась на осколки. — Этого не может произойти снова! Я прошу тебя, не покидай меня больше никогда! Я прошу тебя…       — Но я уже покинула, — ласковая печаль звучала в ее голосе. — Много-много лет назад. Это все — и я тоже — всего лишь призраки, которые бледнеют с каждым днем и однажды сотрутся совсем. Как и в твоей памяти, Велиал, стираются детали и мелочи.       — Но я не хочу забывать!       — И ты не забудешь, — Принцесса взяла руки богини в свои. — Твое прошлое всегда будет с тобой, как часть твоего пути. И Сал Виндагнир будет с тобой, как часть прекрасной эпохи, чье время прошло. И я буду с тобой, всегда. Как думаешь, почему мы одинаковые? Милая моя богиня, — лучики-морщинки собрались в уголках ее глаз, — в тот страшный день в порыве эмоций ты приняла мой облик, и я очень этому рада.       — Но я даже не помню твоего имени!       — И не нужно. Не держись за прошлое, Велиал. Горечь по нему разъедает тебя изнутри.       Велиал сокрушенно помотала головой:       — Я не могу существовать без вас, без моего предназначения! Позволь мне быть с вами, там, где мое место, вместе с моим народом и тобой!       — А это вторая важная вещь, которую я тебе скажу. Ты бы, несомненно, хотела остаться здесь, — Принцесса окинула взглядом благоухающий, благословенный пейзаж, с каждым часом становившийся все прекраснее. — Здесь, где никакая беда тебя не коснется. Где ты бы снова зарывалась в старые свитки, и старый библиотекарь зажигал бы тебе, увлеченной чтением, свечу, потому что ты бы не замечала наступления темноты. И где мы бы с тобой коротали вечера и ночи среди пионов и звезд. Ты бы снова была богиней Сал Виндагнира. Но… — мягко продолжала говорить она. — Это точка остановки, Велиал. Это райское место, эти горы и город, так горячо тобой любимые, всего лишь застывшее воспоминание. У него нет ни прошлого, ни будущего. Здесь нет боли, но нет и истинного счастья. Я не могу позволить тебе остаться здесь, потому что ты должна жить. Во имя нас всех, ты должна жить.       Свежий ветер широким жестом пригладил луговые травы. Две златоволосые фигуры стояли в лучах закатного солнца, перед светлым городом, и весь мир был необъятен, как вдох, как нечто благородное, уступающее начало новому. Мир прощался. Велиал слушала, и соленые слезы катились по ее щекам.       — Ты предлагаешь мне величайшую муку! Жить, потеряв все, сжечь мосты, будто бы ничего и не было! Кто же я без Сал Виндагнира? Кто же я без тебя? Без древа? Оно уже не будет таким, каким было раньше, никогда, так же, как на Драконьем Хребте никогда больше не зацветут кипарисы. Архонт, у которого нет ни имени, ни королевства — какая же судьба может быть ему уготована!       — Позволь мне рассказать тебе одну легенду, — начала Принцесса. — Взамен всех историй, когда-то прочитанных тобой, я расскажу тебе одну-единственную, старую-старую. Когда-то давно один священник странствовал по свету в поисках истины. Он заглядывал во все уголки мира, обошел все места, начиная от сурового края и заканчивая далекими островами за соленым морем, но так и не преуспел в своем деле. И тогда священник решил, что если нигде на земле нет того, что он ищет, то значит истина спрятана на небесах. Он стал пристально вглядываться в высь, и днем, и ночью, но небо было слишком далеким, чтобы дать ответ. И тогда священник решил подняться как можно выше. Он пробовал и самые высокие дубы, и утесы, но терпел неудачу, пока однажды его взор не наткнулся на величественную гору. Горный пик ее был настолько высок, что касался своею макушкой облаков. Священник обрадовался и взобрался по ее склонам наверх, а там он обнаружил, что они благоухают зеленью и пышностью жизни. Он увидел дерево, каких еще никогда не встречал, и вид его убедил священника в правильности его пути. И тогда заговорили боги. Они дарили священнику знания и делились секретами, завещав ему отыскать в этом истину самому, но взамен наказали почитать их, а секреты хранить. Священник бросился записывать божественное слово: сидя под великим Древом, он писал днем и хотел бы писать ночью, но, увы, в сумерках делать это было невозможно: когда наступала ночь, священник приходил в отчаяние, ведь не мог видеть ни буквы, ни даже сам пергамент. В один из вечеров то ли молитвы его были услышаны, то ли само Дерево благословило его, но к нему из густой серебряной кроны подлетел светлячок. Маленькое существо осветило пространство вокруг священника, дав ему возможность работать и по ночам. И каждый день, когда наступали сумерки, светлячок прилетал в положенный час, чтобы осветить человеческий путь, пока однажды этот крошечный светлячок, бывший на самом деле элементалем, не обрел тело. Ему было даровано имя Велиал. Знание, которое он помогал сохранить, — это просветление, и ты, дорогая Велиал, Архонт знания и света.       Убийственно-мягкая, в лучах медового закатного солнца, Принцесса улыбалась так, словно прощалась и за тот мучительный для них обеих раз, когда они не смогли этого сделать. Прощалась навсегда.       — Я так рада, что ты нашла свое место в мире. Присмотрись внимательнее, и ты увидишь, что твоя жизнь далеко не пустая. В ней есть, ради чего и ради кого стоит бороться. Не бойся той боли, которую ты пронесла сквозь годы мрака, и боли, которую еще встретишь на своем пути. Только в этом жизнь. Хоть нам и не повезло, но ты можешь быть счастливой, за нас всех. А Виндагнир будет жить, пока он жив в твоей памяти. Ты пронесешь воспоминания о нем и обо мне сквозь многие года, как семя Иггдрасиля, но прошлое никогда не сможет заменить твое настоящее и будущее. Я отпускаю тебя, Архонт света. Теперь ты хранитель своего настоящего.       Велиал, задыхающаяся от рыданий, чувствовала боль во всем своем проявлении — и жизнь, жизнь была в ней! Она вспомнила, как женщина в страшных муках произвела на свет дитя и это дитя получило самое ценное, что может быть у смертного человека — возможность жить, чувствовать, и боль в том числе. Она видела в призрачном ореоле силуэт белого дерева и богиню, держащую на руках младенца.       Последний луч скользнул по любимому лицу, отразившись в светлых улыбающихся глазах, полных последней нежности, как напутствие. А затем все исчезло. Рассыпалось белоснежными лепестками, подхваченными ветром, и город тоже исчез, став звездной пылью, частью чего-то вечного. Осталась боль, но эта боль была началом новой жизни.       Первое, что увидела Тианьши, когда открыла глаза — это звездное небо и лунный круглый лик, глядящий ровно сквозь пробоину каменного потолка. Тонкие рассеянные лучи падали на стену с неоконченной фреской. Еще стояла звенящая ночь, но мрака не было: снег искрился голубоватым сиянием и таинственно поблескивали золотистые узоры росписи. И не было больше душевного холода. Был только холод, которым дышали пропитанные зимой камни, и была причина ему сопротивляться.       Тиа, которая не чувствовала ни рук, ни ног, поспешила подняться на ноги, чтобы согреться, но в темноте наткнулась на какую-то острую деталь. Прозвучал металлический звон. Богиня от неожиданности одернула руку и удивленно повернула голову. На полу рядом с ней, гладко блеснувший в лунном свете, лежал остро наточенный меч.       Велиал охнула. Это ее меч, меч из звездного серебра! Дрожащая от радости, она, затаив дыхание, подняла его. Эфес лег в изгиб ладони, будто ждавший этого момента все то время до; богиня, полная будоражащих эмоций, почувствовала так хорошо знакомую тяжесть и что орудие узнало свою хозяйку.       Она стояла в раскосых лучах, держа в руке своей меч, в окружении истертых временем фресок. Фрески, и стены, и руины, разбросанные среди скал и породы, над которыми скользили дикие северные ветра, рассказывали историю о горном королевстве, существовавшем в беспамятные времена, и о его падении. Но призраки больше не шептались. Упокоился гул голосов, в стенании вьюги не звучали более стоны. Осталось прошлое, но как остается небольшой шрам там, где была открытая рана. Наступила долгожданная, глубокая тишина.       Тианьши стала Велиал. Велиал стала Тианьши. Имя, когда-то позабытое, вернулось, и не было больше пропасти между прошлым и настоящим. А была жизнь, ожидавшая богиню за пределами погребенной столицы.       И вот тут-то Тианьши вспомнила. Как она могла быть такой эгоисткой! Собственные горести захлестнули ее едкой волной, ослепили ее настолько, что она забыла о том, кто действительно нуждался в ее помощи.       Нужно было спешить. Тианьши влекло вперед плохое предчувствие.