Colours that Matter

Ближе к вечеру его начало потряхивать. Натянутые нервы звенели от каждой неосторожной мысли. Казалось, что Кё поймёт всё с самого первого письма, которое должно было прийти сегодня, и весь его план обвалится неумело возведённым карточным домиком. Вероятность этого была, конечно, практически нулевая, но когда ты сам в курсе планируемых событий, то неизбежно охватывает параноидальная паника, что все твои замыслы видны как сквозь прозрачное стёклышко. Не то чтобы Аказа сильно расстроится, окажись Кёджуро настолько прозорливым. Напротив, это избавит его от шестинедельного томительного (и одновременно сладостного) ожидания. Куда сильнее его ударит, если в самый ответственный момент по прошествии этого срока Кё начнёт мяться и мямлить о том, что ему нужно подумать или что он пока не готов. А то ещё хуже — просто скажет «нет». Последнее было крайне сложно себе представить, но уже одна попытка это сделать заставляла ёжиться от неприятного холодка, пробирающегося под кожу. Чего он точно совсем не ожидал, так это по возвращении домой обнаружить угрюмую тучу вместо своего нежного тёплого солнца. Даже под конец самого тяжёлого дня Кё приберегал для него улыбку-другую. А если нет, то Аказа делал всё, чтобы завоевать хотя бы одну. Поначалу он вовсе решил, что Кё, как и вчера оказавшийся дома намного раньше, снова его не дождался и уже спит давно. Но когда он сам, приготовившись ко сну, вышел из ванной, Кёджуро сидел в кровати. Руки сложены поверх одеяла. На тумбочке рядом горит лампа — неподвижный маяк, чей свет, бросавший мягкие тени на лицо мужчины, манил Аказу к себе, как утомлённого долгим плаваньем моряка, истосковавшегося по родной земле. Его родной землёй был Кёджуро, и в любой другой вечер он бы уже бросился целовать прибрежный песок, нырнул бы под одеяло, чтобы согреться чужим теплом. Но что-то в серьёзном лице Кё дало понять, что на сей раз его милый берег заиндевел. Резкий контраст с привычной обстановкой домашнего покоя и уюта был очевиден, но в чём Аказа мог успеть провиниться и заработать такой взгляд, когда они виделись в последний раз только утром? Может, у Кё просто день не задался или случилось что на работе? — У тебя всё в порядке? — прямо спросил Аказа, интуитивно уловив, что сейчас лучше остроумием не блистать. Опустившись на край кровати со своей стороны, он не торопился забираться под одеяло, давая понять, что готов выслушать, сколько бы времени это ни заняло. — А у тебя? — Кёджуро ответил вопросом на вопрос. Без сарказма, без яда, однако уж лучше бы так, чем слышать в этом голосе расстройство, граничащее с разочарованием. Так хотя бы можно было возмутиться, что Кё выёживается, а не чувствовать себя побитым псом, который сам не знает, в чём напортачил. — Мне казалось, ты предпочитаешь разделять жизнь и работу. Или это касается только твоей работы? Никаких иных вариантов не оставалось, кроме самого очевидного. — Ладно, я понял, что речь о письме. — Да, о нём. — Но что тебя так задело, я не пойму? — нахмурился Аказа. Он ведь даже подстраховался и в последний момент пририсовал смайлик в конце, чтобы дать Кё понять, что это он всё любя. — Зачем было присылать свои вроленные угрозы прямо в «Кэйка»? Аказа непроизвольно дёрнул уголками губ, почувствовав толику облегчения. Как он и планировал, Кё подумал об их извечном противостоянии в Демонслеере, где его безуспешно пытались переманить в касту демонов. Правда, за этот неосмотрительный проблеск радости тут же пришлось поплатиться. Кёджуро воспринял его улыбку по-своему. — Это не смешно, Аказа. Боюсь представить, что подумал Танджиро, когда… При упоминании незнакомого имени мозг едва не отключился, а то беспокойное существо, что росло и крепло внутри на протяжении целого дня, питаемое волнением, мгновенно ощетинилось. — Что ещё за Танджиро? — вопрос сам сорвался с его языка. Кто этот чёртов Танджиро и какого чёрта письмо попало в руки к нему? Аказа принадлежал к ревнивому десятку, но обычно дальше шутливых замечаний он свою ревность не пускал. Кёджуро был слишком честным и порядочным, чтобы очернять его домыслами, рождёнными не самой светлой стороной натуры Аказы. Той, что не хотела делить Кё ни с кем и чаще всего поднималась к поверхности в минуты их наибольшего единения. Не обязательно интимного, когда его затапливало любовью, настолько неземной, что он буквально чувствовал циркуляцию вечности, из которой она родилась. Порой это могло быть просто внезапным секундным озарением, когда он ловил на себе взгляд Кё или сам ловил его руку, чтобы поддержать, удержать, а то и без всякой на то причины. В такие моменты Аказа мечтал, чтобы весь мир вокруг сгинул, чтобы не осталось никого, кроме них двоих, и чтобы ему не пришлось больше делить внимание любимого ни с одним живым существом. Или Аказа просто хотел видеть в Кёджуро слишком честного и порядочного, а на деле просто идеализировал самого обычного человека? За подобные размышления сразу же захотелось себя казнить, потому что им противостояли три года бережно хранимых воспоминаний. И если все те улыбки и смех, что Кё ему дарил, его ласка и заботливые бурчания, и слова шёпотом в темноте — если это не было искренностью, то Аказа тогда не знал, что под этим понятием вообще можно подразумевать. — Танджиро — мой новый помощник. Я тебе говорил вчера. Всё, что помнил Аказа о вчерашнем вечере, когда он своей вознёй разбудил Кё, это только то, как они попытались урвать от уходящего дня небольшой кусочек, жалуясь друг другу… Или это только Аказа жаловался? Прежде чем погрузиться в объятия сна, он, найдя покой в объятиях Кё, только пробормотал что-то про то, как ненавидит всех этих важных шишек, выбирающих «Кидзуки» для своих заседаний, которые непременно заканчиваются не раньше полуночи. Должно быть, именно тогда Кёджуро и поделился с ним той информацией. — Может быть, я не так строг, как ты, со своими подчинёнными, — между тем, продолжал Кё, и на сей раз Аказа слушал его предельно внимательно, — но дружеская атмосфера не равнозначна отсутствию всяких границ. Сегодня почтой занимался Танджиро, а мне потом перед ним пришлось краснеть. Что он мог подумать! И это в первый же день работы… Да какая разница, что какой-то непонятный чёрт с горы мог подумать? Нет, Аказа знал, что Ренгоку иногда действительно переживал о реакции окружающих, но то касалось исключительно сугубо личных вопросов. А в том письме, которое он специально составил так, чтобы Кё не раскусил его намерения с первых же строк, а подумал об игре, ничем подобным и не пахло. Отшутился и пошёл работать дальше. Ничего такого, из-за чего стоило устраивать сцену. Если только этот чёрт с горы был никаким не чёртом. И не с горы. — И как давно вы с этим Танджиро знакомы? — Аказа скрестил руки на груди, к этому моменту уже не в силах ничего поделать и погребая самого себя под несущимся оползнем из страхов и ревности. Беспочвенных. Однако в ближайший месяц он собирался сделать, возможно, самый важный шаг в своей жизни. И если этот шаг вёл его на тёмную дорожку, а не в светлое будущее, то хотелось бы иметь возможность узнать об этом до того, как он зайдёт слишком далеко. Хотя куда дальше. Аказа был без ума от человека, что прямо сейчас нервно мял ткань одеяла на своих коленях. Осталось только выяснить, сказалось ли это безумие на его способности оценивать ситуацию трезво. — Я же сказал, это был его первый рабочий день, — недовольно поджал губы Кё. — Ты меня вообще не слушал? — И что? Будто вы не могли раньше познакомиться. Может, поэтому ты и взял его к себе. Кёджуро молча уставился на него, словно до него только-только дошло, что происходит и чем вызваны все эти вопросы. — Он пришёл по рекомендации Кейзо, — ровно произнёс он, но по напряжённым плечам и недоброму, предупреждающему блеску в глазах было ясно, его самообладание постепенно тает. — И ему пятнадцать, Аказа. Аказа чуть не застонал от отчаяния. Это не то, что он хотел услышать. А если бы не пятнадцать? А если бы вместо этого Танджиро был кто-нибудь другой? Он хотел услышать от Кёджуро, что ему не был нужен никто другой, кроме него, а не что он не был заинтересован в подростках. О том, что Кё не извращенец, он и без того знал. Самая потаённая фантазия Ренгоку, которую Аказа из него едва ли не клещами вытянул, заключалась в том, чтобы заняться любовью под зеркальным потолком. После всех отнекиваний и увиливаний от прямого ответа, Аказа ожидал услышать что-то более социально-аморальное, а не это невинное пожелание. Знал бы он тогда, какой эффект возымеет на Кё отражение их переплетённых тел, то не стал бы дожидаться свободного вечера, а сразу бросился бы на поиски подходящего лав отеля. Кё всю спину ему расцарапал и расшумелся так, что ошарашенному Аказе едва хватило выдержки, чтобы не кончить в него позорно быстро. Мысленно выругавшись, Аказа прикрыл глаза и устало потёр переносицу, не понимая, что его злит сильнее — что он так открыто спустил свою ревность с поводка прямо при Кёджуро и теперь корил себя за эту опрометчивость, или что… — То есть, — поняв, что по крайней мере сейчас ему нечего опасаться соперничества, Аказа зацепился за другой тревожащий его факт, — оставшись без всякой помощи, ты взял на работу пятнадцатилетнего обалдуя? Это шутка такая что ли? Кё так трясся над своей кондитерской, души в ней не чая и вкладывая в неё всего себя практически без остатка, что у Аказы вызывало искреннее недоумение, а порой даже вводило в ступор то, как безответственно всё тот же Кё при этом подходил к выбору персонала. Словно для этого человека существовали только две крайности: первая — тянуть всё на своём горбу в одиночку, вторая — нанимать максимально неподходящих на роль помощников людей. Сначала Канроджи-сан, у которой то хомячок умер, то очередная драма на любовном фронте. Они с Кё сдружились на тех кулинарных курсах, которые окончили три года назад, а спустя ещё где-то полгода добрый Ренгоку пригрел её под своим крылом. Да, у неё была почасовая ставка, а потому каждое её «Ах, Кёджуро, можно я сегодня пораньше уйду?» ей же боком и выходило. И да, десерты у неё получались почти такими же достойными, как у Кё. Да и клиенты её любили не меньше, но эта тотальная ненадёжность, когда дело касалось графика работы приводила либо к тому, что её подменял и так упахивающийся Ренгоку, либо к тому, что «Кэйка» лишалась части прибыли. Казалось бы, подумаешь, на какой-то час пораньше закроется. Однако час сегодня, пара часов завтра, потом ещё часик-два. Так и глазом моргнуть не успеешь, как накопится приличная гора таких исключений, которые всё больше и больше превращались в правило. Затем в один ужасный день их тандем пополнил ещё один кадр. Правда, долго он не продержался. Не успел завершиться его испытательный срок, как Тамио Энму просто-напросто не вышел на работу и пропал со всех радаров, сколько Кё и Мицури его не вызванивали. Даже съездили по указанному им при приёме на работу адресу, но им никто не открыл. Позже выяснилось, что его посадили за сбыт краденой техники, которую он вечерами добывал у спящих пассажиров в пригородных поездах. Как это выяснилось, спросите вы? А очень легко, ответил бы разъярённый Аказа. В «Кэйка» потом ещё неоднократно наведывались следователи по этому делу, вынюхивая, не является ли кондитерская одной из тайных точек, через которые вор толкал свой товар. Ренгоку в тот период изрядно потрепали нервы, а Аказа вообще чуть не поседел, превратившись в бледную и страшную копию Тенгена, который, к слову, тоже с самого начала не был в восторге от этого Энму. И это был тот редкий случай, когда Аказа был солидарен с близким другом Кёджуро. К счастью, в тот раз всё обошлось. К несчастью, Ренгоку, кажется, так ничему и не научился, раз теперь взял к себе какого-то пятнадцатилетнего сопляка. — Ты бизнесом занимаешься, а не благотворительностью! Но будешь продолжать в том же духе, то благотворительность понадобится уже тебе самому! — Ты всё сказал? — отчеканил Кёджуро неожиданно сухо, и это почти остудило пыл Аказы. — Если нет, советую остановиться прямо здесь и сейчас. Я не собираюсь выслушивать от тебя очередную нотацию о том, какой из меня никудышный хозяин. Особенно на фоне того, что ты этому сам способствуешь, своими розыгрышами ставя меня в неудобное положение перед моими сотрудниками. Аказа ошалело моргнул, наблюдая за тем, как Кё раздражённо шуршит одеялом, возвращает свою голову на подушку — ложась, разумеется, спиной к нему — и выключает лампу на тумбочке, моментально погружая спальню в темноту. — Нихрена ты не понимаешь, Кё, — зло проворчал Аказа, откидывая одеяло со своей стороны и грузным камнем падая на подушку. Он, чёрт возьми, беспокоился об этой треклятой кондитерской не меньше Ренгоку. Но тот этого всё никак не мог понять. Или просто не верил. Иногда это страшно бесило. А ещё бесило то, что Аказа за вверенный ему ресторан не переживал так, как за чужую кондитерскую. К «Кидзуки» он относился просто как к месту работы, а «Кэйка»… «Кэйка» — это другое. Уснуть не получалось ещё очень долго. И Аказа гадал, только ли у него с этим проблемы или Кёджуро тоже притворяется, что спит. Не раз и не два возникало острое желание перевернуться на другой бок, придвинуться ближе и сгладить объятиями, смыть поцелуями всё, что произошло только что. Постель — для примирений, но никак не для ссор.

***

Постель — для чего угодно, только не ссор. Для сна. Для любви. Для ленивых вечеров под Нетфликс и взаимные «Нет, это ты тут накрошил!» И для примирений, конечно же. Впрочем, сегодняшнее их примирение началось задолго до того, как Ренгоку толкнул полураздетого Аказу на кровать. Он ещё был в «Кэйка», принимал последних посетителей и вместе с Танджиро приводил кухню в порядок, когда Аказа молча прислал ему несколько фотографий еды, которую предлагал прихватить с работы к ужину. Поколебавшись немного, Кёджуро написал, что хочет приготовить всё сам. Аказа ничего не ответил, но, вернувшись домой всего на каких-то полчаса позже Кёджуро, присоединился к нему и вместе они довели до ума одэн, ради которого даже крошечную портативную печку пришлось достать. Правда, потом они оба ещё долго сидели и вздыхали над кастрюлей, в которой томилось непомерно сытное и горячее для жаркого лета блюдо. Ренгоку первым предложил повременить с окончанием трапезы и заняться вместо этого чем-нибудь другим. Аказа согласился так поспешно, будто только того и ждал. Ждал ли он, что чем-нибудь другим окажется секс, судить было сложно, потому что, несмотря на проведённый вдвоём вечер, они так нормально и не поговорили, лишь обменивались короткими, бессодержательными фразами, обходя стороной предмет их вчерашнего разногласия. Ренгоку, если честно, тоже не знал, чего он сам ждал. Просто опасался, что все эти осторожные шажки, которые каждый из них этим вечером сделал навстречу друг другу, смоет, как с прибрежного песка, какой-нибудь неосторожной волной плохо сформулированных мыслей. Какими бы глубокими ни были его привязанность и любовь к Аказе, иногда он его не понимал. Как вчера, когда мужчина накрутил себя неизвестно откуда взявшейся ревностью. Или как сегодня, когда он подверг бедного Танджиро той глупой проверке на вшивость. Однако, пожалуй, это работало в обе стороны: наверное, и Аказа временами не понимал его, Ренгоку. И в этом не было ничего страшного. Такова природа любых человеческих взаимоотношений. Тем не менее, Ренгоку не выносил ссор, особенно с Аказой. От гнетущей тяжести не избавляло даже понимание, что ты прав. А действительно ли прав? Если не считать той вспышки раздражения, что охватила его после того, как Аказа заявился сегодня посреди дня в «Кэйка» и устроил цирк с куриёканами, Кёджуро, остыв немного и проанализировав их разговор накануне, не мог не признать — он перегнул палку. В том, что письмо прочитал именно Танджиро, ничьей вины не было. Так сложились обстоятельства, а Аказа уж точно не планировал этим ни подрывать авторитет Ренгоку, ни устраивать ему проблемы. Всего лишь шутка, которая пошла не по плану. Как пошёл не по плану и их вчерашний разговор, который Кёджуро изначально вовсе не собирался доводить до точки кипения. Однако слово за слово, и вот он полночи провёл без сна, а утром проснулся один в холодной постели, потому что Аказа, видимо, не желая с ним пересекаться и портить себе перед работой настроение, ушёл ни свет ни заря. Не желая, чтобы словом за слово рухнул нынешний шаткий мир, Кёджуро решил укрепить его делом. А потом, когда они оба будут куда спокойнее и расслабленнее, можно будет и поговорить нормально. — По поводу писем… — хрипло пробормотал Аказа, всё ещё восстанавливая дыхание. Ресницы затрепыхались, открывая перед Кёджуро голубые глаза, всё ещё подёрнутые пьяной дымкой. — Писем? — не понял Ренгоку, а в следующую секунду его прошибло холодным потом. — Их было несколько? Перед внутренним взором лихо пронеслась сцена, в которой юный Камадо вскрывает сразу несколько конвертов, читает их, но успевает протянуть ему только одно. Или по какой-то причине утаивает остальные. Нет-нет, он же сегодня чётко сказал «то письмо», а значит ему в руки попало лишь оно. В то, что Танджиро способен так откровенно лгать, ему не хотелось верить. — Будет, — пояснил Аказа, целуя Кёджуро в напряжённое плечо. — Ещё пять штук. Поэтому, чтобы не травмировать тонкую душевную организацию своего помощника, лучше забирай почту по вторникам сам. — Тебе обязательно присылать их в кондитерскую? — осторожно поинтересовался Ренгоку, не вкладывая в свой вопрос никакого неудовольствия, всего лишь невинное любопытство. — Да ты в наш домашний ящик даже не заглядываешь! — фыркнул Аказа. — Если бы не я, так бы ты и проворонил приглашение на мальчишник Томиоки. — Почему у всех моих близких какая-то нездоровая тяга к почтовым пересылкам? — хохотнул Кёджуро. — Ты ведь мог бы просто отдавать мне свои письма лично в руки. Как и Томиока, который жил в соседнем районе, но вместо того, чтобы просто заглянуть в гости или хотя бы позвонить, заморочился с такими формальностями. Но ладно, то был Гию, в котором, если бы не годы тесной дружбы, Кёджуро бы с трудом уличил и кроху теплоты к своей персоне. А это — Аказа, которому только дай повод рот открыть. — О нет, — тем временем протянул Аказа, придвигаясь ближе, чтобы зарыться лицом ему в шею, и уже оттуда с каким-то кошачьим самодовольством добавил. — Я хочу, чтобы это прошло через как можно больше рук. Жаль, что невозможно охватить так весь мир. Чтобы все узнали. При этом оставшись в неведении, так как само письмо в закрытом конверте. Но это всё равно жутко заводит. — Узнали что? Как ты хочешь меня в демона обратить в видеоигре? — снова посмеялся Кёджуро, пропуская мягкие розовые волосы через пальцы. Иногда Аказа удивлял его своими причудами. — Ты странный. — Но ты меня и таким любишь, да? — чужое дыхание перестало щекотать его шею, Аказа чуть приподнялся и теперь смотрел прямо на него. В голубых глазах плясали весёлые искорки, но Кёджуро уже давно наловчился распознавать, когда они служили не более, чем защитной пеленой, скрывающей волнение. Нечто похожее он видел во взгляде Аказы в то утро, когда они собирались рассказать Хакуджи и Коюки о том, что встречаются. Что заставляло его сомневаться сейчас? Неужели отголоски вчерашнего конфликта? Да нет, ругаться им не впервой. Нужно будет потом перечитать то письмо, вдруг он что-то упустил. А пока… Пока Кёджуро не стал подыгрывать напускной беззаботности Аказы, а ответил серьёзно и просто: — Да, — заполучив в ответ счастливую улыбку, он попытался утолить своё любопытство до конца. — Полагаю, нет смысла спрашивать, почему писем будет ещё пять? Как и ожидалось, Аказа лишь многозначительно покачал головой и сказал, что всему своё время. Кёджуро был не против, покуда это время связывало его с Аказой.