The Taste of Ink / Вкус чернил

      Первое, что она замечает, — это не покрой его мантии и не то, как уложены его волосы, подстриженные по бокам и длинные на макушке. Не его дорогие туфли из драконьей кожи, почти переливающиеся на свету, и не пронзительный оценивающий взгляд серых глаз, который скользит по её лицу со скоростью и рефлексами опытного ловца.       Это чернила, проступающие над строгим воротником его рубашки. Это голубая вспышка на фоне бледной кожи, единственная капля цвета на его теле.       Всё, что она может разглядеть.       Гермионе требуется несколько минут, дабы сосредоточиться настолько, чтобы отвести взгляд и не уронить челюсть на липкий пол паба, в котором они оба находятся. Что-то подсказывает ей, что за чёрным цветом его костюма и мантии скрывается больше цвета. Так и должно быть, учитывая замысловатый узор, который ползёт по его шее, как клубы голубого дыма.       — Грейнджер, — он уверенно произносит её имя, когда отворачивается от барной стойки, прекрасно понимая, что потрясение парализовало её, заморозив на месте.       — Малфой.       Его фамилия тяжело ложится на её язык, вызывая странные ощущения. Произнесённое её губами, его имя уже не вызывает той враждебности, которая присутствовала в ней раньше. Чувства изменились, стали чётче, распространяясь через края аккуратно расставленных коробок, в которые она разложила свою жизнь, повзрослев. Теперь это уже не ненависть, а любопытство.       Это то же любопытство, которое побуждает её следить за ним через весь паб, когда он возвращается к своей собственной компании друзей на этот вечер. Это тот же интерес, который подталкивает её к размышлениям, к идеям, которые роятся в глубинах её сознания, о том, какими могут быть на вкус отдельные цвета, когда их пробуют на столь безупречной коже.       Она винит во всём вино, которое пила всю ночь, а не реальность того, что, возможно, каким-то образом её может привлекать взрослая версия Драко Малфоя. Физически, по крайней мере, она способна это оправдать. Прошло несколько месяцев, почти год, с момента её последнего свидания? В этом есть смысл. Она в отчаянии, вот и всё, и это не имеет ничего общего с тем, как она наблюдает за его движениями сквозь ресницы, надеясь увидеть ещё один проблеск чернил.       Она находит его взглядом, когда он встаёт, чтобы снять верхнюю одежду и пиджак. У неё перехватывает дыхание, когда она замечает чёрное пятно на косточке его запястья. С расстояния она не может различить детали, но они изящнее, чем цветные пятна на его шее. Узор почти остроконечный, с чёрными линиями и чёткими заострёнными краями. Она думает, что если прищурится при слабом освещении, то сможет разглядеть детали.       Гермиона чувствует, как её тело становится теплее, а сама она — смелее. Она наблюдает за ним, когда он смеётся, звук теряется в шуме паба, но эмоции озаряют его черты так, как она и не подозревала, что они способны. Больше не заострённые, но по-прежнему резкие. Что-то, что может поранить, но, возможно, не так глубоко.       Он знает, что она наблюдает за ним. Поначалу она поняла это по тому, как он поворачивается, наклоняя голову в сторону, словно внимательно слушает, что говорит его спутница. Он подчёркивает татуировку, обнажая больше голубого цвета. Его глаза ловят её взгляд, когда он оглядывает паб, приподнимая одну бровь с вызовом, словно спрашивая: «Может, хотя бы попытаешься притвориться?».       Она не хочет.       Через час он снимает ещё один слой одежды, расстёгивая запонки. Они сверкают на свету, вспыхивая серебряными бликами по всему пространству зала, и её почти притягивает к нему. Становится только хуже, когда он медленно закатывает каждый рукав, обнажая тёмные чернила на предплечье.       Он красуется, она знает это. Но она не возражает.       Гермиона жалеет, что не запомнила больше из Гербологии, когда понимает, что чернильные пятна на его руке — это на самом деле цветы. Даже с расстояния заметно, что на его коже запечатлён практически целый сад. От локтя до запястья — гроздья цветов и шипов в оттенках красного, серого, зелёного и чёрного. Она жаждет познать все детали, узнать, имеет ли каждая из них значение или они выбраны случайно.       Но она уверена, что Драко Малфой, каким бы тщеславным и заносчивым он ни был в детстве, не стал бы менять своё тело просто так. Без причины.       Каждая татуировка на его коже хранит свою историю, и она хочет увидеть их. Она желает почувствовать рисунки под своими пальцами, языком, прижатыми и отражёнными на её теле. От одной мысли об этом её грудь сжимается, а руки начинают дрожать. Он может стать её новым объектом изучения. В чернилах и в символах. Божественной иллюстрацией к тому, каково это — жаждать, бороться и всё равно проигрывать.       Она знает, что он уже не тот человек, каким был раньше. Это очевидно по тому, с каким мягким любопытством он смотрит на неё. Когда он встречает её взгляд с другого конца паба, в нём больше нет прежней самоуверенности. Они смотрят друг на друга скорее как равные, а не соперники, больше не обременённые бессмысленными предрассудками или убеждениями давно минувшей войны. Он исправился, прощён обществом и внешне носит шрамы своего выбора, как ещё один предмет дорогой одежды, сшитой на заказ. Не прячется, но и не гордится.       Гермиона едва не теряет его из виду, когда Джинни пытается втянуть её в разговор, слегка подталкивая под рёбра, чтобы привлечь её рассеянное внимание.       — Ты в порядке? — спрашивает она, понизив голос и проследив за тем, как Гермиона переводит взгляд с одной стороны паба на другую.       Малфой также наблюдает за ней. Не так открыто, но она распознаёт интерес, проступающий на его лице. Ему нравится её внимание. Это не удивительно, учитывая, кем он был. Избалованные дети не всегда способны скрыть свои глубинные черты характера.       Она что-то бормочет в ответ Джинни, но слова теряются в шуме, когда Малфой встаёт во весь рост. Он отводит от неё взгляд, чтобы собрать свои вещи и быстро попрощаться с ведьмами и волшебниками, сидящими вокруг него, и длинными, уверенными шагами направляется к двери.       Он доходит до неё, оглядывается и приоткрывает дверь кончиками пальцев достаточно долго, чтобы она догадалась, что это приглашение. Просто последовать за ним и узнать, насколько насыщенные цвета разливаются по его коже? В любом случае, она не намерена упускать возможность изучить Драко Малфоя.       Её сердце гулко бьётся под рёбрами, когда она хватает сумку, осушает свой напиток, прощается с друзьями и выбегает из-за стола. Ей приходится проталкиваться мимо грузных, пьяных тел, но она настигает его на полпути к точке аппарирования. Прохладный ночной воздух остро врывается в лёгкие, тянет и обжигает при глубоких вдохах, когда она пытается унять бешеное трепетание в груди.       Шаги Малфоя замедляются, когда до него доносится звук её шагов. С пиджаком и плащом, перекинутым через одну руку, и другой рукой в кармане, он являет собой образ непринуждённого ожидания. То, как он поворачивается на пятках, чтобы взглянуть на неё, и довольная ухмылка, растягивающая края его губ, говорит о том, что он знал, что она последует за ним. Это был лишь вопрос времени.       — Нравится то, что ты видишь, Грейнджер?       Он уже знает, что ответ утвердительный, но она считает, что он, по крайней мере, заслужил удовольствие услышать, как она это скажет.       — Как ни удивительно, да. Но не подумай, что я не заметила, как тебе это понравилось.       Его ухмылка превращается в полноценную улыбку, его язык высовывается, чтобы смочить нижнюю губу, прежде чем он говорит.       — Когда ты смотришь на меня так, будто я единственное существующее первое издание «Истории Хогвартса», разве можно меня винить? Мы оба знаем, что я всегда отличался тщеславием.       Она бы рассмеялась, если бы он не был прав. Но в данном случае он был. И пока они стояли на расстоянии друг от друга, она не стала утруждать себя излишними формальностями.       — У тебя есть татуировки.       Повернувшись к ней, он опускает взгляд на свою руку, словно никогда раньше не замечал этой татуировки. Он подносит её к свету, вертит и поворачивает, чтобы рассмотреть детали каждого цветка.       — Так и есть.       — Зачем? — спрашивает она. Это сложный вопрос, на который напрашивается дюжина разных ответов, но она примет любой из них, который он пожелает ей дать. Она знает, что они ничего не должны друг другу, поэтому любая доля правды — это практически дар.       Его взгляд темнеет, серебристо-серый цвет переходит во что-то более глубокое. Он делает два шага к ней и протягивает руку ладонью вверх.       — Это довольно личный вопрос, Грейнджер. Наверное, будет лучше просто показать тебе.       Время между ними проносится с каждым ударом её сердца. Оно стучит в такт тиканью часов, и ей требуется несколько секунд, чтобы осмелиться. Решение не сложное, не тогда, когда она так сильно этого хочет. Единственная сложность заключается в том, насколько сильно она этого желает, и в том, какие меры должна предпринять ведьма, чтобы убедиться в своей безопасности. Но она не обычная волшебница, и они оба знают, что она может постоять за себя. В каком-то смысле она так же уверена в себе, как и он. Они оба уверены в себе, оба спокойны, но не в отношении друг друга.       Поэтому, когда она делает шаг навстречу, касаясь его пальцев, он без слов аппарирует их.       Они едва успевают приземлиться, как его руки оказываются на её талии, удерживая её между своим телом и ближайшей стеной. У неё нет времени, чтобы рассмотреть обстановку, но она замечает мелькнувшую мебель и стены светлого цвета. Дерево тёплых тонов и мерцающие бра освещают комнату вокруг них, пока они дышат друг на друга, а лицо Малфоя находится на расстоянии шёпота от её лица.       Он прижимается своим лбом к её, впиваясь пальцами в её рёбра. Крепко, словно он хочет забраться под её одежду. Возможно, так и есть — она знает, что именно этого она и хочет, и, возможно, они желают одного и того же, в конце концов. Её руки сами собой хватают и тянут за его рубашку, и Гермиона мимолётно думает о том, как он отреагирует, если она расстегнёт пуговицы.       — Это дорого тебе обойдётся, — говорит он ей в губы. Когда его большие пальцы начинают водить невесомые круги, её блузка задирается вверх. Прохладный воздух пробегает по её животу, и она притягивает его тело к себе, чтобы сократить оставшееся расстояние.       Око за око? Это так банально, что она едва не смеётся.       — Я покажу тебе своё тело, если ты покажешь мне своё.       Единственное, что она может предложить ему, — это свою голую, веснушчатую кожу. Возможно, он проведёт языком по её веснушкам так же, как она мечтает сделать с его татуировками.       Малфой наклоняется ближе, проводит языком по её нижней губе, но он лишь пробует её на вкус, прежде чем отстраниться.       — Мы оба знаем, что это слишком просто. Я хочу чего-то большего. Чего-то более личного, — говорит он.       Гермиона почти поддаётся искушению коснуться его губ, но сдерживается. Ещё не время, ещё не время, твердит её разум. Её тело не соглашается.       — Я хочу… — он прерывается, чтобы снова попробовать на вкус её нижнюю губу, на этот раз слегка зажав её между зубами. — Чтобы ты произнесла моё имя, когда я заставлю тебя кончить.       Он улыбается, когда она потрясённо вдыхает, и продолжает.       — Мы оба знаем, что это произойдёт, Грейнджер. По тому, как ты наблюдала за мной весь вечер, я знаю, что ты так же сильно хочешь получить ответы, как и увидеть, что ещё скрывается под моей одеждой. Но ты не сможешь закрыть глаза и притвориться, что перед тобой не я.       Она не планировала этого, но мысль о том, что его имя — его настоящее имя — будет слетать с её губ, когда он будет входить в неё, когда он будет ласкать её клитор, а она будет извиваться на нём, заставляет её бёдра напрячься, а живот наполниться тревогой.       Это личное. Но с другой стороны, её просьба к нему — тоже.       — Согл… — она едва успевает договорить, как его губы впиваются в её, обрывая слова жарким поцелуем. Он задыхается одновременно с ней, осознавая, насколько правильным кажется прикосновение их ртов друг к другу. Её грудь вздымается, а возбуждение и волнение нарастают, распирая её рёбра.       Поцелуй хоть и страстный, но не торопливый. Он медленно раскрывает её, его язык прокладывает себе путь по её губам и проникает в рот. Его руки удерживают её на месте, одна на её бедре, другая на челюсти, и он овладевает ею, пока они оба не начинают задыхаться. Ей приходится приподняться, чтобы продолжить целовать его, опираясь на носки туфель, пока она не прижимается к нему всем телом так же крепко, как он к ней. Стена за её плечами твёрдая, но не настолько, насколько твёрд он.       Наконец, он отстраняется, удерживая её на месте, и она вздрагивает от внезапной потери. Его губы блестят и припухли, заставляя её рот раскрыться всё шире. Убедившись, что она не вцепится в него снова, он тянет руки к своей груди и начинает медленно расстёгивать рубашку. Пуговица за пуговицей, он наблюдает за ней, пока его грудь не обнажается, а ткань не спадает с широких плеч.       Дыхание Гермионы сбивается, застревая в горле, когда она начинает рассматривать его. Она ожидала увидеть бледную, почти фарфоровую кожу и тощие мышцы, испещрённые поблекшими шрамами. Но чего она не ожидала, так это того, что по его крепкой груди и прессу расплывается яркий цвет.       Ей хочется смотреть на всё сразу, но она чувствует, что должна сосредоточиться. Она не спешит, иначе у неё больше никогда не будет этой возможности. Он застывает как камень, когда Гермиона тянется к нему, никак не реагируя, когда её пальцы наконец-то касаются его кожи.       Сначала её притягивает синий цвет его шеи. Но теперь она понимает, что это не дым, как она думала вначале. Похоже, но светлее. Цвет струится из трещины его шрама от Сектумсемпры и тянется вверх по ключице, следуя за венами и артериями на шее несомненным магическим следом.       — Патронус, — шепчет она, осознавая увиденное. Но образ не телесный — в нём нет животного. Нет формы.       — Самое близкое, что я могу вызвать, — поправляет он. — Это напоминание.       Его голос глубокий и грубый, когда она проводит руками по его телу, ощущая, отслеживая и запоминая. В его груди раздаётся гул, когда она опускает пальцы, чтобы проследить линии шрамов до следующей татуировки.       — Кем ты мог бы стать? — вопрос тихий, но его ответ — нет.       — Тем, кем я не был.       Она понимает, что он несёт свои неудачи как напоминание. Таков смысл каждой из его татуировок, даже если он ещё не говорил об этом. Однако это не испепеляет бурлящее возбуждение и не гасит её интерес. Наоборот, всё происходит с точностью до наоборот. Он становится более цельным, более человечным, чем она предполагала раньше. Поэтому Гермиона двигается дальше, ища больше смысла в переливах цветов и форм. Другая половина его груди исчезает в ночном небе, темнея в месте, где россыпь созвездий усеивает переднюю часть его груди и до самого плеча. Их слишком много, чтобы сосчитать, и, вероятно, это его собственная вариация семейного древа. Не ограниченное рамками гобелена, с обтрёпанными краями и обгоревшими лицами.       — В основном, моя семья. Моя тётя Андромеда тоже, — уточняет Малфой по мере того, как она присматривается. Когда она устремляет на него взгляд, он замирает, наблюдая за ней с чувством, граничащим между желанием и вызовом. Она принимает его и прижимается губами к созвездию Дракона, не отрывая от него взгляда.       Гермиона отстраняется, будучи настолько увлечённой его татуировками, что почти не замечает серебряного мерцания в слабом свете вокруг них. Две одинаковые металлические шпильки пронзают его соски. При виде их она резко втягивает воздух через нос, и её тело напрягается, когда она протягивает руку, чтобы провести большим пальцем по одному из сосков. Он с гордостью смотрит, как она ласкает его грудь, его челюсть сжимается лишь тогда, когда вторая её ладонь присоединяется к исследованиям. Он позволяет ей изучать себя обеими её руками. Она проводит пальцами по гладкому металлу, почти чувствуя, как ощущения отражаются в её собственном теле, и сдерживает стон.       Знания того, что он покрыт татуировками, достаточно, чтобы взбудоражить её, но вид его пирсинга вызывает ещё большее возбуждение в её сердце. Она переминается с ноги на ногу, потирая бёдра друг о друга, отчаянно нуждаясь в его прикосновениях.       Гермиона не спрашивает, что это значит, потому что он выдаёт информацию раньше, чем она успевает подобрать слова.       — Боль воспринимается по-другому, когда ты можешь её контролировать, — говорит он, понизив голос. — Когда ты добровольно соглашаешься на неё, а не подчиняешься ей.       — И тебе это нравится? — спрашивает она, не уверенная, что существует правильный или неправильный ответ. Она чувствует, как он всё сильнее прижимается к её животу независимо от ответа.       — Я думаю, это очевидно.       На его слова она с улыбкой слегка прикасается к одному из пирсингов.       В его глазах вспыхивает жар, и он грубо хватает её, приподнимая на носочки, чтобы снова поцеловать. Но на этом он не останавливается, беря её за талию и поднимая, чтобы её бедра плотно обхватили его. Гермиона стонет от прикосновения, наслаждаясь силой его тела и уверенностью, с которой он несёт её через всю комнату.       Она должна быть обеспокоена тем, как быстро всё происходит. С точки зрения логики, это бессмысленно. С рациональной же стороны, ей следовало бы оторваться от него, вместо того чтобы тереться о твёрдую длину, упирающуюся ей в бедро. Ей следовало бы обратить внимание на то, где она находится и куда он её ведёт. Она не должна цепляться за его плечи, когда он опускает её на какую-то мягкую поверхность.       В это мгновение Гермиона решает, что ничто не имеет значения. Всё это не имеет значения. Единственное, что важно — это жар, нарастающий между ног, и то, как сильно Малфою нравится ощущение её тела под своим.       На этот раз, когда он отстраняется, то снимает с неё блузку. Одним лёгким движением ткань исчезает, присоединяясь к его вещам, лежащим на полу. Он делает шаг назад, и она обнаруживает, что лежит на кровати. Гермиона разрывается между разглядыванием обстановки его комнаты и наблюдением за тем, как его пальцы тянутся к пуговицам брюк.       Брюки побеждают.       Спустив их, он открывает ей обзор на новую татуировку, скрывающуюся под поясом его боксеров и проступающую по нижнему краю на бедре. Грубые, простые символы безошибочно узнаваемы, даже если их прикрыть. Руны.       Малфой проводит ладонью по ткани своих боксеров, скользит рукой выше, чтобы сжать кончик, но потом замирает.       — Раздевайся, — приказывает он, ожидая, что она продолжит начатое.       С учётом желания, которое она ощущает в своей груди, ей не нужно много времени. Она бесцеремонно расстёгивает лифчик и бросает его на край кровати. Чтобы снять брюки, ей требуется немного потрудиться, откинуться назад, чтобы стянуть их с бёдер, но вскоре они исчезают и летят в кучу. Она оставляет трусики, радуясь, что выбрала кружевную красную пару, и ждёт.       Око за око, думает она и дарит ему свою лучшую улыбку.       Довольный, Малфой продолжает. Он с мучительной медлительностью стягивает боксеры с бёдер, одновременно обнажая каждую выгравированную руну и толстый член.       — Кеназ, — он начинает с первого символа, проводя большим пальцем по краю. — Некоторые считают её маяком истины, но я предпочитаю рассматривать её как путеводный свет.       Желудок Гермионы вздрагивает, и она садится на кровати. Подняв одну руку, чтобы откинуть назад длинные пряди волос, он снова ухмыляется. Его пресс напрягается, когда он опускает взгляд на своё тело.       — Я ещё не изучил её до конца, я знаю.       — Продолжай, — призывает она.       — Прикоснись к себе, — предлагает он. Она касается. Её рука опускается под пояс трусиков и без промедления проникает между ног. Раздвинув бёдра, она откидывается назад, опираясь на одну руку, и медленно поглаживает свои гладкие складки под кружевом.       Даже сквозь чернила она видит, как краснеет его грудь. Его соски твердеют, а пирсинг вновь начинает блестеть на свету. Это практически отвлекает её, и она не может решить, на какую часть его тела ей хочется смотреть больше. Он решает за неё, возвращая её внимание к своему мускулистому бедру.       — Райдо — руна пути, — его голос звучит грубее, он вновь ласкает свой член, не отрывая глаз от красной полоски между её бёдер. То, как он поглаживает себя, побуждает её пальцы проникать глубже, дразня вход, прежде чем снова коснуться клитора. — Уруз — сила.       — А Феху — богатство? — поддразнивает она, откидывая голову назад, когда её клитор начинает набухать. Это приятно, но под его прикосновениями ощущения были бы ещё лучше.       — О, у меня этого предостаточно, — легко отвечает он, опустив обе руки, чтобы обхватить её лодыжки. Он тянет её на себя за обе ноги, пока она не оказывается на краю кровати, а ладонь остаётся зажатой под трусиками. Она тяжело дышит, то ли от потрясения, вызванного его хваткой, то ли от того, как пристально он смотрит на неё, она не уверена.       Когда его рука пробирается по её ноге, проводя по бедру, она находит в себе силы схватить его за запястье. Это та рука, что усыпана цветами, и она держит её перед собой, отрывая свои пальцы от собственного центра. Блестящими пальцами она обводит контур его Тёмной метки, слегка поблекшей, но окружённой настоящим садом жизни. Его живот напрягается, и Гермиона поднимает на него глаза, чтобы убедиться, что он смотрит на неё, прежде чем начать двигаться.       Его челюсть сжимается, а ноздри раздуваются, готовые произнести замечание. Но она игнорирует его подозрения вместе с бабочками в животе, вместо этого наклоняется вперёд, чтобы лизнуть его татуировку, прослеживая тот же путь, который только что проделали её пальцы. Он на вкус как соль, кожа, чернила и всё, чего ей не хватало.       — Блять, — говорит он на дрожащем выдохе, и это единственное предупреждение, которое она слышит, прежде чем его рука обхватывает её горло и он толкает её обратно на кровать. Его рот следует за ней, настигая её губы, в то время как её собственные руки поднимаются, чтобы схватить его за запястье и предплечье. Даже если её ногти слишком сильно впиваются в его кожу, он не обращает на это внимания. Вместо этого он целует её со свирепостью, от которой захватывает дух, завладевая её ртом и вылизывая каждый сантиметр. Он мокрый и горячий, и она задыхается от отчаяния, пытаясь не отставать.       Он покусывает её. Кусает. Захватывает её губу между зубами и тянет. Его рот движется вниз по её челюсти и шее, а рука ослабляет свою хватку на её горле только для того, чтобы оставить дорожку отметин, от которых наверняка останутся синяки. Его член ударяется о неё, трётся между ног, но их разделяет тонкий кружевной барьер её трусиков. Это не останавливает его: он толкается, понемногу проникая внутрь, и она чувствует сладкое, вызывающее зависимость давление там, где ей больше всего нужно.       Когда он захватывает её сосок зубами, она чуть не падает с кровати, а его рука возвращается на своё место вокруг её горла. Он держит не сдавливая, но крепко, и не отпускает, пока сосёт, щиплет и ласкает языком, до тех пор, пока она не выкрикивает его имя.       — Малфой, Малфой…       Но это не то, что ему нужно. Он удерживает её, пока она не начинает извиваться, наклоняя её тело и покачивая бёдрами, чтобы проникать глубже. Всего лишь сдвиг влево, и это всё, что ему требуется, чтобы проскользнуть за край кружева и попасть прямо в жар её центра.       — Скажи это, — требует он у её груди.       Она не скажет. Не сейчас. Это не было уговором.       — Нет, пока ты не заставишь меня кончить.       Гермиона знает, что такому мужчине, как Малфой, необходимо добиваться чего-то. Что-то, за чем можно гнаться. Ему дали всё, преподнесли на блюдечке с голубой каёмочкой. Но она — не лёгкая добыча.       Когда он рычит от разочарования, она улыбается. Отстранившись, он встаёт во весь рост, но держит руку на её шее, а другой поглаживает нижнюю часть её трусиков. Его ладонь прослеживает внешний край, но он ждёт, пока она начнёт извиваться, чтобы отбросить их в сторону и ввести в неё палец.       Весь воздух быстро покидает её лёгкие, спина выгибается, а тело рефлекторно прижимается к нему в поисках большего.       — Боже, ты вся мокрая, — говорит ей Малфой, замедляя движение пальца, чтобы она почувствовала каждую мучительную частичку его.       — Для тебя, — соглашается она. Она была влажной задолго до того, как взяла его руку в пабе возле точки аппарации, и уже слишком поздно прятаться за смущённым и робким видом. Вместо этого она шире раздвигает бёдра и сжимает его руку, пока его палец не погружается так глубоко, что она чувствует холодное давление его перстня. Вплоть до костяшки. — Ещё.       Больше его, его руки, его члена или его татуировок — ей всё равно.       Должно быть, Малфой чувствует себя великодушным, потому что, когда он вводит второй палец в её влагалище, он продолжает говорить.       — На моём плече фамильный герб, но он расколот.       Если она закроет глаза, то сможет представить себе это. Оттенки зелёного и чёрного, по бокам драконы. Её грудь начинает подпрыгивать, когда его рука увеличивает темп, а большой палец легко скользит к её клитору.       — О… Малфой… — вскрикивает она, когда он увеличивает трение. Он трахает её рукой, прижимая к кровати, пока она стонет, а он продолжает.       — Я расскажу тебе о каждом цветке на моей руке, как только посажу тебя на свой член, — обещает он. — И ты не кончишь, пока я не закончу.       — Да, да, — судорожно кивает она, чувствуя, как нарастает оргазм, и мысль о том, что он так долго оттягивает её удовольствие, почти выводит из равновесия. Она различает цветы с того места, где его рука обхватывает её шею, упираясь в ключицу, и их должно быть не меньше дюжины, а может, и двух.       Она сжимается вокруг его пальцев, и он ухмыляется, загибая их и потирая её внутренние стенки.       — Тебе нравится это, да? Конечно, ты хочешь узнать всё настолько же сильно, насколько хочешь кончить. Такая хорошая маленькая ученица.       Когда он убирает руку, она стонет, её тело замирает от внезапной и мгновенной потери. Но она не сдаётся, даже когда он снимает с неё кружева и становится между её бёдер.       — Лучшая, — говорит она ему с придыханием.       Он удерживает её взгляд, прижимаясь к ней, обхватывая член рукой, чтобы податься вперёд и войти в её жар. Она чувствует лёгкое жжение, когда он растягивает её, но вскоре расслабляется. К тому времени, как он полностью погружается в неё, его шея напряжена до предела, и она понимает, что никогда не была настолько заполненной. Они оба задыхаются, пока Малфой возвышается над ней, и она обхватывает ногами его бёдра и талию, чтобы подстегнуть его к движению.       Когда он покидает её, она чувствует, как трепещут внутренние стенки. Он снова входит в неё, сначала медленно, неглубокими выпадами, от которых она стонет.       — Чёрт, Малфой, как же это приятно…       Его руки обхватывают её бёдра, когда он двигается, напрягаясь с каждым толчком. Гермиона встречает каждое его движение, подаваясь ему навстречу, пока не находит трение у основания его члена. Её глаза закатываются, когда он сильнее прижимается к ней, и, наконец, начинает говорить.       — Первые татуировки, которые я сделал, были для моей матери, — его голос почти прерывается, и это единственный признак того, что он чувствует себя таким же неуправляемым, как и она. Её бёдра напряжены и дрожат, трепеща от острой потребности, которая зарождается в её теле. — Нарциссы вокруг моей Метки. Кроме Дамблдора, она была единственной, кто пытался спасти меня.       Гермиона знает, что она не должна так заводиться — не должна наслаждаться болезненными воспоминаниями, которые навевает их секс, но ей нравится, и это действительно так. Пусть это станет раскаянием, искуплением, чем угодно. Но она не может насытиться.       Открыв глаза, она сосредотачивается на цветных линиях, которые кружатся вокруг чёрного цвета его Тёмной метки. Нарциссы белые и расположены вокруг внутренней части татуировки.       — Не останавливайся, — просит она, извиваясь в его руках. Её бёдра подхватывают каждый толчок, и она чувствует, как становится у́же. Её пальцы зудят от желания дотянуться до клитора и прикоснуться к нему, но она знает, что, как только она это сделает, всё прекратится.       Малфой откидывается назад и усиливает удары, двигая своим телом с такой плавностью, что Гермиона едва не разваливается от глубины проникновения его члена.       — Потом я добавил анютины глазки, — продолжает он. — По очевидной причине, хотя она их ненавидит. Но, опять же, как и все остальные.       Все, кроме меня, хочет добавить она, но не делает этого. Вместо этого она заглушает свои стоны и крепко сжимает его руки, держась за них, пока они находят идеальный темп.       — Увядшие амариллисы — за мою гордость. Герань — за мою глупость. Бархатцы — за печаль и ревность.       Малфой напрягается, стараясь сохранить ровный голос, каждое его слово звучит всё тише, пока он продолжает трахать её. Но ей это нравится, она впитывает каждый слог, не сводя глаз с его лица. Его черты разглаживаются от удовольствия, он не обращает на неё внимания, очевидно, концентрируясь исключительно на том, как чувствует себя её тело, и на том, как сосредоточиться, чтобы озвучить обещание, которое он ей дал.       — Скорбишь о том, что потерял?       Хотя она знает ответ, она всё равно хочет услышать это из его уст.       Вытянув руки, чтобы обхватить её голову, он меняет своё положение, наклоняясь ближе к её телу. Его бёдра не перестают биться о её, становясь всё тяжелее, всё настойчивее. Почти в гневе.       — Для наших друзей и однокурсников, — поправляет он. — Они не должны были подвергаться опасности. Никто из нас не должен был. Даже ты.       — Даже я, — повторяет Гермиона, когда он целует её. Его поцелуй мягче, чем резкие толчки его члена, но она не обращает внимания. Она позволяет своим рукам следовать по линиям его груди до шеи. Его волосы слишком коротко подстрижены сзади, чтобы она могла запустить в них пальцы, поэтому она ищет более мягкие локоны у его макушки. Она крепко держит его, пока они целуются, извиваются и трахаются, желая друг от друга большего.       Они остаются в таком положении несколько долгих минут, целуясь, их языки и рты подражают соединению их тел. Гермиона настолько мокрая, что он легко скользит между её бёдер, липкость её возбуждения достигает её задницы и клитора.       Его толчки ускоряются, становясь всё короче и резче, и именно он разрывает поцелуй.       — Блять, как же в тебе хорошо.       Чистая правда в его голосе заставляет её крепче прижаться к нему, а напряжение в основании позвоночника становится всё труднее игнорировать.       — Я близко, — предупреждает она. — Я так близко.       Руки Малфоя тут же обхватывают её тело, обвивают спину и прижимают их тела друг к другу. Одним лёгким движением он приподнимает её и кружит их, пока он не оказывается сидящим на кровати, а Гермиона — на его бёдрах, полностью меняя их позиции.       Испуганный возглас срывается с её губ, прежде чем она успевает его остановить, но внезапное перемещение заставляет её подпрыгнуть на его члене.       — Боги.       Выругавшись, он откидывает голову назад, очевидно, так же поражённый ощущениями, как и она.       Когда его ладонь опускается на её задницу и призывает её начать двигаться, она переносит свой вес на колени и делает именно это.       — Быстрее, пожалуйста.       Она не уверена, сколько сможет выдержать. Они оба становятся всё неистовее, и, несмотря на то, что она теперь сверху, Малфой продолжает двигаться навстречу её движениям. На мгновение она прячет голову в основании его шеи, вдыхая аромат пота и одеколона. Она проводит языком по линиям его несостоявшегося Патронуса, и Малфой замирает. Тогда она повторяет это снова, облизывая и посасывая татуировку, чтобы подтолкнуть его к действию.       — Розмарин, чтобы помнить, — выдыхает он, когда она прижимается к нему изо всех сил. — Пионы за стыд.       — Да, да, — повторяет Гермиона. Их тела настолько потные, что они легко скользят друг по другу, и она раздвигает бёдра шире, чтобы опуститься ещё ниже. Когда его татуированная рука ложится на её плечо, чтобы направлять её движения, она берёт его за запястье.       Поднеся ко рту, она целует его. Она проводит ртом по каждому цветку, нанося откровенные, влажные поцелуи на его кожу. Другой дрожащей рукой находит его сосок и проводит большим пальцем по металлу лёгкими круговыми движениями.       — Ирис, для надежды.       Она видит, как подрагивает его горло, когда он сглатывает, и его бёдра подаются вперёд от ощущения того, как она целует и облизывает его татуировки. Её большой палец сильнее надавливает на его пирсинг, и она надеется, что боль пронзит его так, как нужно. Она не останавливается, даже когда протяжные стоны вырываются из его груди. Гермиона продолжает раскачиваться на нём, поддерживая темп, когда он не в силах, и в тот момент, когда её язык прочерчивает линию от его запястья до предплечья поверх Тёмной метки, он срывается.       Он кончает с низким стоном, его тело напрягается под ней, когда она вылизывает свой путь через сад, который он посадил, чтобы искупить свою вину. Прямо над его ужаснейшей ошибкой, и она вгрызается в неё зубами. Помечая её и его одновременно. От новых ощущений он толкается в неё, сотрясаясь в волнах оргазма, и она чувствует, как его сперма пульсирует глубоко в её животе. Это заставляет сердце трепетать, её влагалище напрягается, но этого недостаточно. Это не…       Малфой снова двигается, едва придя в себя, но его серые глаза темнеют от решимости. Он поднимает её тело и отрывает от себя, толкая обратно на кровать, прежде чем она понимает, что он делает. Она едва успевает улечься, как он оказывается между её бёдер, железной хваткой раздвигает её ноги и погружается в неё, чтобы провести языком по её клитору.       Гермиона почти вскрикивает от ощущений. Это неожиданно и грубо, но именно то, что она хочет. Он засасывает её между губами, слегка проводя по ней языком. Как только она привыкает, а её тело раскрывается и расслабляется под воздействием его рта, он вводит два пальца в её влагалище. Дополнительной наполненности и ощущения того, как его семя вытекает из неё вокруг его собственной руки и языка, достаточно, чтобы перевести её через край.       Она срывается на громкий стон, её тело выгибается навстречу ему так же, как её губы формируются в слова, которые он вынудил её произнести.       — Драко, о боги, Драко…       Наслаждение бурлит в её венах и разливается по конечностям, начиная с его пальцев, загибающихся внутри неё, и до самых кончиков её пальцев, зарытых в беспорядочные локоны его волос, пока она извивается на его языке. Когда-то причёсанный и ухоженный, сейчас он такой же необузданный, как и она, и это прекрасно. Правильно.       Когда мужское тело присоединяется к ней на кровати, бок о бок и плечом к плечу, они молча переводят дыхание. Она не чувствует неловкости, как ожидала, даже когда он снова начинает говорить.       — Сад был первым, что моя мать восстановила в поместье, когда всё закончилось. Мне показалось правильным, если я попытаюсь сделать то же самое. Всё остальное пришло потом.       Гермиона сглатывает, в горле пересыхает, а сердце необъяснимо сжимается от его признания.       — Они мне нравятся.       Малфой одаривает её сонной, довольной улыбкой.       — Я знаю.