Colours that Matter

«Самая потаённая фантазия Ренгоку, которую Аказа из него едва ли не клещами вытянул, заключалась в том, чтобы заняться любовью под зеркальным потолком. После всех отнекиваний и увиливаний от прямого ответа, Аказа ожидал услышать что-то более социально-аморальное, а не это невинное пожелание. Знал бы он тогда, какой эффект возымеет на Кё отражение их переплетённых тел, то не стал бы дожидаться свободного вечера, а сразу бросился бы на поиски подходящего лав отеля. Кё всю спину ему расцарапал и расшумелся так, что ошарашенному Аказе едва хватило выдержки, чтобы не кончить в него позорно быстро». (Глава 4. Фиолетовый конверт)

Аказе было… неловко. В той же степени, в какой трепетно и до мурашек волнительно. К сегодняшней ночи он готовился так, как, наверное, ни к одному свиданию в своей жизни не готовился. Ещё на прошлой неделе он обзвонил все лав отели, которые имелись в городе. Затем лично наведался в два из них, чтобы сравнить и выбрать. Это оказалось несложно, потому как выяснилось, что в одном из них зеркальным был лишь крошечный участок стены за изголовьем кровати. Такой вариант Аказу не устраивал, потому что, когда дело касалось Кёджуро, в нём просыпался такой перфекционист, которого никто даже на работе в «Кидзуки» не видел. Всё должно было пройти идеально — и этому имелась масса причин, над которыми ярким шпилем возвышалась благодарность. Да-да, услышь Аказа что-то подобное со стороны, не удержался бы и прыснул со смеха — настолько нелепо и по-девчачьи слезливо это звучало. Воплощать пусть и странную, но всё же заветную фантазию своего партнёра не потому, что по уши влюблён, не потому, что сам лишний раз не прочь потрахаться в необычной обстановке, и даже не потому, что вздумалось сексуальную жизнь разнообразить, а из чувства благодарности… Это, пожалуй, звучало ещё более странно, чем фантазия Кёджуро сама по себе. Вернее, то, с каким упорством он держал её в тайне. Будто это было что-то страшное или запретное. Аказа так долго допытывался, о чём же грезит Ренгоку в самых укромных и тёмных уголках своего сознания, что, когда наконец настал момент откровения, на секунду засомневался, готов ли услышать правду. Произошло это месяца два назад. Они возвращались с очередной тусовки Узуя по случаю чего-то-там-плевать-вообще. Аказа был немного пьян и очень много не в духе. Впрочем, как первое, так и второе ему удавалось мастерски скрывать. Либо ему так только казалось, потому что позднее, анализируя ситуацию, он допустил мысль, что потому Кёджуро и раскололся, что ему хотелось успокоить и порадовать разбубневшегося Сояму. Аказа, кажется, отпустил какое-то ревнивое замечание на тему дружбы с Узуем. Что, мол, от него-то у Кёджуро явно секретов не водится, учитывая, как давно они друг друга знают. Он, если честно, уже плохо помнил, что там нёс, пока смотрел в окно на проплывающие мимо огоньки фонарей. Последние остатки трезвости ушли на то, чтобы крепко-накрепко удержать в памяти признание. Смущённо улыбнувшись и на пару-тройку мгновений оторвавшись от ночной дороги, чтобы бросить взгляд на Аказу, Кёджуро рассказал тот единственный секрет, который, по его заверениям, никто совершенно точно не знал, потому что касался он лишь их двоих. Рассказал так тихо, словно надеялся, что к утру эти слова сами ускользнут из памяти Аказы, который моментально развесил уши. Но этого не случилось. Как не последовало и никаких вопросов. Хоть у Аказы и страшно чесался язык, но он не стал спрашивать. В тот вечер, получив ответ на давно мучивший его вопрос, он просто откинулся на спинку пассажирского кресла, прикрыл глаза и пообещал себе, что в ближайшем будущем обязан воплотить эту фантазию Кё. В благодарность. В благодарность за то, что этот невероятный скромняга столько раз — безо всяких раздумий и колебаний — соглашался на эксперименты Аказы в постели. И не только в ней. Поддерживал любую инициативу, живо интересовался всем новым, а самое главное — запоминал, что Аказе особенно понравилось, и впоследствии сам активно применял. — Уже можно снимать? — полюбопытствовал Кёджуро, когда Аказа заглушил двигатель. В столь поздний час на улице не было ни души. Все души разлетелись по ночным заведениям, чьи разноцветные вывески горели так ярко, что свет от них тянулся из самой глубины переулка, недалеко от которого они припарковались. — Нет, — качнул головой Аказа, будто его пассажир мог видеть сквозь плотную ткань тёмной повязки, что была на его глазах всё время пути. — Больше скажу, тебе придётся надеть это, прежде чем мы выйдем из машины. Взяв Кёджуро за руку, Аказа развернул его ладонь и вложил в неё беспроводные наушники. — Если бы я тебя не знал, решил бы, что ты задумал меня убить, — пошутил мужчина, в голосе его не промелькнуло ни толики беспокойства. — Если бы ты меня не знал, но всё равно бы сел ко мне в машину и позволил завязать себе глаза, то я бы усомнился в твоей адек… — То в этом была бы повинна любовь с первого взгляда! — с каким-то торжеством перебил Кёджуро и повернулся к Аказе, самодовольно улыбаясь. — Сам мне постоянно говоришь, что запал в тот же миг, как увидел. — Так оно и есть, — Сояма окинул взглядом любимое лицо. Нахлынули воспоминания об эмоциях, которые он испытал в их первую встречу. Словно это было вчера, по позвоночнику пробежал электрический ток, и Аказа потянулся к Ренгоку, чтобы сделать то, чего в тот давний день позволить себе никак не мог. Поцеловал, легко и невинно, но напоследок провёл кончиком языка по нижней губе мужчины, обещая большее. — А теперь надевай скорее, — отстранившись, поторопил он Кёджуро, который, кажется, и думать забыл о наушниках. — Доверишь выбор музыки мне? — Посмотри на меня, — усмехнулся тот, поочерёдно затыкая уши. — У тебя ещё есть сомнения, что я могу тебе не доверять? Аказа криво ухмыльнулся, выдержал драматическую паузу и коротко ответил: — А зря. И, прежде чем Кё успел сообразить, что за этим последует, он включил на своём смартфоне «Lemon» в исполнении самого Ренгоку. Запись эту Аказа сделал тайком, когда они лет тысячу назад ходили в караоке, и с тех пор козырял, как компроматом, при любом удобном случае. Кёджуро реагировал… примерно, как сейчас. — О нет, только не это! Я же просил удалить! Ренгоку очень любил петь, но, как и большинство людей, плохо переносил свой голос в записи. Аказа рассмеялся, но быстро сжалился и переключил на нейтральную дорожку. Поднеся ладонь Кё к своим губам, он чмокнул его согнутые пальцы, выпустил руку и поспешил наружу, чтобы помочь своему спутнику выбраться. Небольшая прогулка под руку по безлюдной улице, и вот на них поднял голову ночной администратор, которого они своим появлением отвлекли от просмотра сериала на рабочем компьютере. И бровью не поведя при виде двух посетителей, на глазах одного из которых красовалась широкая чёрная повязка, мужчина, с абсолютно бесстрастным выражением проверив бронь, выдал магнитный ключ-карту от номера и вновь вернулся к своему занятию. Больше в наушниках, которые страховали на тот случай, если бы администратор ляпнул что лишнее, необходимости никакой не было. Однако Аказа всё равно не спешил от них отказываться. Коридор, как и улица снаружи, пустовал. Других посетителей слышно не было, но откуда-то сверху доносились глухие и тяжёлые биты музыки, словно прямо над отелем закатили шумную вечеринку. Аказа надеялся, что в номере этого слышно не будет. Замок отреагировал на карту коротким писком, дверь с щелчком отворилась, и всего за пару шагов они окунулись в мягкое сияние, в котором переплетались голубой и фиолетовый. Комната была небольшая, но из-за полностью зеркального потолка и стен казалась намного просторнее. У противоположной стены, прямо посередине, стояла широкая круглая кровать — такая низкая, что её можно было принять за футон нестандартной формы, если бы не голубая неоновая подсветка снизу. Такие же неоновые лампы прятались в углублениях по всему периметру потолка, из-за чего остальные цвета в помещении искажались. Покрывало на постели чудилось бледно-сиреневым, под стать мягкому покрытию пола; аккуратная россыпь подушек вокруг кровати серебрилась чем-то матово-стальным. Пара кресел, кожаный диван и стеклянный столик, вероятно, так и были чёрными, но внимания к ним у Аказы хватило ровно настолько, сколько длился полёт рюкзака на ближайшее кресло. Правда, перед тем, как кинуть его туда, Аказа быстро выудил из него тюбик со смазкой, который отправился уже в другой полёт — через всю комнату на мягкое покрывало. Избавившись от своей ноши, Сояма выключил смартфон, забрал у Кёджуро наушники и… встал перед ним, как вкопанный. Хотелось бы убедить себя в том, что он просто залюбовался тем, как эти непривычные цветные тени ложатся на красивое лицо Ренгоку, как сочетание голубых и фиолетовых оттенков делают его похожим на мифическое создание, на божественное существо, добровольно спустившееся на землю ради него, но правда была в том, что Аказа… Вдруг засомневался. С того самого дня, как он узнал о том, чего тайно жаждет Ренгоку, он бесчисленное множество раз представлял, каким будет этот момент, на пороге которого сейчас оказался. Представлял в разных декорациях, в разных вариациях и по разными сценариям, но момент икс был неизменно одним. Он медленно снимает с глаз Кё повязку, тот на секунду-другую замирает, осмысливая, где оказался, а затем его лицо преображается, но Аказа уже этого не видит, потому что добровольно слепнет под натиском обрушившейся на него страсти по имени Ренгоку. И вот, когда они наконец так близко подошли к этому моменту, Аказа впал в ступор. Как младший сын, не способный найти силы оторвать задницу от кресла в приёмной, а потому с замиранием сердца следящий за старшим, который в конце коридора общается с врачом о том, когда выпишут отца. Как студент, нервно сжимающий в своих руках письмо с ответом из университета, боясь его открыть и узнать вердикт приёмной комиссии. Как брат, который решился официально признаться своему близнецу, что вообще-то гей, да ещё и в отношениях, а в итоге целый день не мог язык себе развязать. Аказа прерывисто вздохнул, беря лицо смирно стоящего перед ним Кёджуро в свои руки. Кончики пальцев коснулись краёв повязки. Всего одно движение — потянуть вниз — и закрывающая глаза ткань спадёт. Кёджуро осмотрится по сторонам, поднимет голову и… Ничего не поймёт. А вдруг он пошутил тогда? Вдруг он это не серьёзно сказал? Что ещё хуже — вдруг то признание Аказе вовсе померещилось, а на самом деле ничего такого Кёджуро не говорил? Как глупо будет. — Тут приятно пахнет, — вдруг выдал Кёджуро. — Булочки с корицей? Аказа не сдержал улыбку. Кто о чём, а кондитер о выпечке, пусть и сказано это было наверняка, чтобы разрядить обстановку и положить конец затянувшейся паузе. Пахло здесь явно не булочками, хотя сладковатый аромат действительно присутствовал. Но комментарий своё дело сделал. Перед внутренним взором тут же предстал образ — домашний, взъерошенный с утра Кёджуро готовит пышные оладьи на завтрак. Кёджуро, которого хочется обнимать со спины, шутливо тискать и поддразнивать. По телу разлилось приятное тепло, и все тревоги отступили. — Кто-то голодный? — промурчал он, топя хитрую улыбку в губах Кё, а затем, немного отстранившись, добавил. — Я же просил тебя подготовиться. В мозгу Ренгоку ощутимо закоротило. — Я думал… — сконфуженно пробормотал он, и проступивший на его щеках румянец было видно даже в холодном освещении комнаты. — Я думал, ты другое имел в виду. Ещё бы не подумал! Аказа выразился весьма однозначно. Правда, нарядился Кёджуро всё равно почти как на званый ужин с боссом. Разве что пиджака и галстука для полного комплекта не хватало. Хотя галстука, пожалуй, в самом деле не хватало. Было бы, чем связать руки, которые потянулись к ткани на глазах. Пока короткое замыкание в этой золотогривой голове не завело его совсем не в те дебри, а невинный подкол не сбил настрой, Аказа поспешил вернуть внимание Кёджуро в правильное русло. — Лучше подумай вот, о чём, — произнёс он, перехватывая Ренгоку за запястья и опуская его руки вниз. — Зачем нужна эта повязка? — приобняв за талию и притираясь пахом к бедру, принялся медленно вынимать ремень из пряжки. — И почему я собираюсь снять с тебя всё, но только не её? Пока не придёт время. Загадка была не такой уж и сложной, но не страшно, если Кёджуро не догадается. У Аказы в запасе была масса других способов, как его завести. И рука в штанах, сквозь ткань белья массирующая твердеющий член, пока вся остальная одежда оставалась на своих местах, была лишь одним из них. Сколько раз он так делал вне дома. Со стороны, Кёджуро создавал о себе впечатление правильного, образцового и благовоспитанного человека, а на публике был максимально сдержан в проявлении романтических чувств. И лишь Аказа знал, как тесно может стать у него в штанах и какой тёмной жадностью могут загореться его глаза, когда риски быть уличёнными в непотребном поведении взлетали до небес. Выучил путём своих приставаний, порой наглых, а порой откровенно дерзких и безрассудных. Однако, как ни крути, наибольшей раскрепощённости от Кёджуро всё равно можно было ожидать только наедине. К слову, об уединении. — Куда ни посмотрю, — прошептал Аказа, наклоняясь к уху Ренгоку, — с кем-нибудь да встречусь здесь взглядом. Из зеркальной стены за спиной Ренгоку на него весело смотрело собственное отражение. И если в неестественном освещении комнаты Кё был похож на божество, то Аказа, напротив, напоминал самому себе какого-нибудь змея-искусителя. Демона, посягнувшего на святое. Несмотря на двусмысленную подсказку, оброненную только что ему на ухо, Кёджуро на уловку не попался, не напрягся и не насторожился. Более того, осмелел даже, накрыл бёдра Аказы ладонями и заскользил ими вверх, ныряя под кофту и утягивая за собой ткань. Сообразил-таки, что речь о зеркалах? Аказа, правда, всё равно не спешил возвращать ему возможность видеть. Пусть воображение латает пробелы неведения, подогревая и распаляя. Было тихо. Отголоски музыки, которые слышались в коридоре, сюда не проникали, и комнату наполняли только шорох снимаемой одежды и неровное дыхание между влажными поцелуями. На прямоугольном возвышении прямо за кроватью стоял музыкальный центр, а по углам комнаты под потолком были развешаны колонки. Специально для любителей добавить атмосферы. Но посторонние шумы Аказе были ни к чему. Не хотелось, чтобы что-то заглушало и без того тихого в постели Кё. Его сладостные стоны и вздохи, а также звуки их сливающихся тел для Аказы были атмосфернее и мелодичнее любой музыки. Но самым мелодичным всегда оставалось его собственное имя, произносимое любимым голосом. Имя, которое полжизни казалось младшему Сояме каким-то неказистым, не то что у брата. «Хакуджи» звучало приятно и мягко ложилось на язык; «Аказа» же — как будто кто-то хрипло пролаял или ядовито прошипел. Позднее, впрочем, он обернул это в свою пользу — имя стало ещё одним прочным слоем на его броне из грубости и резкости, которые с годами превратились в холодную строгость, идеально подошедшую должности управленца. А потом он встретил Кё, и тот показал ему, что эти три простых слога могут звучать совсем иначе. В его исполнении они переливались лаской, теплом и любовью. Иногда похотью, что Аказе тоже доставляло огромное удовольствие, потому что даже в похоть Кёджуро умудрялся вложить нечто, что возвышало, а не тащило вниз, изваливая в грязи. Наверное, секрет этого был прост, а вся магия заключалась всего в двух словах — постоянные отношения. Долгие и с каждым прожитым днём лишь крепчающие. От Ренгоку веяло надёжностью, уютом и верностью. Верность как преданность и одновременно с этим как правильность. Правильность. Аказу пронзило этим словом. Насквозь. Сражённый, он замер над Кёджуро, которого мгновения назад уложил на кровать. — Аказа? — неуверенно позвал тот, не понимая, в чём причина внезапного промедления. Его имя. Звучало так правильно. И человек, что его произнёс, был правильным. Во всех смыслах. Правильным было всё — то, что они были вместе и дышали одним воздухом; то, что встретились и зацепились друг за друга; то, что пришли в этот мир вместе, в одно время, что их не раскидало по разным эпохам. Пока он пребывал в этом экзистенциальном озарении, Кё приподнялся на согнутых локтях и одной рукой вновь потянулся к повязке. В последний момент, однако, что-то заставило его передумать и вместо этого он вслепую дотронулся до груди мужчины. Прикосновение к области сердца вернуло Аказу к реальности, и вот он уже сам поддевает нижний край повязки и снимает её с Кё. — Хочу, чтобы всё было правильно. Он сам не очень хорошо понимал, что имеет в виду: сегодняшнюю ночь, их отношения в целом или ещё что-то. Однако эти слова родились на языке, и он чувствовал острую необходимость их озвучить. Про зеркала же Аказа совсем к этому моменту позабыл — всё внимание его безраздельно принадлежало Кёджуро, как и всегда. И только когда тот заозирался по сторонам, Аказа вспомнил. Но зачарованного взгляда от Кё всё равно не отвёл. Мужчина полулежал, приоткрыв рот, чуть запрокинув голову и вглядываясь в зеркальный потолок, и был просто изумителен в своём безмолвном восхищении. Аказа наклонился вперёд и припал губами к его изогнутой шее, провёл по дрогнувшему кадыку, игриво царапнул клыками край по линии нижней челюсти и увлёк в глубокий поцелуй. Непомерно жадный для этапа прелюдии и неистово спешный с учётом того, что торопиться было совершенно некуда. Сдавленный стон растворился на их языках, и Кёджуро обхватил Аказу руками, очертил ладонями лопатки и проследовал пальцами вдоль рёбер, вдавливая так, словно желал вплавить их в кожу, прямо между костей. Его бёдра с готовностью раскрылись шире, когда Аказа качнул тазом, вжался в горячий твёрдый член своим и медленно задвигался, создавая томительное трение. Пальцы, едва расслабившиеся на его спине, судорожно согнулись вновь, впиваясь ногтями в кожу, и Кёджуро испустил ещё один стон. Как обычно, тихо, но Аказа всё равно отстранился и подался назад, чтобы видеть лицо любовника. Потому что он был уверен — если бы не заглушающий поцелуй, прозвучало бы куда громче. А ведь они только начали. Они только начали, а у Аказы уже голова шла кругом. И чем дальше они продвигались, исследуя друг друга, как в первый раз, тем больше он убеждался в том, что по-настоящему раскрепощённого Кёджуро он никогда раньше не видел. Казалось бы, уже давно опробованные и ставшие родными позы; ласки, которыми Аказа не раз доводил своего возлюбленного до исступления; фразы и слова тихим шёпотом, потрескивающим хрипом, утробным рычанием, от которых Кё пробирало мелкой дрожью, лишало дыхания и заставляло сильнее выгибаться. Аказа не делал ничего запредельного, однако на каждое его движение Кёджуро реагировал острее, чувственнее, так, словно мир за стенами этой комнаты навеки сгинул и не осталось больше ни единой стесняющей причины, ни одного человека, кто бы косо на них посмотрел. Словно рухнул последний барьер, прежде невидимый. Может быть, это всё потому, что Кё знал — они не дома. В нескольких метрах по ту сторону нет соседей, которым надо потом как-то смотреть в глаза. Но ведь привычка сдерживаться, закусывать подушку или собственные руки в пиковые моменты наслаждения сохранялась за ним не только дома. Когда они выезжали на природу в тёплое время года или когда ездили на отдых — Ренгоку даже тогда не был настолько открытым и шумным. Да, риск потревожить чужой покой существовал и во всех тех случаях, и всё же… Неужели это всё зеркала? Аказа плавно сбавил темп, с которым последние несколько минут вколачивался в Кё, каждым махом выбивая из него беспорядочные всхлипы вперемешку с обрывками своего имени, затем разогнул спину, опускаясь на пятки, и поднял взгляд к потолку. Мгновение — и его охватило то же самое чувство, как на американских горках, когда, достигнув самой высокой точки, ты только-только начинаешь лететь вниз. Бока и тяжело вздымающуюся грудь Кё усеивало куда больше следов от засосов и укусов, чем он замечал раньше. Россыпь темнеющих пятен уходила выше, к шее, где терялась в длинных волосах, размётанных по плечам и смятым простыням. На взмокшей коже переливались капельки пота, живот блестел от спермы, а завалившийся набок член — от смазки, оставшейся после того, как они одновременной стимуляцией ладонями довели друг друга до первого оргазма. И над всем этим возвышался сам Аказа, такой же вспотевший и часто дышащий, с припухшими искусанными губами и налипшими на лоб прядями потемневших волос. Другой ракурс действительно открывал новые ощущения и совершенно иной вид. Вот только Кёджуро не смотрел. Да, поначалу он вечно крутил головой то вверх, то по сторонам — и всякий раз глаза его были широко распахнуты, впитывая в себя холодные блики неонового освещения. Но когда они закончили с взаимными ласками и Аказа с упоением принялся работать пальцами и языком между ягодиц, — с тех пор Кё, кажется, совершенно позабыл о своём… фетише? А сейчас и вовсе лежал, пряча в согнутом локте лицо. Давала о себе знать старая-добрая привычка? Оторвавшись от созерцания их отражений в зеркальной поверхности фиолетово-голубого океана, Аказа положил конец кратковременной передышке и наклонился вперёд, накрывая собой любовника. — Кё, — тихо позвал он, а когда мужчина слабо повёл рукой, являя свой затуманенный взгляд, чётко проговорил, глядя прямо в его влажные глаза. — Не прячься. Смотри. И, чтобы не закрывать ему обзор, нырнул ниже, к шее, впиваясь в неё, истерзанную не самыми нежными поцелуями. На спину вернулась цепкая хватка, когда Аказа, поудобнее подхватив Кёджуро, приподнял его и развёл одной рукой упругие ягодицы. А когда член практически беспрепятственно миновал припухший с прошлого раза вход и сразу же заполнил собой всё, вдоль рёбер обожгло ногтями. Аказа гортанно застонал, выпуская покрасневшую кожу шеи, и толкнулся ещё глубже, заставляя Кёджуро содрогнуться под собой, яростнее впиться ногтями, а затем начать подстраивать свою голосистость под ритм заново набираемого темпа. Освещение делало всё похожим на какой-то причудливый сон, до неузнаваемости искажая цвета, выводя яркость из золотых волос и насыщенность из алых прядей, окрашивая фиолетовым ещё свежие следы страсти, которые только к утру превратятся в синяки. Причудливый сон или параллельная реальность — диковинная и беспорядочная, наполненная непристойными шлепками, всхлипами, вскриками и надрывными именами. Реальность, дышащая движением раскалённых тел. Хаотичная. Однако в этом хаосе Аказа ощущал себя свободным, как никогда. И способным на всё. Не только потому, что мог, но и потому, что знал — Кёджуро ему позволит. Позволит и будет рядом. Всегда. Аказа ощущал свободу и порядок. И правильность. Если всё в этом мире соткано из звёздной пыли, можно ли считать, что их с Кёджуро свела сама вселенная? Здесь, в объятиях голубого и фиолетового сияния, очень легко было в это поверить. И всё же даже здесь, на пороге нового оргазма вбивая стоящего на коленях Кё в развороченную постель и в унисон каждому толчку прокатывая свою ладонь по его пульсирующему члену, Аказа знал, что это не так. Они сами. Сами друг друга нашли в хаосе безразличной вселенной. Правда, спустя всего несколько минут, когда он повалился на мятую простынь и уставился в потолок, наблюдая за тем, как такой же обессиленный Кё перекатывается на спину и встречается с его отражением пьяным взглядом, Аказа сам не понимал, что на него в тот момент нашло. Что это был за возвышенный вздор, который даже на спермотоксикозную романтику не тянул? Больше на галлюциногенный бред походило. Всё это, однако, ничуть не умаляло полученного удовольствия, которое в этот самый момент наполняло каждую клеточку тела искристой истомой и тягучей сладостью. Кёджуро, тем временем, накрыл лицо ладонью и провёл ею вверх, убирая мокрые пряди со лба. Затем, не поворачивая головы, с глубоким наслаждением выдохнул и произнёс: — Спасибо, Аказа. Сояма ухмыльнулся. Нет, улыбнулся, как заправский кот. — Скажи, — разморенно произнёс он, блуждая взглядом по отражению фигуры лежащего рядом Кё, — почему зеркала? — Только не смейся, — отозвался Кё незамедлительно, будто этого вопроса и ждал. Впрочем, прежде чем продолжить, он всё-таки выдержал небольшую паузу, за время которой счастливая полуулыбка на его губах растаяла, уступив место неожиданной серьёзности. — Мне всегда хотелось увидеть полную картину. Ощущение физического единения и то, что открывает взгляду поза, — это прекрасно. Но когда помимо этого у тебя есть возможность ещё и наблюдать всё со стороны… Да, можно было бы, наверное, на видео снять, — зачем-то пустился в рассуждения Кё, будто ища оправдания своим эротическим фантазиям. — Но это не совсем то же самое. С зеркалами всё происходит в реальном времени — я и наблюдатель, и активный участник. Так я не просто чувствую, но ещё и вижу, что ты целиком и полностью мой. Аказа повернул голову на подушке и дождался, пока Кё сделает то же самое. — Да вы у нас, оказывается, тот ещё собственник, Ренгоку-сан, — подтрунил он, хотя на самом деле такое объяснение насытило его чудовищное чувство собственничества так, как никакие слова любви и никакой жаркий секс не были способны. — О, вы даже представить себе не можете, насколько, Сояма-сан, — с притворной зловещностью хмыкнул Кёджуро, переворачиваясь на бок и приподнимаясь на одном локте, чтобы нависнуть над Аказой тенью, облизываемой неоновым светом. — Будут доказательства или одни лишь пустые угрозы? — проворковал тот, хотя в голосе звучал вызов. Удерживая зрительный контакт, мужчина устроил ладони на груди любовника и принялся вырисовывать бессмысленные узоры, по памяти обводя пальцами все следы укусов. — А мы успеем?.. — нахмурился Кёджуро, выходя из образа. — Номер наш до полудня, мы ещё и поспать между делом сможем, — успокоил его Аказа, после чего скользнул ладонями к шее и притянул Ренгоку к себе, договаривая уже ему в губы. — Так что можем делать, что душе угодно. Что угодно твоей душе, м, Кё?